Ты вся, до ресниц и точек, причина того, что я...

У Ванды во снах живут раскаленные галактики, готовые вот-вот взорваться, чтобы устранить последствия миллионов других таких же поглощенных собственным телом звезд: ей кажется, будто миры соединяются, как половинки магнитов, но внезапно, осознав одинаковую полярность, резко отрываются и распадаются по разным сторонам, так и не сумев стать одним целым. Ведьма ворочается, точно птица в клетке с разорванными прутьями, — черный ворон с алыми каплями поврежденных крыльев... Ночью, перед тем, как провалиться во тьму мягкой пастели в Наташиной комнате, она ощупывает холодные патроны на дне коробки под высоким матрасом — их бока слабо сверкают, едва пальцы Ванды приближаются к ним. А рядом несколько не менее холодных пистолетов, кажется, два, но один разобран на детальки, как детский конструктор, вот только — с совсем не детским подтекстом... Ванда хмурится, читая историю каждого оружия в энергии, которая заложена в спусковом крючке. Ванда слышит Наташину дрожь, невидимую обычному глазу человека или даже профессионального Мстителя, потому что предметы — проводники потаенных эмоций, даже тех, которые отчаянно хочется скрыть... Проводит пальцем вдоль рамки — и чувствует страх, стучит в районе магазина — и ощущает гнев, касается затвора — и боль оглушает её невнятной дрожью в собственных руках... Ванда доверяет только своей магии, а вовсе не пальцам рук, хотя — это единственное, чему стоило бы доверять. Стив говорит, что ей нужно упражняться в ловкости, силе и скорости, потому что магия её сейчас походит на ленивую кошку, которую едва тронь, и она расцарапает тебе лицо, но не более... Чтобы разнести здание — много ума не нужно, и это даже Брюс подтвердит, но, чтобы прикончить ловкого киллера, магии может не хватить, поскольку волшебство не думает за человека и обманывается всякий раз разными чувствами от гнева до едва уловимой привязанности... А нужно быть спокойной, как Наташа, и безжалостной, как Красная комната, чья легенда скрыта в засекреченных данных Щ.И.Т.а. — Ванда... — её зовет немного хриплый голос, и она охотно отзывается, вскидывая голову и убирая пряди волос за спину. Сидит на новом теплом ковре, утопая в черном ворсе, и совсем не видит Наташу за ворохом одеял. Наташа впервые спит в своей комнате при ней, а не бродит где-то в Башне, как призрак далекой Романовой с искорками холодных российских зим: вдыхаешь морозный воздух, и легкие обжигает еловым ароматом смерти. В лаборатории была похожая атмосфера, хотя в России Ванда никогда не была, — она и не думала о других странах и местах до встречи с Альтроном, до смерти Пьетро... — Да? — Ты будешь спать? — голос доносится приглушенно, как лунный блеск, пытающийся проникнуть сквозь жалюзи. Наташа повесила их на окна, и это теперь единственное уютное пристанище во всем многообразии навороченного мирка Мстителей. — Я здесь из-за тебя... А пистолет не игрушка — убери мизинец со спускового... Из-за Ванды происходило много вещей, но из-за неё никто никогда не хотел жертвовать своим личным пространством, даже Пьетро, крутившийся волчком в своей камере три на три. В её рукавах живет магия, а в волосах спит закатное солнце — ушло, упало за горизонт, и впиталось, как краска, в волны волос. Наташе кажется, что Солнце завтра не проснется, пока Ванда того не захочет. — Я не могу уснуть... — Чтобы попытаться, нужно хотя бы лечь, — Наташа раскрывает теплое одеяло, призывая к себе, словно раскаленного до красна феникса, — а не сидеть на ковре, рассматривая мое прошлое, как плюшевую игрушку. — Я не рассматриваю... Рукава путаются, когда Ванда перелезает через Вдову на свою половину, — она смущенно поправляет волосы, не пытаясь рассмотреть хозяйку комнаты в темноте. На руках еще болят и чешутся следы от датчиков, а в голове стоит неясный гул воспоминаний и своих, и чужих. Ей нестерпимо хочется прильнуть к чужому и одновременно знакомому теплу, соединиться энергиями, как учили её в далеком детстве, когда дар еще не был проклятием, а магия не означала — гибель. Она дрожит, и чувствует, как руки её отзываются на эту дрожь. Наташа так близко, что её прошлое само лезет непрошеным гостем, облизывает её сознание, умоляя впустить, чтобы раскрыть все свои тайны. Она отмахивается от него, как от мухи, а на деле — замирает, уставившись в одну точку, куда-то между ключицей и плечом Вдовы. Наташа прикрывает глаза, выравнивая дыхание, потому что, действительно, здесь только по одной причине — помочь Ванде не умереть от своих мыслей... Она бы сделала то же самое ради кого угодно из команды, даже ради Баки или ради Тони. Поспала бы с ними рядом, как настоящая мама... Потому что, Ванда чувствует, ей этого не хватает — она тоже сломанная марионетка... Ванда слышит бесконечные детские крики, хмурится, думая, что сошла с ума, но в секунду понимает — крики раздаются из мыслей Наташи, которая провалилась в полудрему. Ванда ожидала услышать плач, усмешку, крики падающих с небоскребов мужчин или даже тишину на худой конец, а вовсе не крики сотен детей, и даже больше — сотен девочек... Оглушительный визг, отчего хочется спрятаться, закрыть руками уши, но и это, ведьма более чем уверена, не поможет, ведь голоса не материальны — они считываются телепатией, маленькими вспышками потусторонней магии. Ванда двигается, обжигая кожу Наташи своим дыханием, медленно тянет свою руку к чужому лицу, несмело касаясь рыжих прядей. Сколько боли... Столько, что слезы катятся непроизвольно, обжигают всё изнутри. Картинки плавают, как рыбы в мутном аквариуме: фургоны, крики, темные комнаты, кровь, крики, леса, сырая земля, холод и крики, недели на морозе, а затем — палаты с металлическими емкостями, в которых сверкают сгустки вырванной жизни. Это страшно, это больно, это разрывает насквозь без скальпеля и острых концов А4. И крики, все эти картинки, вылезшие из фильмов черно-белого ужаса, как немое кино — кричит у неё в голове. Снаружи — спит Наташа, а внутри — стонет от чужих криков Ванда. — Перестань, прошу, перестань... — Ванда прячет заплаканное лицо в одеяле, двигаясь в свою сторону, к самому краю. Но одеяло не спасает — крики проходят насквозь, просачиваются через ткань, как вязкая слизь. Она беззвучно рыдает, пытаясь мысленно закрыть доступ к Наташинам мыслям, но не получается из-за бесконечных криков, которые как будто царапают металл чем-то деликатно острым. Огонь не потушить огнем, и Ванда это знает, но вот боль можно иногда успокоить болью... Ванда до белых отметен проходится вдоль рук, заставляя кожу краснеть и натягиваться, чтобы физическая боль перекрыла душевную вместе с криками из чужого подсознания. И, наконец, помогает... Наташа переворачивается на другой бок, спиной к ведьме. Ванда дышит, выныривая из липких голосов, как из трясины... Ванду теперь принято проверять: то на задание очередное отправят, то заставят разгонять детский сад с неудобными огнестрельными, но детский сад, к слову, выражается Стив, ничего общего с детьми не имеет, так — уголовники с композитными взрывчатками. Ванду тошнит на одном из таких заданий, когда похожий с виду на наркомана мужчина подрывает себя в метрах ста от неё, разлетаясь кровавыми ошметками, словно праздничное конфетти, — кровь на дороге заливается бордовым в закатных лучах. Ванду тошнит, и она едва успевает забежать за здание, чтобы, прислонившись к стене, набирать воздух в легкие, как воздушный шарик частицы гелия. Она видела кровь и раньше, но к крови, как оказалось, совсем не привыкла... И на лице у неё тоже кровь — она замечает это, когда садится в машину, чтобы вернуться в Башню и написать отчет по миссии, чтобы упасть обессиленно в кровать... Кровь скатывается вдоль щеки, и она аккуратно вытирает её пальцами, пряча лицо в воротнике куртки... От своей крови тошнит ещё больше, потому что — её невнимательность не показатель готовности к более серьезным заданиям и уж тем более не показатель её незаменимости, ведь быть Мстителем — значит быть уникальным... Кровь же выдает её заурядность, как если бы Вдову, например, смог бы поранить младенец... — Ты не только Мститель, Ванда! — Наташа прикладывает дезинфицирующую марлю к царапине на щеке и держит, пока ведьма не среагирует и сама не возьмется придерживать ткань. — Ты — часть нашей семьи, и мы все рискуем: неважно, какого характера миссия и сколько в ней оружия, которое нужно обезвредить! Убить можно и обычной игрушечной стрелой, если знать куда стрелять. Ванда, наконец, берет марлю двумя пальцами, зажимая царапину, и ладони их с Наташей на секунду соприкасаются. — Но ты бы так глупо не оступилась... Это, — она на мгновение открывает порез, — глупость... У меня есть магия, а я совсем не умею ей пользоваться, а когда пугаюсь или злюсь — падают здания и умирают люди... Магия — мой враг и единственное, чему я доверяю... Она питается болью... И я не знаю, как научить себя черпать энергию, которая не убивает, а созидает... Все эти задания не направлены на медитацию, понимаешь? — Физическая боль — наш вечный спутник, детка, тебе просто нужно абстрагироваться — выпить какао с зефирками... — Наташа иронизирует, но так мило и по-доброму, касаясь дыханием волос Ванды, замирая, почти даря поцелуй. — Глядишь, свыкнешься с болью... Я вот свыклась... Ванда задерживает дыхание, незаметно наклоняясь вперед, но поцелуя не следует, и Наташа отстраняется. Максимофф почти по-детски щуриться, готовая заплакать, — ей еще отчет писать и отчитываться перед руководством... — Не физическая боль... — Ванда шепчет, чувствуя, как рана на щеке неприятно саднит и пахнет теперь каким-то лекарственным составом. — Я чувствую эмоции, а это сильнее любой раны... Тот мужчина — когда она взорвался, словно погибла Вселенная, понимаешь, какая-то часть, микрочастица, не знаю, как объяснить, и так с каждым... Это непроизвольно, это нельзя остановить или запить какао с зефирками... Это живет в моей голове, и выходит наружу тошнотой и осколками магии... Меня всё еще тошнит... Хочется выблевать душу, но там... ничего нет... Наташа замирает возле Ванды со стаканом теплой воды и обезболивающим, потому что та жаловалась на боль в спине... Какой-то удар, который она не заметила. Такое бывает на заданиях — не все раны можно пересчитать... — Твою боль можно назвать — деликатно острой, — Наташа вкладывает в другую руку ведьмы стакан с водой, призывая жестом открыть рот, — вроде как, повреждений нет, а острием ранит в самое сердце... Но это и есть — твое лекарство. Благодаря этой боли, ты та — кем сейчас являешься, ты знаешь цену боли, ты знаешь цену жизни, и ты ведаешь о самой сути материи, в которой мы коротаем свою на первый взгляд бесконечную жизнь... Ты часть этой общей боли, и мы должны смериться с этим, но только вместе... — Инъекция против боли? — Ванда ощущает, как пальцы Наташи случайно задевают её язык, когда она вкладывает маленькую таблетку, предлагая кивком запить. — Да. Боль нужно прочувствовать сполна, чтобы уметь её принимать и жить с ней, иначе можно с ума сойти... Но, — Наташа садится на диван рядом с ведьмой, обнимая её одной рукой. — Я выпрошу для тебя малюсенький больничный... Медитация, все дела... Займешься цветочками, разложишь пули по цветам и размеру... Или что там ведьмы делают на Ивана Купала? Ванда растягивает губы в улыбке, забираясь на диван с ногами, и падает головой на колени Наташи, рассыпая волны волос. Рукой сжимает чужое бедро, слушая дыхание Вдовы, — ровное и в то же время колкое, словно у кошки. Это лучше, чем слышать крики детей в её голове. Может, она попытается помочь Наташинам кошмарам своей магией, попробует показать ей другие картинки, другие сны... — Отстань... Я не знаю, о чем ты говоришь... — Спать на диване будешь? Щека разболится на моих коленях спать... — Наташа слышит, как дыхание Ванды выравнивается, словно та вот-вот заснет. И марля с щеки падает на пол. Ванда такая теплая и мягкая. У Наташи сердце подпрыгивает, словно нагретая резина. — И отчет тоже мне писать за тебя? Ванда! Это уже третий раз! — Наташу игнорируют, когда она кладет ладонь на волосы, поглаживая ведьму, как котенка. — Не Мстители, а детский сад сплошной... Устала ваши сопли с пола вытирать...