Ты вся, до ресниц и точек, причина того, что я...

У Ванды руки нежные и холодные, совсем не ведьминские, как должно быть, не сухие и не колкие. Такие тонкие, что страшно сломать, как березовые ветви в холодную зиму, — мороз сковывает их, а они хрустально переливаются застывшими слезами. Ванда плачет по ночам, успокаивая тень мертвого брата, и Наташа несмело двигается, боясь дотронуться до горячих красных век... Невыносимая боль по утерянному спокойствию, которого не вернуть, сколько бы Вдова не пыталась... Это ночные кошмары, пришедшие с того света, без зажженных свечей и игральных карт... Ванда поворачивается на едва слышимый голос, и в ночи блики от луны так и лезут расцеловать соленую боль. — Вода боль уносит, — шепчет Наташа, ведя горячей рукой от плеча к локтю. — Так говорили давно, еще сотню лет назад... — Откуда ты знаешь? — ведьме теперь интересно, и она чувствует легкую дрожь в руке. Так непривычно, когда кто-то рядом, кто-то другой... Наташа пожимает плечами. Ей много лет. Она прошла биохимическую обработку. Она — вместилище информации и революций. Она — полотно из огня и ветра. Ванда позволяет себе плакать, потому что слезы — тоже вода, пусть и не такая заживляющая, но определенно целебная. Наташа гасит свет в комнате. Раннее утро. Лампа вспыхивает и тут же тускнеет, погружая комнату в утренний полумрак. Одеяло в ночи как корабль в открытом море. У Ванды в руках кофе с молоком по краям остывает, превращая холод рук в теплый хлопок на ветру. Таблетка от головы растворяется внутри, вдоль сердца, обходя, как и магия, все важные органы, чтобы не навредить, хоть и не знает — горечь всё равно остается. Наташа щелкает указательным пальцем по планшету, выводя графики и заполняя клеточки, которые не ей поручены и не в её компетенции. — Завтра посидишь дома, — она смотрит на застывшую ведьму и вновь опускает взгляд, перелистывая файл за файлом, — и послезавтра, и еще недельку... — Стив убьет, — шепчет Ванда, обжигаясь сладостью. Пол пятого утра на электронных часах мигает пару раз, превращаясь в новую минутную цифру. — Меня что ли? — бросает Наташа. — Ну пусть рискнет... Ванда спит так долго, словно не может наесться сном. Словно она до этого никогда не спала. Она спит в общем зале, спит на кухне, спит в коридоре с книгой в руках, прислонившись к холодной стене горячим виском... Наташа мимо случайно проходит, и на щеке у неё ровный след от ножа. Гонконг оставил поцелуй в очередной вылазке. Милый городок, думает Наташа, стирая капельки крови. — Прием, Ванда! — садится на корточки и трясет ведьму за плечо. — На Сатурне спать удобнее, чем в старковском коридоре с кафельной стеной! Ванда не отвечает, роняя книгу из ослабленных рук. Из страниц вылетает блистер с таблетками. Снотворное, определяет Наташа тут же, потому что сама такое глотала совсем недавно, чтобы спалось дольше, чем полчаса... У Ванды губы сухие, словно она жевала таблетки, а не запивала, словно — конфеты прятала по карманам, как маленькая. — Черт... Наташа веко тянет вверх, проверяя передозировку. Сердце бьется ровно, как часы. Магия охраняет Ванду, даже когда та хочет умереть. Наташа обожает эту магию, как бы сильно её ненавидела сама Максимофф. Ванда от горячей воды выныривает из сна. Задыхается, чувствуя, как в легкие попадает жидкость. Заполняет, как кувшин. Первые секунды кажется, будто она тонет в кипятке. И в лицо прилетает огнем и ветром. Наташа смотрит на неё. И ванная такая красная, почти алая, как и её магия. — Очнулась? — хватает пальцами за скулы, надавливает, чтобы больно было. — Дура! Ванда плачет. Она по грудь в воде. Её нашли. Она снова в этом мире. Потолок красный, и с него словно капает тьма, пока грубость рук ощупывает пульс на шее. Ей душно, но она заставляет себя дышать, потому что теперь знает наверняка — есть кто-то, кто действительно считает важным ее прибывание в этой реальности, из всех миров Ванда медленно по секунде возвращается домой. — Дыши, слышишь? — Наташа трясет и удерживается от удара. — Кивни, если слышишь! Ванда кивает, одежда липнет к телу, как горячая тина. Теперь точно ведьма. Ей хочется и нырнуть в самую бездну и выйти, наконец, сухой из воды. К счастью, Наташа тоже умеет читать мысли, но по глазам, по венам и по едва уловимой дрожи во всем теле. Она, как вода, лечит и проникает внутрь и без того сплошных штормов на океане израненных душ. — Поднимайся! Ванда встает, словно ничего не стоит ей это. Полотенце окутывает, но липкость его приятна, такая удушающая, такая теплая. — Вода боль уносит... — шепчет Ванда, следуя за Вдовой по коридору. От её ног следы мокрые остаются. По кафелю словно приведение бежало, рыдая ручьями. Всё по-прежнему красное, обжигающее... — Вместе с тупостью, надеюсь, — грубо отвечает Наташа, проводя картой-ключом. Ванда опускает голову, как ребенок, ощущая в руках искорки сожаления. Она обещала быть сильной, а не слабой, и она точно это помнит. У Наташи в руках та же дрожь, но ей отчего-то не страшно, Ванда не думает, что ей может здорово влететь за попытку к суициду. Ванда вообще витает в своих мыслях, чтобы случайно не залезть в чужие... — Я думала, что за гранью увижу брата, но так и не пересекла черту, — она ловит полотенце, соскальзывающее с плеч. — Я не хотела умирать... Только посмотреть... Наташа спокойно стоит в свете ночника. — Просмотры на том свете не бесплатные, глупая, — Вдова откидывает прилипшие к лицу пряди волос. — Тебе ли не знать, ведьма? Ванда кивает, мол, да, глупо вышло. — Останешься? Наташа улыбается. — Если ты останешься... Ванда улыбается в ответ. Она не хочет умирать.