Первый стратилат

— Плоткин, ты чудовищный жмот! — Вероника отдёрнула занавеси, закрывавшие балконную дверь, и губы её презрительно скривились. — Я не ожидала такого. Это всё равно не твои средства, а казённые. Поверить не могу, что на троих ты взял двухместный номер! — возмущалась она. — Даже чужие средства надо экономить, — не сдавал позиций Плоткин. — Если мы начнём тратить деньги на что вздумается, государство обнищает. Ничего, поспят вместе. Худые оба, поместятся. И я вообще не понимаю твоих претензий! Я и так выбил путёвки непонятно ради чего. Ты не горела желанием ехать, Валентину Николаевну пришлось уговаривать. А-аа, — он с досадой махнул рукой и уселся на край постели. — Давай вещи раскладывать, а потом пойдём спрашивать, где здесь кафе с меню, адаптированным для туристов из Советского Союза. Традиционную индийскую еду, боюсь, с непривычки никто из нас не осилит. — Я осилю, — Вероника сказала это лишь для того, чтобы в очередной раз позлить Плоткина. Согласиться сейчас с ним хоть по одному пункту было ударом по самолюбию. — Не советую, — Саша усмехнулся. — Потом будешь маяться животом до отъезда. И не потому, что еда плохая, а оттого, что ты ничего подобного раньше не ела. — Тогда я вообще до завтра есть не буду! Ищи своё кафе, а я с Лагуновым отправляюсь к гиду, — уведомила его Вероника. — Лагунова-то зачем с собой берёшь? Пусть остаётся с Валентиной Николаевной. — Он поможет выбирать экскурсии, — запальчиво бросила Вероника. — Я способен помочь куда лучше, — обиделся Плоткин. — Ты выберешь своё, а Лагунов — то, что хотят посмотреть они с Хлоповым. — Почему бы в таком случае не поехать с Валентиной Николаевной? Она наверняка знает, какие экскурсии предпочесть. — Сашенька, — голос Вероники стал подобен сладчайшему сиропу, — я уже решила, и это не обсуждается. Привыкай! Плоткин замер. В очередной раз в его голове протекала напряжённая работа: он пытался понять происходящее, но не понимал. — Зачем ты возишься с Лагуновым? — подозрительно спросил он. — Все три недели пребывания в лагере я пыталась, как умела, защищать его от нападок сверстников, и я всё ещё чувствую ответственность за него! — За Корзухина, видно, тоже чувствуешь? — не удержался от сарказма Плоткин. Вероника поджала губы. Взгляд её стал колючим. — Да, и за него, нравится это тебе или нет. Саше Плоткину такое явно не нравилось, но он решил закончить разговор, чтобы избежать надвигающейся ссоры. *** — Одна на двоих, — Валерка философски смотрел на заправленную односпальную кровать. В изножии лежало аккуратно сложенное полотенце. В изголовье — красная подушка, расшитая золочёными узорами. Покрывало тоже прилагалось в единственном экземпляре. — Ну, это… Как-нибудь потеснимся, — Хлопов старался казаться невозмутимым, но перспектива ночевать с Валеркой в одной постели почему-то заставляла его волноваться так, что на лбу снова выступила испарина и вовсе не от духоты. В помещении под потолком, мерно гудя, работал вентилятор, плотные занавеси препятствовали проникновению в номер палящих солнечных лучей. Лёва уже переоделся в футболку, шорты и ходил по прохладным плитам пола босиком. Ему было комфортно и совсем не жарко, однако при виде односпальной кровати, на которой предстояло ночевать с Валеркой, внезапно бросило в пот. — Конечно, потеснимся, — кивнул Валерка. — Всё равно выхода нет. Я вот только думаю… Надень-ка ты свой амулет, когда будешь спать ложиться, — попросил он, пользуясь тем, что Валентина Николаевна ушла в душевую, чтобы ополоснуться после перелёта, и не слышит их беседы. — Тебя жечь будет! — испугался Лёва. — Я хорошо помню, каково было мне, когда ты крест надел и уселся рядом. Невыносимо пекло! Всё нутро горело. Зачем тебе такое? — Потерплю. Главное, чтобы я тебя не тронул, — заметив сияющий взгляд Хлопова, сердито добавил. — И не думай, будто меня беспокоит твоя судьба! Я просто не хочу совершить ошибку. Бала сказал: если хоть кого-то обращу, до самой смерти останусь чудовищем. А мне такого не надо. Широкая улыбка не сходила с лица Лёвы. — Я понимаю, Валер, конечно… Ошибку совершать нельзя. Но у тебя же по всем карманам обереги рассованы, и до следующего полнолуния две недели. Не хочу мучить тебя напрасно. Не вижу смысла. Когда-то я ночевал на раскладушке рядом с тобой, и ты меня не тронул. Что изменится, если я буду лежать чуть ближе? Да ничего. — Ладно, — Валерка махнул рукой, а Хлопов, наконец-то определившись со своими ощущениями, мысленно поблагодарил Сашу Плоткина, решившего сэкономить на номере. *** Двухэтажный дом с плоской крышей, четырьмя огромными окнами и стенами, выкрашенными бледно-голубой краской, располагался в районе Джуху, на внушительном расстоянии от пляжа, застроенного отелями и роскошными коттеджами местных знаменитостей. У входа в дом лианы переплелись со стволами незнакомых Валере гигантских деревьев. Сочные, ярко-зелёные листья создавали кружевную завесу, защищая жилище от солнечных лучей. На клумбах росли бархатцы и трубчатые бело-жёлтые цветы с перистыми листьями. С грустью подумав о том, как мало он знает о растительном мире Индии по сравнению с информацией о пиявцах, Валера стал ждать. Дверь им открыла скромная, тихая девушка, не понимавшая ни слова ни по-английски, ни по-русски. Однако не успела Вероника Генриховна сказать девушке несколько фраз, как со второго этажа спустился сам хозяин — невысокий мужчина лет тридцати, кареглазый и смуглый, с вьющимися чёрными волосами. Сначала он недоумённо взирал на Веронику Генриховну, потом перевёл взгляд на Валеру, и лишь тогда в лице его что-то переменилось. Он понял. — Заходите, — сказал он на чистом русском языке с незначительным акцентом. — Меня предупредили о вашем появлении. Валера и Вероника Генриховна вошли. Хозяин, представившись как Аравинд Тхакур, усадил их за невысокий стол посреди гостиной. Где-то в углу дымились тонкие палочки, распространявшие приятный аромат, повсюду на стенах висели гирлянды из бархатцев и тех трубчатых цветов, увиденных Валерой на клумбе. Прямо в гостиной располагался искусственный водоём с розовыми лилиями необычной формы. Заметив направление его взгляда, Аравинд улыбнулся и пояснил: — Это лотосы. Я люблю их, поэтому не смог отказаться от идеи выращивать их прямо в доме. Аравинд что-то сказал девушке, открывшей им с Вероникой Генриховной дверь, и та, поклонившись, ушла. Вернулась довольно быстро, неся на расписном подносе знакомые Валере оранжевые шарики, сложенные горкой, вместительный чайник и три пиалы для чая. — Угощайтесь, — предложил Аравинд. — Ведь вы наверное голодны после долгой дороги? Валера взял один оранжевый шарик и осторожно откусил, разжёвывая. — Вкусно! — воскликнул он с удивлением, чем необычайно развеселил Аравинда. — Меня похвалил юный стратилат, — засмеялся он. — Это дорогого стоит! Валера подавился и закашлялся, но хозяин бодро похлопал его по спине и протянул пиалу с чаем. — Десерт называется ладду. Ешь, не смущайся, — без тени недоброжелательности промолвил Аравинд. — Я назвал тебя тем, кто ты есть, но тебе не стоит обижаться. Я вовсе не пытаюсь тебя оскорбить. Изначально наш Орден был создан для сбора сведений, наблюдения и охоты на стратилатов, но иногда мы сотрудничали с теми, с кем должны сражаться, в надежде спасти чью-то душу, однако очень часто такое сотрудничество заканчивалось печально для обеих сторон. Потом мы стали подозрительнее, осторожнее, возможно, циничнее. Но такого перспективного союзника, как ты, у нас ни разу не было! Не знаю, как много тебе рассказал Бала, но мы из века в век передавали историю о первом стратилате, ожидая, когда наконец явится тот, кто сумеет, яростно отринув свою новую природу, положить конец страшной цепочке приобщений к источнику зла. И вот ты здесь, — Аравинд с интересом приглядывался к Валере, — русский мальчик, не побоявшийся вступить в опасную схватку. Если ты не отступишь, то выполнишь задачу, которую члены Ордена не сумели выполнить за две с лишним тысячи лет. — Я готов, — Валера не чувствовал в себе сейчас ни капли страха, только решимость. — Скажите, что надо делать? Вероника Генриховна сидела рядом, непривычно молчаливая, и слушала. — Для начала надо попасть в археологический парк Кумрахар на старой южной объездной в городе Патна, — Аравинд достал с одной из полок в шкафу карту и разложил её в центре стола, сдвинув в сторону поднос, и ткнул пальцем в нужную точку. — В этом парке мало что сохранилось от прежних времён, однако остались элементы прежних строений — обломки колонн и куски старинных фундаментов. Вот среди них в полночь и будем проводить ритуал. Днём нельзя. Полиция в этом районе постоянно прочёсывает территорию. Могут арестовать. Я спрашивал у магистров, где именно надо расположиться для проведения обряда, но ответ был таков: «Разберёмся на месте». Точка, откуда можно воздействовать на ткань пространства-времени, нестабильна. Её каждый раз надо отыскивать заново, но она находится на территории парка Кумрахар. Я отвезу вас туда, а дальше вами займутся наши магистры. Месяц, день и час для этого ритуала, к счастью, не важны. Необходимо только верно выбрать место и привезти туда правильных участников. Как мне кажется, кандидатов лучше, чем вы, найти нельзя. Так что ждать нечего. Купим билеты на самолёт и отправимся. Перелёт от Бомбея до Патны займёт около четырёх часов. Предлагаю поездку совершить завтра. Вы согласны? — Да, — кивнула Вероника Генриховна. — Зачем откладывать? — Тебе не страшно? — Аравинд повернулся к Валере. Взгляд связного лучился добром и пониманием. На миг Валера подумал, как сильно Аравинд отличается от сурового Балы и описанного Хлоповым бессердечного старика, пытавшегося устроить похищение из библиотеки. — Смерть не так ужасна, как превращение в монстра, — спокойно заметил Лагунов. — Нет, я не боюсь. — Мы попытаемся избежать фатального исхода, — голос Аравинда был мягким и сострадающим. — Ты должен досконально знать, что вероятнее всего случится, когда вы окажетесь в другом времени. Находящийся внутри стратилат выйдет из твоего тела, потому что призыв Чанакьи станет для него сильнее притяжения твоей крови. Когда тёмная сущность устремится к новому хозяину, в этот миг кто-то должен облить её святой водой. До того, как стратилат войдёт в новое тело. Это сделаете вы? — Аравинд повернулся к Веронике Генриховне. — Нет, с Валерой будет проходить ритуал его друг Лёва Хлопов. Он тоже, как и я, был пиявцем Иеронова. Аравинд ненадолго задумался, пробормотав: «Друг — это хорошо», а потом внезапно произнёс, обращаясь к Валере: — Надеюсь, Бала вас предупредил, что с Чанакьей ни в коем случае нельзя пытаться сражаться? — Да, — подтвердил Валера. — Сказал. — Чанакья — один из лучших воинов своего времени. Бросаться в бой врукопашную или с оружием против него — чистое самоубийство. Если не удастся уничтожить стратилата прежде, чем тот вселится в Чанакью — ничего не делайте, просто уходите! Понятно? Валера кивнул, но его согласие выглядело каким-то неуверенным. Аравинд отпил чай из своей чаши. — Интересным человеком был Чанакья, — неожиданно заговорил вдруг он, подвигая ближе к гостям тарелку со сладостями. — Умел достигать цели любым путём, невзирая на препятствия. Он появился на свет с несколькими зубами во рту, и кого-то из тамошних мудрецов угораздило сказать его родителям, будто это благоприятный знак, означающий, что мальчик непременно станет царём. Полжизни Чанакья ждал исполнения пророчества, а, не дождавшись, решил помочь себе. Начал путешествовать по разным землям, требуя признания. В процессе хождений добрался и до правителя Магадхи — самраджа Дхана Нанда. Явившись в тронный зал, Чанакья преспокойно влез на пустующий царский престол, мотивируя свой поступок тем, что любой брамин по определению выше любого правителя, поскольку напрямую общается с Господом. Советники Дхана Нанда пытались вежливо намекнуть, что ни проситель пожертвований, ни соискатель на должность министра не должен бы садиться на чужие троны, предлагали другое почётное место в собрании, но самоуверенный Чанакья не желал никого слушать. Он почему-то был уверен, что Дхана Нанд, увидев его сидящим на своём законном месте, непременно склонится к его лотосным стопам, сделав своим первым министром. Разумеется, он ошибся. Увидев на троне невесть откуда взявшегося брамина, Дхана Нанд схватил самозванца за волосы и выкинул прочь из дворца. Чанакья затаил обиду. Теперь делом всей жизни для него стало отомстить царю, посмевшему так унизить его. Он стал искать способ уничтожить Дхана Нанда, однако сложно свергнуть могущественного государя, имеющего огромную армию. У Чанакьи не было ничего, кроме великого ума, бесконечной хитрости и готовности приносить любые жертвы для достижения цели. Он узнал, что у Дхана Нанда во дворце живёт юноша-сирота, которого царь забрал из дома одного вайшьи, осыпав дарами и благодеяниями. Юноша был умён и невероятно красив. Его звали Чандрагупта, что означает «Хранимый Луной». Поговаривали, что царь любит этого юношу больше своих братьев и даже больше младшей сестры, которую тоже изрядно баловал и осыпал всяческими милостями. Чанакья понимал, как трудно ему будет выиграть войну, даже если он соберёт армию против Дхана Нанда. Но знал брамин и другое: огромный дуб можно легко завалить, если позволить муравьям прогрызть его корни. Обнаружив слабое место врага, надо ударить по нему. Чанакья так и поступил. Некогда, будучи восемнадцатилетним юношей, Дхана Нанд выиграл войну против государства Пиппаливан. Воины этого небольшого царства славились тем, что, затаившись в лесу, постоянно учиняли разбойные вылазки к соседям, чем сильно досаждали, в частности, Магадхе. Дхана Нанду удалось полностью уничтожить их. Царь Пиппаливана погиб, его супруга была взята в плен и помещена во дворец к Дхана Нанду в качестве личной служанки, а маленький царевич пропал без вести. Желая посеять сомнения и вражду между царём Магадхи и тем, кого он больше всех любил, Чанакья сказал Чандрагупте, никогда не знавшему своих родителей и прожившему в рабских кандалах до шестнадцати лет, пока его не забрал к себе Дхана Нанд, что он и есть тот самый пропавший царевич… — И это было правдой? — Валерка слушал историю, затаив дыхание. — Кто знает? — Аравинд отодвинул от себя опустевшую чашку. — В любом случае Чанакья так подал факты, что невозможно подкопаться. Даже бывшую царицу Пиппаливана перетянул на свою сторону и заставил подтвердить, что она — мать Чандрагупты. По всему выходило, что Чандрагупта принимает милости от убийцы собственного отца. Конечно, такого стерпеть никто бы не смог! Поверив доказательствам, представленным Чанакьей, прислушавшись к стенаниям новообретённой матери, Чандрагупта оставил царя-благодетеля, возвысившего его, готового отдать ему пост первого министра, либо даровать звание генерала, и перешёл на сторону Чанакьи, став его преданным учеником. Желая как можно больнее ранить Дхана Нанда, Чанакья поставил своей целью, свергнув царя руками Чандрагупты, посадить на трон Магадхи именно его — того, кого Дхана Нанд больше всех любил… — За такую «любовь» у нас в тюрьму сажают или принудительно лечат, — не сдержавшись, жёстко заметила Вероника Генриховна, забыв о присутствии Валеры. — Хорош же был тот царь! — Не спешите осуждать, — грустно улыбнулся Аравинд. — Подумайте сами: если двое чувствовали себя счастливыми, и между ними не происходило насилия или принуждения, то почему их отношения должны подвергаться преследованию? Где тут грех? Вероника Генриховна смутилась. Её отношения с Игорем тоже осудил бы кто угодно, но она не считала их постыдными. Так с какой стати осуждает сама? Ей стало неловко. — С моей точки зрения, история Дхана Нанда и Чандрагупты полна трагизма, — продолжал Аравинд. — Двое жили счастливо, но пришёл тот, кто растоптал их судьбы, сделал врагами, развязал войну. И единственная причина тому — уязвлённое самолюбие. Чанакья вовсе не облагодетельствовал Магадху, подняв восстание и втянув в бунт Чандрагупту. Самрадж Дхана Нанд строил оросительные каналы, укреплял армию, развивал искусство и науку. Его страна являлась образовательным центром, одним из самых крупных в Индии. Сам Александр Македонский не стал воевать против Магадхи, а это о многом говорит. — И всё-таки Чанакье удалось победить такого могучего царя? — спросил Валерка. — Увы, — печально подтвердил Аравинд. — Но не сразу, а спустя пять лет. Чандрагупта перешёл на сторону Чанакьи, но в глубине сердца, сквозь ненависть и гнев продолжал любить того, кого покинул. И Дхана Нанд, страдая от предательства, зная о том, что Чандрагупта — не какой-то безродный сирота, а сын его врага, по-прежнему не мог избавиться от чувств к нему. Их многочисленные сражения заканчивались ничьей, счётом «ноль-ноль». Ни один не способен был нанести смертельный удар другому, хоть многочисленные раны по телу и душе они друг другу постоянно наносили. Чанакья больше не мог ждать. С его точки зрения, война чрезмерно затянулась. И тогда он решил вызвать из межмирья третью силу, зло, гуляющее здесь с тех самых пор. Необходимые знания у него были. Открыв врата, выцепив из межмирья тёмную сущность, присоединив её к себе, он стал стратилатом, окончательно подчинив себе Чандрагупту и остальных учеников, кто ещё пытался сомневаться в своём учителе и задавать вопросы. Когда все стали пиявцами, сомнения исчезли. Каждый отныне беспрекословно делал то, что ему приказывали. А от Чандрагупты требовалось одно — в следующем же сражении убить царя… — И он убил?! — испуганно ахнул Валерка. — Да. Своими руками, как того и хотел Чанакья. — Но почему он не сопротивлялся? — возмутилась Вероника Генриховна, тоже проникнувшись историей. — Я вот не убила Игоря, когда мне приказали! Я столкнула его в воду, чтобы он спасся, а ведь мною тоже управляли. Я была пиявцем. — Вы сильная, — одобрил её поступок Аравинд, — но не всем дано перебороть волю стратилата, да и кровопийцы разные бывают. Вы сумели, а Чандрагупта не смог. Ему приказали убить, и он сделал это, потому что его собственное сердце больше не принадлежало ему. Оно и без того было отравлено подозрениями и гневом, а когда отравили ещё и кровь, когда его фактически убили, он перестал быть собой. Осталась пустая оболочка, а душа ушла. Я подозреваю, их души ушли вместе в тот день — атма* царя, желавшего стране процветания, и невинного юноши, которому не стало места в этом мире. Тот, кто дожил до сорока двух лет, сидя на захваченном престоле, а потом покончил с собой в лесу — то был уже не Чандрагупта. Да, Чанакья берёг его. Он выпивал до дна прочих, — и поверьте, их было много! — а самого любимого питомца берёг, приказывая продолжать жить. Но потом пробил час, и Чанакье самому пришлось уйти в иной мир. Новый стратилат-министр занял его место, приказав ему, как ни парадоксально, сгореть. Брамин Чанакья умер точно так же, как ваш недавно почивший Иеронов. Освободившись от власти хозяина, Чандрагупта совершил сантхару**, ибо жизнь его давно стала невыносимой. — Каким ужасным человеком был Чанакья! — выдавил Валерка, невидящим взором уставившись в пустоту. — Не представляю, как можно творить такое… — Вот потому и говорю — не вздумайте противостоять ему. Твоя задача — отправить в прошлое стратилата, которого Чанакья так жаждет заполучить, и вернуться обратно. Петля времени замкнётся, и ты освободишься. Никаких сражений, никаких блужданий в чуждом мире. Даже не поддавайтесь искушению! — Но если Лёве удастся облить святой водой стратилата до того, как он войдёт в Чанакью, что случится? Чандрагупта не будет превращён в пиявца, их война с Дхана Нандом закончится поражением Чанакьи, и история изменится? — Никому не дано знать, что случится, — честно ответил Аравинд. — Чанакья очень умён. Даже не став стратилатом, он может выиграть войну. Я бы не обольщался слишком на этот счёт. Мир пластичен. Он поправляет себя. Ваше вмешательство в лучшем случае закончится лишь избавлением пространства от присутствия одной из злых сил, и это уже будет огромной помощью планете. Остальное оставим на волю богов и не станем размышлять, сильно ли изменится мир. Валера погрузился в раздумья, прерванные голосом Аравинда. — Оставьте мне адрес гостиницы, — негромко произнёс тот. — Выспитесь хорошо, а завтра утром я приеду за вами, и мы отправимся в Патну. Чуть не забыл! Два билета до Агры, — Аравинд вынул из-за пазухи и протянул конверт Веронике Генриховне. — Это для ваших спутников, которые не едут с нами. Пусть полюбуются на Тадж Махал. Он воистину прекрасен! Вероника Генриховна положила конверт в сумочку, сдержанно поблагодарила Аравинда, попрощалась и вместе с Валерой покинула его дом. *** — Ты серьёзно?! — Саша Плоткин, пожалуй, впервые за всю свою жизнь впал в нешуточную ярость. Он хладнокровно перенёс то, что его невеста просила воспользоваться связями, чтобы замять дело Корзухина, он вытерпел унижение, когда его попросили хлопотать за троих совершенно незнакомых ему людей, чтобы они бесплатно прокатились в Индию, но теперь выясняется, что Вероника намерена возиться с мальчишками, а его, главного устроителя поездки, побоку? — Знаешь, дорогая, — глаза Плоткина сузились, — мне теперь кажется, что я тебе вообще был не нужен. Тебе интереснее забавляться с детьми! — последние слова он выплюнул с особым презрением. — Ну давай, — Вероника гневно вскинула голову. — Договаривай. Считаешь, я дошла до предела распущенности и хожу на свидания с семиклассниками, годящимися мне в младшие братья? Это ты хочешь сказать? Запал Плоткина иссяк. Собственные подозрения показались вдруг глупыми, и он попытался загладить вину. — Ладно, — продолжил он спокойнее, — пусть я не прав, но посмотри, как это всё выглядит с моей точки зрения. Ты тащишь в нашу первую совместную поездку чужих людей, просишь меня развлекать женщину вдвое старше меня, а сама собираешься уехать с двумя малолетними пацанами куда-то на два дня! Как я должен это понимать? — Вы вернётесь из Агры в среду. Мы в тот же день вернёмся из Патны. Мальчишки хотят посмотреть на большой футбольный стадион, а Валентина Николаевна — на Тадж Махал, и мы обговорили это заранее. Не понимаю, в чём трудность? — кипятилась Вероника. — В Патне нет футбольного стадиона! — сурово отметил Плоткин. — По крайней мере, такого, на который стоило бы смотреть. — А гид говорит, что есть, — Вероника в сердцах показала Плоткину язык. — Кто лучше знает Индию: ты, изучавший её по книгам, или он, проживший здесь всю жизнь? Лично я больше верю товарищу Аравинде. — Сдаюсь, — Саша отгородился от Вероники ладонями. — Я устал с тобой спорить. — Не надо было и начинать, — удовлетворённо отозвалась она. *** Кровать, выглядевшая при свете дня достаточно широкой, оказалась крайне тесной, когда они улеглись. Спиной к спине лежать было невозможно. Лёва поймал себя на том, что вот-вот скатится на пол. Не выдержав, он перевернулся на правый бок и уткнулся носом в шею Валерки. — Ну что ещё там? — недовольно пробормотал тот сквозь сон, ощутив, как ненадолго прогнулась, заскрипев, постель, а потом вдруг его шее стало жарко от чужого сопения. — Рука затекла, — пробурчал Лёва, желая оправдаться. Впрочем, он не лгал. Левая рука, лежащая в непривычном положении, и в самом деле постепенно теряла чувствительность. Хлопов привык спать, подложив обе руки под подушку, но сейчас этого сделать было невозможно. — Можно я её на тебя положу? — осмелел он. — А то девать некуда. — А может, Хлопов, ты ещё и ногу на меня закинешь? — раздражённо прошипел Валера сквозь зубы. — Нет, ногу не буду, — не понял сарказма Лёва, — нога нормально лежит, удобно. А вот рука устала. Так я могу? Просто сверху положу, она не тяжёлая. — Рука у тебя, Хлопов, очень тяжёлая! Я это понял в лагере, когда ты каждую ночь пытался влезть под простынь, которой я закрывался от комаров и пиявцев. Того и гляди, казалось, ткань разорвёшь. — Ну это… Извини. Я не в себе был, — виновато вздохнул Хлопов. Ненадолго наступила тишина, а потом Лёва услышал то, на что уже и не рассчитывал. — Клади. Тяжёлая она или лёгкая, без разницы. Я всё равно не дышу больше месяца. Разве что иногда для вида, чтоб родителей и одноклассников не пугать. Рука Лёвы осторожно скользнула сверху, пристроившись где-то под рёбрами Валерки, чуть выше живота. Прошло около десяти секунд, и Лёва не поверил себе. Удар, ещё удар… В его руку толкалось что-то пульсирующее, горячее! Не может быть… — Валер? — ошалело спросил он шёпотом. — Ты сердце что ли запустил? Тоже для вида, чтоб не напугать меня? Лагунов не отвечал. Стиснув зубы, он пытался понять, как такое вообще могло случиться? Сердце застучало само, словно запущенное невидимой рукой. Или вполне зримой? Нет, это чушь. Ерунда! Надо попросить, чтобы Хлопов убрал свою медвежью лапищу, и тогда неконтролируемое сердцебиение прервëтся, но Валера так и не сказал вслух ничего. За столько дней он впервые ощутил жизнь и тепло, и не желал этого лишаться. А за его спиной лежал Лёва, чувствуя счастье, покой и необыкновенную правильность происходящего, и мысленно просил, чтобы это никогда не прекращалось.