Первый стратилат

316 год до нашей эры. Паталипутра, столица Магадхи. Брамин Вишнугупта Чанакья сидел в своих покоях за задёрнутым пологом, до боли стиснув в руках уттарью [1], заляпанную кровью. Ситуация сложилась гаже не придумать. Вовсе не этого он ждал, воцаряя Чандрагупту и выдавая за него замуж Дурдхару, младшую сестру изгнанного императора Дхана Нанда. Всё катилось к бхутам [2], а ведь прошёл лишь год после решающего сражения, когда прежний царь из династии Нандов был повержен, подвергнут побиению камнями и выслан за пределы столицы вместе с преданным ему министром Ракшасом! Чанакья сбросил на пол и с досадой пнул ногой золотую чашу для омовений, инкрустированную сапфирами. Окровавленная вода, в которой он только что помыл руки, разлилась по полу. Глупая девчонка! Клялась же год тому назад не задавать лишних вопросов и во всём его слушаться, а он взамен обещал ей Чандрагупту в мужья и положение махарани [3]. Он сдержал слово. А она? Не стерпела, пошла наперекор. Вот и получила заслуженное. Он не хотел. Она сама его вынудила принять меры, ведь так с любимым учителем не поступают! «Что вы даёте каждый день моему мужу вместе с едой, ачарья? Почему мой Чандра всегда ходит с потухшим взглядом и не смотрит на меня?» «Да он никогда на тебя и не смотрел, пустоголовая! — раздражённо думал Чанакья. — И никогда не был твоим. Единственная ночь, когда я подлил ему возбуждающую настойку, и он наконец-то смог зачать сына, не в счёт. А во все остальные дни и ночи он смотрел туда, куда я ему глядеть запрещал! На того, кого он должен был ненавидеть и желать прикончить, но так и не смог убить. Всё щадил, миловал… И даже после финального сражения отпустил, но не потому, что ты попросила, а из-за того, что сам не захотел убивать проклятого шудру [4], некогда распихавшего локтями старших братьев и воссевшего на трон». «Ачарья, отныне мой муж будет принимать пищу в моих покоях и утром, и днём, и вечером. Я — новая царица Магадхи, и это мой приказ!» «Новая царица. Смешно! — Чанакью трясло от гнева. — Кто тебя на престол усадил, кукла раззолоченная? Не будь моей воли, тебя бы отправили в лес следом братом и его советником жрать коренья и гнить в подземной пещере!» Ему и следовало поступить именно так. Вовсе не использовать для общего дела эту девчонку, от которой потом начались одни неприятности, а для Чандрагупты сосватать Елену, дочь Селевка Никатора, тогда бы удача не отвернулась от него. А сейчас всё, будто нарочно, складывается против. Конечно, здорово подпортила ситуацию и бывшая вдова царя Пиппаливана, которая на протяжении пяти лет заглядывала ему в рот, преклонялась и выполняла каждый приказ, а перед смертью вздумала покаяться и призналась Чандрагупте, что она на самом деле ему не мать. «Я любила тебя как сына, но ты им не являлся. Я не могу уйти в иные миры, не раскрыв этой правды, иначе она будет тяготить мою душу. Но я ведь сумела стать тебе достойной матерью? Правда, Чандра?!» Надо же так подгадить… Всю жизнь болтала больше положенного и даже испустить дух молча не смогла! Если б Чанакья знал, что царица Пиппаливана испугается мук нижних миров и во всём признается Чандрагупте, сам бы её отравил заранее. А теперь и не отомстить: померла — и взятки гладки. Можно, конечно, было вызвать её душу к себе и заставить корчиться, будто в Патале [5], да удовольствия мало. Всё равно непоправимый вред нанесён. С того дня Чандрагупта перестал ему верить. Стал сомневаться во всех его словах и поступках, и это доставляло кучу хлопот. Чанакья злился. Дурдхара в последние несколько недель стала Чандрагупте куда ближе, чем он сам, а ведь когда-то было иначе! Юный царь теперь прислушивался к словам жены гораздо чаще, чем к утратившему доверие учителю. И эти глупые советы недалёкой царицы выходили Чанакье боком. Пару месяцев назад Чандрагупта попытался отослать Дхана Нанду обоз с парчовыми одеяниями, молоком, рисом, манго и сладостями. Это изгнаннику-то? Злейшему врагу? Неслыханно! Видно, Дурдхара попросила. Впрочем, наверняка Чандрагупта и сам был не прочь проявить милосердие к побеждённому, а всё потому, что, по мнению Чанакьи, парень продолжал думать не головой, а лингамом. К счастью, шпионы не зевали, и обоз приехал в дом Чанакьи к его жене и сыну, а вовсе не в отшельничью пещеру. Терпение брамина лопнуло окончательно, когда Чандрагупта спустя несколько дней после того, как отправленный обоз «бесследно пропал», взял коня из конюшни, ничего не сказав Чанакье, и попытался рвануть в лес. Не успел. Его скрутили те, кто был приставлен следить за ним. «Пустите, ачарья! Я должен поговорить с Дхана Нандом! Должен увидеть его и сказать, что он не убивал моего отца! Вы нам солгали! Я виноват перед ним. Так виноват! За смерть его братьев и нерождённого наследника, за предательство Тарини, ведь это мы её наняли служить нам и лгали ей, будто и её отца убил Дхана Нанд. Мы с вами виноваты кругом!» Он точно обезумел. Мчаться к врагу, им же и свергнутому, желая вымолить прощение? Чанакью затрясло. Его окружали предатели, безумцы и слабаки, и лучший ученик отнюдь не являлся исключением. Вернув бьющегося в истерике Чандрагупту в его покои, Чанакья долго делал юноше строгое внушение, словно малому ребёнку, говоря, что с Дхана Нандом встречаться опасно. Бывший император затаил обиду и может прикончить его, даже узнав, что Чандрагупта — не царевич Пиппаливана. Происхождение предателя и заговорщика для Дхана Нанда уже не имеет значения, ведь он потерял всё по его вине — семью, богатство, власть, уважение народа. Зачем лезть на рожон и подставлять шею под меч? А ввиду отсутствия оного оружия у Дхана Нанда — голову под камень. Отшельник, желая отомстить, размозжит череп новому царю, заманив в свою пещеру. Об этом Чандрагупта не подумал? Но, похоже, став правителем Магадхи, юный глупец счёл себя виновным в разрушении чужих жизней и начал стремиться к самоубийству. Чанакье такое поведение категорически не нравилось. Вдобавок ко всему народ в государстве устал ждать обещанной сладкой доли и возроптал, а Чандрагупту недовольство ничтожного праха под ногами почему-то чрезмерно обеспокоило. Он постоянно спрашивал, как так вышло, что обещая людям свободу и лучшую жизнь, они вдруг стали прижимать вайшьев [6] даже крепче, чем Дхана Нанд? Почему и без того огромная армия не уменьшается, а лишь растёт? Почему налоги уходят на то, чтобы нанять новых воинов из иных земель с целью расширить и без того немалые владения империи, но не для того, чтобы поддержать жителей Магадхи и облегчить их существование? Чанакью злили подобные вопросы, и чтобы не отвечать на них, он начал повышать дозировку снадобий, добавляемых в пищу Чандрагупте, пока разум царя не уснул, и он не перестал что-либо спрашивать. Зато взволновалась Дурдхара. Она мгновенно заметила, что муж, который и без того вёл себя отрешённо, стал вялым и безразличным ко всему. Быстро сообразив, что неспроста Чанакья заставляет Чандрагупту принимать пищу в закрытых покоях, она распорядилась: отныне её муж будет вкушать трапезу только в её присутствии! Чанакья хищно усмехнулся. Да разве он позволит, чтобы кто-то переиграл его? Сегодня царица не позволила ему ужинать с Чандрагуптой, а потом они сговорятся между собой и изгонят его вслед за Дхана Нандом в лес, взяв себе нового министра? Ну нет. Он опередит их. Он сделает свой ход прежде, чем эти двое предадут его. Уже сделал… Чанакья снова посмотрел на свои мокрые руки, только что отмытые от засохшей крови в золотой чаше. Затем перевёл взгляд на лужу расплескавшейся по полу воды. Новорождённый наследник Биндусара вовремя спасён из чрева умирающей царицы, а Чандрагупта никогда не узнает, каким образом отравленная еда попала на тарелку его беременной жены. Чанакья спас его сына, и точка. Дурдхару, увы, спасти не успел… Других версий случившегося Чандрагупта знать не будет. А кто отравитель? Да врагов полно. Например, бывший император, сидящий в лесу, мог прислать яд сестре-предательнице и проклятому узурпатору через своих верных людей. Вполне убедительно звучит! Никто ему, Чанакье, не помеха. И последнюю проблему он решит сегодня же. Шпионы донесли, будто Дхана Нанд вчера попросил помощи у Селевка Никатора, тот дал согласие и собирается в скором времени двинуть войско на Магадху, чтобы вернуть престол союзнику. Селевк и Дхана Нанд, объединившись, рассчитывают победить, а Чандрагупта лелеет мечту покончить с собой, но ничего у них не выйдет! Тот, кто хочет жить, умрёт. Тот, кто мечтает о смерти, будет жить вечно. Вместе с ним — с тем, кому теперь не доверяет и кого ненавидит. Такова его заслуженная кара за то, что смотрел на царя-тирана, а не на него, Чанакью! За то, что мечтал не о нём… За прожитые годы Чанакья обошёл множество ашрамов, в том числе тайных, где поклонялись отнюдь не светлым ипостасям богов. Он узнал такое, что другим браминам и не снилось. Нынче в полночь он проведёт один обряд, и когда Дхана Нанд с армией Селевка явится в Паталипутру, то встретит здесь только смерть. Уж Чанакья позаботится об этом! Чандрагупта убьёт бывшего императора своими руками, и тогда можно будет снова завязать косу [7]. *** Октябрь 1980г. Патна, Индия. — Они любили друг друга, но их разлучили. Заставили воевать и ненавидеть один другого. Царь умер от руки своего любимого и даже не узнал наверное, что парень убивает его не по своей воле, а лишь подчиняется приказу стратилата… Не спалось. То ли мешала тяжёлая рука, обнимавшая его чуть выше талии, то ли сердцебиение не давало уснуть. Валера сам не понял как это вышло, но историю, поведанную ему Аравиндом, он вполголоса пересказал Лёве. Коротко, сумбурно, подчас перевирая сложные для него имена. Закончив говорить, оглянулся и заметил: Лёва смотрит круглыми глазами и почти не дышит. И, похоже, не знает, что ответить. — Вот и я с таким видом у него дома сидел, — усмехнулся Валера, заметив, что Лёва растерялся. — Впервые узнал, что двое мужчин, оказывается, могут влюбиться один в другого. Конечно, на мой взгляд, это странно и, наверное, неправильно, но ещё неправильнее сделанное этим… Чанакьей. Лёва долго молчал, и когда Валера, отвернувшись, начал уже засыпать, он вдруг услышал едва слышное бормотание: — Точно врежу этому мудрецу. Не утерплю… *** Сокрушаясь о том, что мальчики отправятся в другой город и на совершенно другую экскурсию, Валентина Николаевна собирала необходимые вещи, чтобы ехать с Сашей Плоткиным в Агру. От посещения Тадж Махала она отказаться не смогла бы ни за что на свете. На прощание Плоткин обнял Веронику так крепко и с таким безмолвным отчаянием, словно готовился утратить её не на два дня, а навеки. Вероника Генриховна поморщилась, неохотно отвечая на его объятия, потом спешно оттолкнула Плоткина и заторопила Валерку с Лёвой. — Давайте, идите в машину оба! И сумки свои не забудьте. Не то опоздаем на рейс. В сумках лежали сменные шорты, майки, носки и четыре бутылки со святой водой. Бала не поскупился, как и обещал. Аравинд Тхакур, ожидавший их возле гостиницы, распахнул заднюю дверцу жёлтого внедорожника «Тата», и ребята запрыгнули в салон. — Едем в аэропорт, времени в обрез, — подгонял он. Вероника Генриховна уселась на переднее сиденье, и автомобиль тронулся с места. *** Они прилетели в Патну, когда время близилось к трём часам дня. Жара была настолько невыносимой, что от любого количества воды, выпитого и даже вылитого себе на голову, легче не становилось. Аравинд отвёл их в кафе и попросил хозяина приготовить чечевичный суп и рис без того огромного количества специй, к которому желудки приезжих могли оказаться попросту не готовы. Потом они переждали жару, а начиная с семи вечера, чтобы даром не терять времени, Аравинд Тхакур водил ребят и Веронику Генриховну по городу, где единственной достопримечательностью являлось огромное зернохранилище, выстроенное англичанами в восемнадцатом веке. По мнению Валеры, оно походило на гигантскую серую улитку и никак не тянуло на произведение искусства. Впрочем, они вовсе не для того приехали, чтобы любоваться красотами, но он всё-таки ожидал увидеть нечто большее, чем это блёклое, невыразительное строение. Остальной город представлял собой ещё более унылое зрелище по сравнению с Бомбеем. Скудная растительность, запылённые улицы с потрескавшимся тротуаром, крохотные скверики с начисто вытоптанными лужайками, бедно одетые прохожие… Жилые кварталы тоже выглядели удручающе. Дома казались собранными из кривых картонных коробок, наспех выкрашенных первыми попавшимися под руку красками. Повсюду лежали груды мусора, и среди всей этой вселенской печали бродили тощие, усталые коровы. Иногда на улицах появлялись полусонные полицейские с кислыми лицами, словно у отъезжающего в Агру Плоткина, но они не проявляли никакой активности и даже не любопытствовали, заметив рядом с местным жителем троих русских. Высотных домов Лёва с Валеркой почти не заметили, разве что поблизости от центральной городской площади. Там же высился постамент со скульптурой благообразного старца, торопливо идущего с тросточкой куда-то вперёд. «Наверное, как и Ленин, движется в светлое будущее?» — пронеслось в мыслях Валерки. Аравинд пояснил ребятам, ещё не успевшим узнать ничего об истории современной Индии из школьной программы, что перед ними — Махатма Ганди, борец с общественным неравенством, патриот и один из главных участников борьбы за независимость Индии от Великобритании. Валере, пожалуй, только скульптура Ганди и запомнилась из трёхчасовых блужданий по Патне. Остальное пронеслось перед глазами, не оставив в памяти заметного следа. — Надеюсь, император Дхана Нанд, где бы он сейчас ни был, не видит, что стало с его городом, — наконец, подытожил Аравинд, тоже ничуть не впечатлившись увиденным. — От роскоши, описанной в древних летописях, не осталось ничего. Когда-то этот город именовали Паталипутрой, что в переводе означает «сын цветка Патали». Так назвал этот город в честь своего первенца, рождённого от любимой жены, один из древних царей, правивший задолго до Нандов. Сюда съезжались путешественники из разных стран, в том числе из Китая, чтобы полюбоваться прекрасной столицей, способной вызвать зависть у кого угодно. Тут располагались великолепные сады с лотосовыми прудами, удивительной красоты ашрамы, где обучали различным наукам детей и взрослых, повсюду стояли богатые дома преуспевающих жителей с балконами, увитыми гирляндами цветов. Были построены мосты и набережные, лодки рыбаков плавали по Ганге и возвращались с отличным уловом. Правда, здания тогда строились исключительно из дерева, и только позже, когда к власти пришёл внук Чандрагупты — Ашока, появились в Паталипутре и каменные строения, но даже и они не сохранились до наших дней. Так, кое-где встречаются жалкие полуразрушенные куски выкрошенных фундаментов… — А где располагался царский дворец? — заинтересовался Валера. — Там, куда мы скоро придём. В нынешнем парке Кумрахар. Мы отправимся туда, когда начнёт смеркаться. Возле входа нас будут ждать магистры. Вам двоим придётся остаться с ними наедине, поскольку лишние участники в ритуале не нужны. Мы с вашей сопровождающей Вероникой Генриховной можем только помешать процессу. Учтите, то, что магистры начнут делать на ваших глазах, и то, как при этом будут выглядеть, может показаться вам жутким, но они не сотворят ничего из того, о чём мы не договаривались. Вы не испугаетесь остаться ночью с шестью незнакомыми людьми в тёмном парке и в чужой стране? — Нет, — Валерка мотнул головой, — не испугаюсь. Я себя куда больше боюсь, чем этих ваших магистров. Пусть они хоть с рогами, клыками и копытами заявятся! — С рогами и копытами они не придут, — рассмеялся Аравинд, оценив шутку. — Они будут одеты в чёрные накидки, зажгут лампады и начертят некие символы на земле. Начнут петь пугающие, с вашей точки зрения, песни. А ваша с Лёвой задача — замереть, молчать, ждать и не бояться. Когда откроются врата и начнётся перемещение — а это тоже выглядит довольно страшно, насколько мне известно по рассказам! — не зевайте и действуйте. У вас всего… — Сто восемь секунд, Бала предупреждал, — торопливо откликнулся Валера. — Да, верно! Я хочу также, чтобы вы поняли, почему мы идём именно в этот парк. Согласно летописям, Чанакья устроил свой ритуал внутри дворца Дхана Нанда. Магистры сделают то же самое на том же месте. Неважно, что Чанакью и нас разъединяют тысячелетия. Когда начнётся обряд, при точном совпадении места в пространстве временная петля замкнётся. И всё сложится как надо. *** Шестеро магистров пришли ровно в одиннадцать вечера, когда у входа в парк стало темно, хоть глаз коли. Все они носили одинаковые чёрные одеяния. Лица их скрывала тень от накидок, поэтому совершенно невозможно было определить, есть ли среди них хоть одна женщина. Магистры жестами дали понять Веронике Генриховне и Аравинду, чтобы те отошли в сторону. Затем приблизились к Лёве и Валере и безмолвно указали на ворота парка. Мальчики всё поняли и послушно вошли внутрь. Они двигались цепочкой по дорожке друг за другом, а путь им освещали лампадами две идущие впереди и сзади фигуры в чёрном. Дойдя до обломка круглой колонны, торчащей посреди парка, сопровождающие остановились. Один из них выбросил руку вперёд и что-то резко произнёс на незнакомом языке. Остальные согласно закивали. Лёву и Валеру поставили спина к спине вплотную к колонне, показав жестами, чтобы они не вздумали разговаривать и не сходили с места. Как только мальчики застыли, вжившись друг в друга спинами, магистры начали двигаться вокруг них против часовой стрелки, петь заунывные песни и лить на землю густую, тягучую жидкость. Капая в траву, та зловеще фосфоресцировала зеленовато-фиолетовым оттенком. Отчётливо запахло топлёным маслом и чем-то приторным. Сначала Лёва не понял, что творят эти люди, но вскоре до него дошло: они кропотливо и аккуратно чертят пентаграмму с помощью своей непонятной светящейся субстанции, как профессиональный кулинар рисует кремом на торте. Вот теперь ему впервые стало страшно! Хлопов дёрнулся, но ощутил, что его тело уже не такое подвижное, каким было ещё минуту назад. Занемели все мышцы, оцепенели губы. Теперь он не сумел бы ничего сказать, даже если бы пожелал. Сердце колотилось, как сумасшедшее, дыхание срывалось. Он понял, что хочет смыться отсюда, наплевав на ритуал, и утащить Валеру следом, чтобы и тот не погиб понапрасну. Превозмогая онемение, Лёва ухватил друга за руку и ощутил мягкое, тихое пожатие. Валера без слов успокаивал его, будто говоря: «Не бойся, всё в порядке! Нельзя убегать, если уж решились». Лёва пришёл в себя. Пульс выровнялся. Всё, что он теперь мог — просто бездумно смотреть прямо перед собой. И вдруг от нарисованной пентаграммы вверх, уходя под бесконечный купол неба, будто пробивая его, вырвался золотой луч, прорезая кромешную темноту ночи. Магистры прекратили кружить. Теперь каждый из них стоял на одном из лучей пентаграммы, а тот единственный, кто всё ещё продолжал производить надрывные звуки, лишь отдалённо походящие на пение, приближался к мальчишкам, всё возвышая голос. Пение превратилось в разрывающую уши вибрацию, от которой затрепетал воздух и всё пространство вокруг. Приятно запахло цветами. Лёва прежде никогда не ощущал такого тонкого и нежного аромата. Луч расширился, превращаясь в подобие двустворчатых врат, и Лёва почувствовал, как падает внутрь открывшейся для них с Валеркой неведомой двери…