Грехопадение

      Лаки знает — Син Цю мировой засранец, которого почти невозможно заткнуть. Он готов три вечности разглагольствовать о своём, и плевать, что остальным это не очень-то интересно.       Лаки знает — Син Цю может быть таким податливо-ласковым, что прощается и его мимолётная заносчивость, иногда проскальзывающая, и непомерно длинный язык. Потому что им он умеет более чем хорошо работать.       Обычно Син Цю, в силу отсутствия стыда, инициирует большую часть их экспериментов интимного характера — Чун Юнь, порой всё ещё искренне надеящийся сохранить в себе хоть что-то невинное, мгновенно перегревается от одной мысли о чём-то слишком откровенном, а у Лаки иногда до сих пор срабатывает рефлекс «любить вот этого засранца?». Впрочем, это становится совершенно не актуально в тот момент, когда он обветренными губами целует голые плечи, шепча что-то из излюбленных стихов, параллельно доводя её одними пальцами, заставляя краснеть, глушить стоны ладонью и понимать, что да, вот этого засранца она обожает и ни за что не променяет на другого.       Но сегодня ему никто не даст творить то, что вздумается, как обычно бывает — Син Цю сам же хотел побыть хорошим мальчиком, побыть послушным и отдать контроль им двоим. Им, не слишком изобретательным, но старательным и жаждущим оторваться на нём.       От хорошего мальчика его всё ещё отличает слишком много — начиная от плутоватой ухмылки и рук, беззастенчиво гладящих колени Чун Юня, перед которыми он и обосновался, и заканчивая взглядом.       Голодным, нуждающимся — все, лично знакомые с Син Цю, привыкли его видеть собранным до гневно сжатой челюсти из-за невозможности исправить это, привыкли к извечной улыбке. Чун Юню и Лаки досталась привилегия — его ещё более пакостливая, но искренняя сторона.       Син Цю одинаково любит как вести, дразнить их до слёз от перевозбуждения, до того, что Чун Юнь полностью перегревается и потом час заедает возбуждение мороженным, сидя возле морозильника, но одновременно с этим — никогда не откажется побыть по серединке.       В комнате гуляет сквозняк; окна настежь открыты, чтобы Чун Юню было чуть проще, но никого уже давно не волнует лёгкая прохлада. Син Цю продолжает шариться ладонями по его бёдрам, развязывая свободные домашние штаны и стягивая их, оголяя уже давно возбуждённый член. Руки у него — нежные, вопреки постоянным тренировкам с мечом, а оттого ласки — извечно приятные, не мудрено, что Чун Юнь сходу срывается на сдавленный стон, как только Син Цю обхватывает его член, неспешно обводя истекающую предэакулятом головку большим пальцем, а после проведя вниз-вверх.       Лаки чуть наваливается сзади, привставая на коленях, смотрит из-за плеча Син Цю. Такой ракурс позволяет ей почти полностью увидеть, как его язык проходится от основания члена Чун Юня до головки, против движений руки, прежде чем коснуться её губами и взять в рот. Чун Юнь глухо стонет, уже не сдерживаясь, смущённо жмурится, но по-хозяйски зарывается рукой в длинные растрепанные пряди, чуть оттягивая волосы, но это только больше заводит Син Цю — он берёт глубже, рефлекторно сжимая рукой простыни по бокам от бёдер Чун Юня.       Раньше — Лаки чувствовала искреннюю, обжигающую ревность, когда они только начали свои… своеобразные отношения. Ей было завидно, когда Син Цю уделял время Чун Юню, ей было обидно, когда они уединялись без неё. Сейчас же — есть стойкое осознание, что в этом что-то да есть — наблюдать за ними со стороны, наслаждаясь зрелищем, которое они разыгрывают для неё.       Всегда ожидая, что она присоединится.       Их всегда было трое, в этом и суть.       Лаки гладит руками по обнаженному торсу Син Цю, оглаживает горячую кожу и поднимается прикосновениями до груди, аккуратно зацепив короткими ногтями соски. Син Цю приглушенно стонет, пытаясь прижаться своими бёдрами к её, намекая на своё желание. Лаки жмётся ближе, но руками даже не думает касаться изнывающего члена; касается где угодно, но не там, где действительно хочется — ласкает напряженный низ живота, кусает мочку уха, оттягивая и дразня.       Додразнивается до того, что Син Цю сумел расцепить свои онемевшие пальцы, оторваться одной ладонью от покрывала и найти её ладонь, покоящуюся на его бедре — хватка его дрожащая, но уверенная, когда он показывает ей, ведёт её прикосновения туда, где ему действительно нужно. Лаки тихо смеётся ему на ухо, потирается щекой об его затылок, чувствуя, как всё тело пробило крупная дрожь, и всё же поддаётся ему.       Взглядом встречается с Чун Юнем — его щёки кажутся очаровательно-горящими, на приоткрытых губах застывает стон, а он явно на грани — безумно хрупкой, но желанной, и никакая ночная прохлада тут уже не поможет.       И этот момент кажется чертовски интимным, хоть они друг друга и не касаются напрямую; в отношениях на троих всегда есть свои особые прелести, которых вдвоём не удастся добиться.       Вдвоём Лаки не смогла бы, глядя в глаза Чун Юню, что лишь больше начинает смущаться из-за этого, подстроиться рукой под сбивчивый ритм Син Цю. Он отчаянно сбивается, вопреки ласково-ободряющей ладони в его волосах и чуть властно направляющей. Лаки специально сбивается вместе с ним; замедляется, если замедляется он, и всё дальше отводит его от желанного освобождения.       Лаки вновь одной рукой касается его груди, невесомо касается чувствительных сосков — Син Цю весь в этот момент стал чувствительным, — и вновь сходит до гаденького, самодовольного смешка:       — Постарайся лучше, а?       Будь ситуация другой — Син Цю бросил бы на неё не менее самодовольный взгляд, но едва ли он будет в состоянии на это в ближайшие полчаса. Это ему не самому доводить их; не книжки его с глупым и пафосным слогом писать про жаркие отношения втроём.       Сам ведь дофантазировался в своих романах до того, что потерял всякий контроль и над собой, и над ситуацией; так и не сумев вернуться к устойчивому ритму, Син Цю выпустил из рта раскрасневшуюся головку и довёл дело уже рукой, заставив Чун Юню со стоном-всхлипом кончить ему в ладонь. Лаки думает недолго — пусть хочется побыть злодейкой, как ей и полагается, и заявить, что они не на такие условия договаривались, и всё же она тоже доводит дело до конца.       Син Цю упирается вспотевшим лбом в кровать, пока продолжает машинально гладить по бёдрам Чун Юню; дышит тяжело, загнанно, словно не у двух любовников оргазм выпросил, а без перерывов часами напролёт тренировался. Лаки хихикает, довольная тем, что сумела довести этого засранца до такого состояния, и хочет по-злодейски переглянуться с Чун Юнем, но по-злодейски не выходит — взгляд у него блуждающий и чуть затуманенный. Если не перегрелся ещё, поддавшись энергии Инь, то точно близко к этому.       Она знает, что лучше до этого не доводить, но он аккуратно зовёт её;       — Иди сюда.       И она с лёгкостью поддаётся, забираясь к нему на кровать. Он горячий — Лаки чувствует это, когда он целует её, заставляя машинально прижаться к нему ближе. Чун Юнь сложен крепче, чем Син Цю; за его широкие плечи приятно цепляться, когда он, раз в сто ночей осмелев, касается её бёдер, заставляя развести колени, и ощутить, как его мозолистые пальцы касаются сначала тазовых косточек, а после — проходятся по влажным складкам, с лёгкостью проскальзывая внутрь. О своём удовольствии совершенно забылось до этого момента, лишь сейчас позволив сполна осознать, насколько она была напряжена всё это время.       Хочется простонать, но стон тонет в поцелуе; Чун Юнь целует куда целомудреннее, чем Син Цю, почти что просто прижимается, но и этого хватает, когда она чувствует, как внутри сгибаются пальцы, заставляя и её саму выгнуться в спине. Поздно осознаётся, что пар рук на теле прибавилось; Син Цю, неугомонный чёрт, касается её разведённых коленей, и Чун Юнь ему уступает. Пальцы заменяются языком; Лаки неосознанно отстраняется от поцелуя, кусает губы и зарывается в безнадёжно растрёпанные волосы Син Цю, машинально притягивая ближе, каждым жестом одобряя то, как он размашисто проводит языком снизу вверх, останавливаясь на чувствительном клиторе.       Син Цю не просто умеет работать языком — любит тоже, явно.       Лаки жмурится до чёрных пятен перед глазами, откидывает голову, и чувствует на шее сухие губы — руки блуждают и по нервно вздымающейся груди, и по бёдрам, и становится так хорошо, хорошо и правильно, что хватает её ненадолго. Крепче вцепившись и в плечо Чун Юня, и волосы недовольно зашипевшего Син Цю, всё её тело охватывает дрожь. Лишь тогда от неё отстраняются, позволяя устало откинуться на кровать и прикрыть глаза в блаженном покое.       Ненадолго, впрочем. Син Цю, довольно облизнувшись и, подперев рукой, поставленной на край кровати, щеку, произносит:       — Я слышал, что Властелин Камня в молодости тоже баловался полиаморными отношениями. Считаю, что мы прекрасно исполняем его волю.       Лаки находит в себе силы швырнуть в него подушку.