Синдром спасателя

Лёша и не думал, что будет так плохо. Его выворачивало изнутри, но ничего, кроме бесцветной, отвратительно пахнущей спиртом воды из него не выходило. Конечно, он ведь ничего, чёрт возьми, не ел. Нужно было подумать об этом, наверное — может быть тогда бы ему не было так плохо? Лёша держится за стенку кабинки, волосы лезут в лицо, но он не может прекратить это, как бы ни старался. Из него уже даже нечему выходить. Желудок скручивает, будто проволокой. Он чувствует себя максимально несчастным. Даже напиться по-человечески не смог. — Вот всегда говорил, не умеешь пить — нехуй в это лезть, — чужой голос за спиной резко приводит в чувства. Лёша поднимает голову вверх, но от резкого движения ему снова становится плохо, и он кашляет, снова повисая над унитазом. Он и не заметил, что не закрыл чертову дверь. Как он мог так облажаться? — Уйди, — голос дрожит, Лёшу самого уже трясёт не по-детски. Ещё чуть-чуть, и он обязательно грохнется на пол. — Куда? Я поссать хотел, а тут, смотрю, что-то интересное происходит, — Лёша понимает, что Гречкин врёт. Он слышит это в его голосе, и когда он вообще начал в этом разбираться? Неужели хватило трёх долбаных дней?! Но хватило ведь для того, чтобы этот ублюдок так глубоко засел под коркой. Хватило же для того, чтобы Лёша так плотно подсел. Лёшу снова выворачивает воздухом. Живот ужасно болит, и он хватается за него, собирая футболку руками. Она слишком большая, ему кажется, что он буквально тонет в ней прямо сейчас. Или дело не в футболке? Лёша просто тонет. Лёша чувствует, как захлёбывается собственными чувствами, так не вовремя вернувшимися к нему. — Иди к черту, а! — кидает он, наконец-то заставляя себя выпрямиться, но новый приступ тошноты опускает его обратно. — Так, с этим пора заканчивать, — Гречкин явно его игнорирует. Лёшу резко хватают за ворот футболки и вытягивают из кабинки. Ему кажется, что он сейчас блеванет прямо на этого придурка, но кроме кашля из него ничего не выходит. — Отпусти! Я сейчас! Я сейчас…меня сейчас стошнит! — Лёша пытается отцепить чужую руку, но Гречкин держит крепко, разворачивая Лёшу к себе лицом. Он не хочет смотреть на Кирилла, он старается смотреть куда угодно, но не на него, однако всё равно замечает гипс на его руке. Хотя, это больше напоминает лангет. Воздух снова заканчивается. Его рука уже не выглядит такой синей, но Лёша видит лишь часть, только пальцы. Он хватает ртом воздух и снова кашляет. — Да нечем тебе уже блевать, успокойся, пошли, надо умыться, — Гречкин тащит его куда-то — к раковинам — понимает Лёша. Его взгляд всё ещё затуманен пеленой, он всё ещё чувствует себя опьяневшим. Нет, он буквально пьяный в жопу, если это можно так назвать. Лёша никогда не думал, что нажрётся так в первый же раз, но разве не за этим он шёл? Только кто же знал, что он встретит Кирилла? Противный голос внутри шепчет, чтобы Лёша не прикидывался придурком. Разве он не надеялся на это, когда услышал про «место для богатеньких»? Всё, чего боится Лёша — случается быстрее, думает он. — Отпусти меня! Уйди! Я не хочу, чтобы ты меня видел…таким, — Лёша облокачивается на раковину, и Кирилл включает ему воду. Он набирает немного ладошками и пьет, но вода тут же выходит из него наружу. Лёша боится смотреть на Кирилла, он боится увидеть отвращение в его глазах. — Ну уж нет, куда я теперь тебя дену-то? Твоему дружку явно на тебя похуй, раз он отпустил тебя одного, — голос Кирилла звучит как-то злобно, будто и правда ревнует, но Лёша отметает эти мысли подальше. Не может быть такого, просто не может. — Он мне не дружок, — зачем-то добавляет Лёша. Он чувствует, как рука Кирилла ложится на его плечо, чуть поглаживая, когда его снова выворачивает в раковину водой. Бесполезно, думает он, лучше вообще не пить. — Ну, твоему парню, как вы там, геи, друг друга называете? — наверное, у Лёши просто нет сил, чтобы разозлиться, или он правда соскучился по этой дебильной способности Гречкина делать самые идиотские выводы из ничего, но он даже позволяет себе усмехнуться между кашлем. — Ну ты и дебил, Гречкин, это не мой парень. Я Разумовского жду, забыл? Уже подписался на все паблики «ждуль» — откуда у него берутся силы на такую хреновую шутку тоже не понятно, но Кирилл её явно оценил, потому что теперь хрюкал за его спиной. Его рука всё ещё лежала на Лёшином плече, и это казалось ему одновременно неправильным, и самым обычным. В дни их заключения Кирилл часто так делал. Он вообще любил его трогать, касаться, будто Гречкину это было необходимо. — Тогда понятно, какого хрена ты мне не отвечал, — Лёше кажется, что кто-то обливает его водой. Вообще-то это и происходит. Кирилл набирает в ладонь воду и плещет ему в лицо, но Макаров этого даже не чувствует. Кирилл ему писал?! Писал! Почему это прямо сейчас делает Лёше так больно? — Я телефон не включал, — говорит он. Он ведь не включал его именно из-за этого дебильного страха! Страха, что Гречкин ему не напишет! А что в итоге? Он сам оказался виноватым в том, что игнорировал его, придурок. Но с другой стороны…что мешало Кириллу связаться с ним по-другому? Если бы хотел — обязательно бы связался. Но Кириллу это вряд ли так уж и нужно, наверняка написал, чтобы совесть не мучала. В конце концов, что ему вообще ловить с Лёшей? Пьяный мозг неплохо так разгонял, и Лёша снова проваливался в это. — Ну и долбаёб, — выносит вердикт Кирилл. Лёша не знает, как реагировать на это. Его немного отпускает, но живот всё ещё сводит. Он отходит от раковины и присаживается на колени, но голова идет кругом, и он почти шлёпается на пол, однако рука Гречкина снова хватает его за шкирку, как какого-то кутёнка. — Понятно, короче, теперь моя очередь тебя спасать, — Лёша понятия не имеет, от чего Кирилл собирается его спасать. — И когда ты только угомонишься, а? Макаров? Откуда у тебя такая ебанутая тяга к приключениям? И что ты делаешь здесь вообще? — Лёша видит, как Кирилл присаживается перед ним на корточки, пытаясь заглянуть в глаза, но Лёша свои закрывает. Под веками бьют салюты. Он слышит, как кто-то заходит в туалет. — Отвали от меня, пожалуйста, я больше не хочу с тобой говорить, — Лёша ненавидит себя за это, правда. Лёша ненавидит себя за то, что врёт, потому что это — было вообще единственным, о чем он мечтал всю эту чертову неделю. Он просто хотел с ним поговорить, как тогда, как в те дни. Сидеть на диване, жевать печенье и перебрасываться чем-то глупым. — Отлично, — фыркает Кирилл, но не уходит. — Хули уставился? Пиздуй куда шел, — говорит он кому-то, и Лёша сжимается от его голоса. Кажется, он снова замечает разницу. Все это время, пока они были здесь, с ним был его Кирилл, ровно до этого момента. Это открытие снова бьёт Лёшу в живот, но на этот раз он уже не понимает, от чего конкретно ему больно. Наверное, больнее от того, что Лёша помнит, как быстро переключился Кирилл, когда узнал, что Разумовского посадили. — Мне не нужна твоя помощь, уходи, ты мне ничего не должен и мне от тебя ничего не нужно, понял? — Кирилл снова фыркает и поднимается на ноги. Лёша думает, что теперь-то он точно уйдет, и он уже почти начинает ненавидеть себя за это. Возможно, Лёша просто мазохист, возможно, он просто сам хочет боли, поэтому отталкивает Гречкина сейчас, но будет больнее, если он поверит, что Кириллу не похер. — Ага-ага, ничего не нужно, и бла-бла-бла. Я весь такой ахуенный Алексей Макаров без гроша в кармане, припиздовал в дорогущий клуб, — Лёша не верит в то, что слышит. Кирилл его передразнивает, но злится, это явно прослеживается в его тоне. — Знаешь, кому действительно нихуя не надо, Лешенька? Трупам, блять, а ты, сука, всё ещё живой лишь потому, что удача твою жопу бережет. А ты всё лезешь и лезешь на рожон, даже сейчас, — Лёшу резко поднимают вверх, перед глазами всё идет кругом. Он не понимает о чем говорит Кирилл, какой к черту рожон? Куда он лезет? — Никуда я не лезу! Нас сюда друг пригласил, Юра какой-то, — фыркает он. Он чувствует, как его снова толкают к раковинам, но на этот раз прижимают к ней спиной, и одна рука Гречкина ложится на его спину. — Юра какой-то, — усмехается Кирилл. — А он предупреждал вас, что за все, что вы там себе назаказывали, вам выставят неплохой такой счет? — Лёша кивает. — У Димы есть деньги, он оплатит, — рука Кирилла перемещается на его скулы. — Хорошо, Дима оплатит. А Дима проследит за тем, чтобы ты не сдох в туалете? Дима проследит за тем, чтобы никто не тронул такого хорошенького мальчика без присмотра? — Лёша правда старается пропустить эту фразу мимо ушей, но не получается, и он снова распахивает глаза, уставившись на Кирилла. Уж лучше бы он этого не делал, потому что холод, с которым смотрит на него Гречкин, пробирает изнутри. — Не нужен мне присмотр! Я, блять, могу о себе позаботиться! — Кирилл смеется. Он больно сжимает пальцы на его лице, и Лёша морщится, вцепляясь в его руку своей. — Ты уже провалился по всем фронтам, как и твой Дима. Я не могу оставить тебя здесь с такими «дружками», пойдёшь со мной, — Лёше кажется, что он ослышался, но его уже куда-то тащат. И в этот раз он правда пытается отбиться, и даже заряжает куда-то Кириллу. — Не пойду я с тобой никуда! Не хочу я! Ты…ты, блять, меня бесишь! Если бы ты действительно хотел со мной связаться всю эту неделю, то просто бы пришел! А тебе было плевать! Тебе было плевать на меня! Мне ничего от тебя не нужно, но я же спас тебя! Неужели ты не мог просто, блять, поговорить со мной хотя бы раз! — Кирилл замирает на месте. Они стоят в шаге друг от друга, Лёша, кажется, не сильно-то и отошёл, пытаясь вырваться из-под чужой руки. — Я пытался, — бросает он. — К вам меня не пустили, мне вообще хотели выписать запрет, чтобы я не приближался к тебе. Никто не поверил моим показаниям, Лёша, меня пытались обвинить в твоем грёбаном похищении, и мне, уж прости, пришлось снова откупиться, — Лёша слышал, но явно не улавливал связь. Он же давал показания! — Я же рассказал Грому, как все было на самом деле! Я сказал, что это я угнал твою машину, и что ты просто оказался там! — Кирилл снова засмеялся. — Вот Гром-то твой и постарался, чтобы меня засадили. Сказал, что ты отказался от дачи показаний, мол боишься меня видеть, — Лёша чувствовал, как его снова вот-вот вывернет наружу. Как Игорь мог так поступить?! Как он мог так предать его! — Я давал! Я давал, Кирилл! — он не знал, верит ли ему Гречкин, но чувствовал себя отвратительно. Его снова выставили придурком. И теперь Кирилл думает, что Лёша —предатель, конечно. Лёша чувствует, как слёзы скапливаются в глазах. Он не может смотреть на Гречкина, ему физически больно. — Ага, — рука Кирилла снова хватает его за запястье. — Я верю, — Лёша чувствует ложь. — Я правда давал, — Лёша уже не сдерживается. Он снова рыдает при Кирилле, во второй, блять, раз. И в этот раз Гречкин не собирается его обнимать. Он больно сжимает его запястье, но не двигается с места. — Похуй уже, что было — то было, но мы квиты, — Лёша кивает. Конечно, а на что он вообще рассчитывал? Что Кирилл ему поверит? Что бросится в объятия, что скажет, что Лёшка прощён? Да и за что его вообще прощать? Кирилл прав — они квиты. Можно считать, что Макаров ему отомстил. — Хорошо, не верь, мне плевать. Я никуда с тобой не пойду, — он дёргает свою руку, чем заставляет Гречкина пошатнуться. Тот явно бесится из-за этого, но руку не отпускает. Он резко дергает Лёшу на себя, и тот врезается в его грудь, явно ударив больную руку. — Ты идешь со мной, понял? — шипит Кирилл, морщась от боли. — Завали ебальничек и улыбайся, хватит с меня подозрений, — Лёше кажется, что теперь это и правда похоже на похищение. Дима наврал, когда говорил, что этого не произойдет в стенах этого клуба. Но хуже всего от того, что Лёша действительно идёт с ним прямо сейчас, и правда натягивает идиотскую улыбку. Он идёт куда-то за Кириллом Гречкиным, за тем Кириллом, которого Лёша боится. И в нём нет ничего из того, во что Лёша влюбился в те три проклятых дня.