Драко Малфой. Эффект кувалды

В Хогвартс пришла весна. По ночам ещё ощутимо подмораживало, под ногами противно чавкала серая каша из подтаявшего снега и пришедшего ему на смену дождя, в щелях завывал ледяной ветер, но однажды, выскочив по какой-то нужде на улицу, я глубоко вдохнул холодный влажный воздух и понял: весна. И от осознания этого мне вдруг стало нестерпимо грустно. До меня будто только сейчас окончательно дошло: возврата к прошлой жизни нет и не будет. Словно где-то внутри — так глубоко, что я даже не догадывался об этом, — теплилась надежда, которая искушающим дьяволом шептала на ухо: «Это всё сон, просто сон. Через минуту ты откроешь глаза и…» Но проснуться не получалось, а теперь я с горечью ощутил, что и не удастся. Всё, фините, братцы. Возможно, меня не переклинило бы на этом так сильно, не проводи я много свободного от уроков и домашних заданий времени в одиночестве: с началом весны у всех в нашей скромной компании появились какие-то свои дела. Гарька с Лонгботтомом пропадали в теплице — у них там постоянно что-то прорастало, проклёвывалось, набухало почками, и это обязательно нужно было вовремя прополоть, полить, прищепить, пересадить, иначе оно непременно зачахнет и не даст нужных результатов. Грег и Грейнджер окопались в библиотеке: его неожиданно увлекло маггловедение, а ей требовались консультации по истории магии. Винс где-то шлялся вечерами, возвращаясь перед самым отбоем, довольный, как слон, весь в чьей-то шерсти и дико воняющий; мы с воплями выталкивали его из спальни, разрешая вернуться только после тщательного душа. Хорошо, что за ночь эльфы успевали приводить его одежду в порядок, иначе его бы и в класс не пускали. Даже Тео с Блейзом казались вечно занятыми. Не с Уизли же мне было вести задушевные беседы. Наши отношения с ним перешли в стадию холодного нейтралитета: я его подчёркнуто игнорировал, а ему, не получая отклика, со временем надоело меня задирать, да и жёсткая позиция Гарри по поводу нашей дружбы сыграла свою роль. С другими слизеринцами Уизли собачился уже не с таким рвением — то ли и правда сказывалась многолетняя вражда наших семейств, то ли Уизли просто ревновал Гарьку ко мне, потому и выделял. Единственным, что помогало встряхнуться и ненадолго выплыть из серого болота весенней хандры, были уроки со Снейпом. Профессор гонял меня и в хвост и в гриву, заставляя отрабатывать движения, пока рука не начинала неметь. К обязательным по программе часам он добавил ещё четыре, по вечерам, занимая их исключительно практикой: «Надеюсь, вы достаточно умны, мистер Малфой, чтобы самостоятельно освоить теорию без написания пятифутовых эссе? Впрочем, вам никто не помешает приготовить их через пару лет, если программа к тому времени не изменится». Я только кивал, заворожённо следя за его палочкой: от чётких, подчёркнуто скупых движений по спине бежали восторженные мурашки. Вообще уроки ЗоТИ со Снейпом мало походили на его же по Зельеварению или Защите у Квиррелла. Он ничего не давал под запись и сам рассказывал крайне редко — эта сомнительная честь выпадала мне. Занятие обычно заканчивалось тем, что профессор, жёстко и въедливо разобрав мои ошибки, называл заклинание, с которым предстояло работать в следующий раз; в начале нового урока я демонстрировал, как усвоил прошлый материал, и максимально сжато («Поменьше «воды», мистер Малфой, в риторике будете упражняться на уроках профессора Бинса») пересказывал найденную в книгах информацию. Снейп, вставив пару-тройку ремарок, удовлетворённо хмыкал и демонстрировал движения палочкой, сопровождая их необходимыми пояснениями. После этого я был предоставлен самому себе, доводя свои навыки до совершенства. Профессор, казалось, совсем не обращал на меня внимания, занимаясь одному ему понятными делами, но так именно только казалось — иногда мне в спину прилетали его короткие сухие замечания: «Выше локоть, мистер Малфой», «Резче замах в конце», «Что вы там бубните себе под нос? Перестаньте отвлекаться, если не хотите надолго обосноваться у мадам Помфри — атакующие заклинания весьма коварны и при потере концентрации могут ударить в того, кто их произносит, разве вам это не объясняли?» На последнее замечание я старался никак не реагировать — мне не хотелось ни говорить, ни думать о Квиррелле. Вместо него мои мысли занимал Северус Тобиас Снейп. Не сказать, что до наших совместных уроков я совсем с ним не общался или общался редко — он преподавал один из важных предметов и был нашим деканом, а значит, нам приходилось так или иначе контактировать, в том числе и в, если так можно сказать, неформальной обстановке, когда Снейп появлялся в гостиной факультета, чтобы решить внутренние дела Слизерина или личные проблемы учеников. Несколько раз его внимание перепадало и мне, правда, происходило это в такие моменты, о которых потом не хотелось вспоминать. Но так близко и долго видеть его пока не приходилось, поэтому я пользовался моментом, чтобы узнать о декане как можно больше. То, что местный Снейп не сильно похож на своё киношное воплощение, стало понятно ещё при первой встрече в мэноре. Значительно моложе, ухоженный, или лучше сказать лощёный, стильно одетый, пусть и в свой любимый чёрный цвет, профессор напоминал не побитую жизнью летучую мышь, а скорее затаившуюся в зарослях пантеру — красивого, но чрезвычайно опасного зверя. Что-то такое проскальзывало и в его движениях — пластичных, наполненных внутренней силой, — и в голосе — завораживающем, обманчиво мягком, в один момент умеющем становиться холодным и режущим, как остро отточенные когти. Он определённо не относился к тем, кто позволит собой манипулировать, давая налево и направо Непреложные обеты. Оттого мне так нестерпимо хотелось узнать, что такого могло случиться, чтобы Снейп из мрачного желчного типа превратился в импозантного, знающего себе цену мужчину. Не могут такие изменения происходить в человеке без достойной на то причины. Неужели здешние милые Дурсли — теперь я нисколько не сомневался, что именно он приходил к ним под личиной «дяди Джона» — и непосредственное, пусть и редкое участие в воспитании Гарри так смогли на него повлиять, перетряхнуть всего, перебрать по кирпичику и помочь собрать… вот это? Вопрос в другом — как новая версия Снейпа 2.0 будет сочетаться со служением Волдеморту, когда тот снова объявится, убийством Дамблдора и будущей жертвой Гарри? Кстати, о последнем. Помнится, он просил замолвить за него словечко перед Снейпом. Самое время — сегодня профессор в особо хорошем расположении духа. Я рассеянно покивал, в пол-уха слушая «разбор полётов», быстро черкнул на пергаменте домашнее задание, но уходить, как обычно, не торопился, подчёркнуто заинтересованно топчась у двери. — Ещё какие-то вопросы? — снизошёл до меня Снейп, то ли устав от моих плясок, то ли вспомнив, что он мой декан и обязан не только учить махать палочкой, но и решать личные проблемы вверенных ему детей. — Нет, сэр, скорее просьба. Снейп молча посмотрел на меня, выражая готовность слушать. Я с трудом удержался, чтобы не скорчить разочарованную гримасу. Пожалуй, каждый заядлый поттероман хоть раз в своей фанатской жизни слышал бородатые шутки про снейповские брови. Я заядлым не был, но и меня не миновала чаша сия: эту крайне неблагодарную, пусть и почётную обязанность — знакомить своего непросвещённого друга с внутрифэндомным юмором — взял на себя Полька. И завёл для этого отдельную тетрадку — это чтобы она всегда была под рукой, Терри вообще любитель писать именно в тетрадях, — куда он, высунув от усердия кончик языка, записывал анекдоты, перлы из фанфиков и на его взгляд удачные идеи и фанатские версии по миру Гарри Поттера. Под шутки про несчастные брови сурового профессора там было отведёно с десяток страниц. На деле же оказалось, что по части мимики Снейп ненамного уступает мраморным статуям: что бы ни случалось на уроке, ни один мускул не дёргался на его лице; хмурился он редко, улыбался — почти никогда, лишь слегка кривил уголок губ в качестве одобрения за хороший ответ или правильно сваренное зелье. Вот что значит опыт долгой агентурной работы! С таким лицом только в покер играть. Не то чтобы мне так уж воочию хотелось понаблюдать за легендарными снейповскими бровями, но иногда холодная маска на его лице раздражала: пойди пойми, о чём он там думает — к дементорам послать, заклятием позаковыристее запустить — или сдерживает гомерический хохот. — Это по поводу Гарри Поттера, сэр. Ему хотелось бы взять у вас дополнительные уроки по Зельеварению. Может, не сейчас, а со следующего курса. — И почему же мистер Поттер сам не пришёл ко мне с такой просьбой? Или это полностью ваша идея — устроить ему протекцию? — Наша общая, сэр. Гарри мой друг, и мне не трудно оказать ему услугу. — Друг… — неопределённо хмыкнул Снейп, задумчиво барабаня пальцами по столешнице. — Занятно. С того памятного дня, когда я представил их с Гарькой друг другу, Снейп ни слова не сказал мне по этому поводу, только окидывал нечитаемым взглядом, если видел нас вместе. С чего вдруг дорогой декан озаботился моими дружескими связями? — Признаюсь, я был несколько удивлён, заметив, что мистер Поттер весьма… лоялен по отношению к вам. — Снейп, заложив руки за спину, мерным маятником принялся расхаживать по комнате. У меня от желания грязно ругаться заныли зубы: ссориться с деканом совершенно не хотелось, его помощь мне так или иначе ещё понадобится, но то, что он неожиданно сунул свой длинный — в прямом и переносном смысле — нос не в своё дело, жутко раздражало. — Впрочем, стоит ли чему-то удивляться после его вызывающей эскапады на распределении? — А что не так? — осторожно поинтересовался я. — Поттеры всегда учились на Гриффиндоре. Как Малфои и Блэки — на Слизерине. Исключение составил разве что Сириус Блэк, ваш двоюродный дядя. Поэтому все ожидали, что и Гарри… — Снейп будто запнулся на имени, но быстро взял себя в руки. — …продолжит эту традицию. — Теплицы, — буркнул я. — Что? — недоумённо переспросил Снейп. — При чём тут теплицы? — Когда Распределяющая шляпа расписала, какие здесь огромные теплицы, Гарри попросился на Пуффендуй. Он мне сам рассказывал. Ему очень нравилось возиться в саду у тёти. Он даже мечтает придумать и сварить какое-нибудь зелье, чтобы и цветы лучше росли, и вредители их меньше ели. Я надеялся, что Гарька не обидится на меня за такую откровенность — мне хотелось любыми способами вызвать у Снейпа интерес к просьбе друга или хотя бы не получить от него категорический отказ. Насколько можно было судить из рассказов Гарри и собственных наблюдений, отношения между ними складывались довольно ровно — и уж однозначно не настолько плохо, как в каноне, — но почему бы не сделать их ещё лучше, если это в моих силах? Снейп наконец перестал изображать снующий туда-сюда челнок, уселся в кресло, перед этим небрежно махнув в сторону стоящего на спиртовке чайника волшебной палочкой, и, сложив ладони лодочкой, кивнул: — Похвальное рвение. Что ж, передайте мистеру Поттеру, что его просьба услышана, но более предметно мы обсудим её в следующем году. И на будущее — подобные вопросы я предпочитаю услышать лично, а не через десятые руки. — Спасибо, профессор. Я, коротко попрощавшись, шагнул к двери и вздрогнул от прилетевшего в спину негромкого «Драко!»: что ещё случилось? В отличие от других преподавателей, иногда позволявшим себе обращаться к ученикам более демократично, Снейп называл всех исключительно по фамилиям с обязательной приставкой «мисс» или «мистер». Мне подобная сомнительная честь выпадала в те самые неприятные моменты, о которых потом не хотелось вспоминать. Пожалуй, снейповское «Драко» я не любил больше отцовского «сын». — Не в моих правилах давать советы, — не смотря на меня, заговорил Снейп, — особенно когда о них не просят, и всё же позволю себе маленькое исключение. Вы не чужой мне человек, Драко, как и ваши родители, и мне не хотелось бы наблюдать их, убитыми горем, если с вами что-то случится. Опять. — Мне угрожает опасность? — Нет, — едва заметно поджал губы Снейп. — Я лишь хотел предостеречь вас от опрометчивых поступков. — Вы имеете в виду мою дружбу с Гарри? Снейп молча смотрел на меня — то ли посчитал, что этот вопрос не нуждается в ответе, то ли не хотел себя компрометировать столь однозначной реакцией на наши с Гарькой отношения. Кого он этим пытается защитить: меня, себя или Гарри? — Он знает, кто мой отец и что я постараюсь не совершать его ошибок. Мы уже говорили об этом. И он… он знает и про вас, профессор, но это не мешает ему восхищаться вами. — Есть вещи, которые сильнее наших симпатий, — процедил сквозь зубы Снейп. — И когда… если перед вами однажды встанет выбор, вы должны быть заранее готовы к тому, что результат может вам не понравиться. Как и его последствия. — А разве вы были готовы, сэр? К тому, чем обернётся ваш выбор для вас и Лили Поттер? Сейчас, глядя в полные холодной ярости чёрные глаза, я понял, что неправильно сравнивал Снейпа с пантерой: передо мной, готовая к броску, стояла королевская кобра. Внешне — в позе и мимике — ничего не изменилось, а вот взгляд… Таким и правда можно убить. Тело, повинуясь инстинктам, замерло, чтобы резким движением не спровоцировать атаку, а мозг, как и в случае с троллем, выдал спасительное: — Только не говорите родителям! Я случайно! — Снова подслушивали? — неожиданно благодушно уточнил Снейп, мгновенно превращаясь из ожившего кошмара в привычного саркастичного профессора. Я неопределённо мотнул головой. Надеюсь, Люциус и Нарцисса меня простят. — Не стану повторять то, что сказал ранее об опрометчивости ваших поступков. Любопытство не входит в список смертельных грехов, но расплата за него тоже порой бывает суровой — некая мадам лишилась носа, другая упала в кроличью нору. Над спиртовкой тоненько засвистел закипевший чайник. — Можете быть свободны, мистер Малфой, — отвернувшись, холодно бросил Снейп. — И потрудитесь к следующему занятию не забивать себе голову ничем, кроме учёбы. Я, неразборчиво буркнув «до свидания, профессор», выскочил в коридор. Ноги сами понесли меня прочь, пока мозг анализировал разговор с деканом. Итак, несмотря на внешний нейтралитет и ровное отношение к Гарри, саму идею нашей с ним дружбы Снейп не одобряет. Причём настолько, что даже не устоял перед соблазном высказать своё отношение вслух. Подозрительная несдержанность! Может, это грубая попытка Дамблдора удержать меня подальше от Гарри? Совсем скоро конец учебного года и первый квест для закалки Избранного. Получится не комильфо, если в этот момент рядом с ним будет отираться слизеринец, да ещё и сын одного из приближённых Тёмного лорда. Поэтому надо сделать так, чтобы нежелательный элемент устранился, желательно по собственной инициативе, дабы не вызывать ненужных подозрений. Надавить на отца у Дамблдора не получится, тот и сам его прижмёт, если будет нужно, через друзей действовать тоже не вариант — слизеринцы против меня не пойдут, гриффиндорцев я слушать не стану, а Гарька сам себе на уме, и, учитывая предрождественскую «истерику», давить на него опасно, этак можно ещё каких артефактов лишиться. Остаётся только декан, тем более он давно сидит на крючке и отказать не посмеет. Впрочем, и то, что этот разговор — исключительно инициатива Снейпа, тоже не стоило сбрасывать со счетов. Только дорогой профессор немного лукавил — список тех, за кого он беспокоился и решил таким образом защитить, был длиннее на одну фамилию: если («когда» для них ещё не существует) Волдеморт вернётся, я не должен стать рычагом давления на Гарри, превратившись в первоклассного заложника. Противный скрипучий голос, распевающий похабную песенку, заставил меня очнуться от невесёлых дум и заметаться в поисках укрытия: только Пивза на мою голову не хватало! Заметив невдалеке приоткрытую дверь, я шмыгнул в неё и поплотнее притворил за собой, молясь, чтобы неугомонному полтергейсту не взбрело в голову сунуться в тот же коридор. Мне повезло: Пивз пролетел мимо, даже не остановившись. Дождавшись, когда его вопли окончательно стихнут, я отлепился от стены и начал осматриваться. Место оказалось незнакомым — в этой части замка мне пока бывать не доводилось. Узкий тёмный коридор, освещённый редкими чадящими факелами, которые сами собой вспыхивали при моём приближении, упирался в другую дверь. Что там Снейп говорил про любопытство? Что оно обязательно наказуемо? И даже выбор предоставил: лишиться носа — откуда он, кстати, знает поговорку про Варвару, Каркаров, что ли, при случае интеллектом блеснул? — или отправиться в гости к вечно опаздывающим ушастым грызунам. В памяти копошилось ещё что-то про кошку, но напрягать уставший мозг было откровенно лень, поэтому я просто выдохнул и решительно потянул на себя дверь. Комната, судя по количеству узких стрельчатых окон, была довольно большой, едва ли не в половину Большого зала, и пустой — любой шорох слишком гулко звучал в тишине. Что-то рассмотреть не получалось — факелы не горели, а грязные от вековой пыли и затянутые паутиной окна не давали достаточно света. Под ногами скрипел какой-то мусор, пахло затхлостью и ещё чем-то, кислым и тяжёлым, оседающим липкой плёнкой в носоглотке. Всё это заставляло зябко ёжиться, ожидая, что из какого-нибудь угла выскочит, завывая, привидение или на голову вдруг свалится щёлкающий жвалами паук. Я так накрутил себя, что когда впереди мелькнула тень, застыл, не в силах сделать и шага. Сердце забилось где-то в горле, дрожащие пальцы с трудом удерживали непонятно как оказавшуюся в них палочку, рубашка на спине взмокла от пота, и я, ругая себя последними словами, что не догадался сразу зажечь Люмос — сейчас палочка была мне нужна для самообороны, — пытался рассмотреть того, кто такой же немой тенью стоял напротив. Он не нападал, вообще не шевелился, точно копируя мою позу. И молчал, кажется, я даже дыхания его не слышал. Но не походил на привидение или полтергейс, как Пивз, это определённо был человек. Примерно одного со мной роста, в непонятной хламиде, напоминающей мантию. Тоже кто-то с младших курсов, забредший сюда по ошибке? Чуть успокоенный этой мыслью, я медленно опустил палочку. Незнакомец повторил мой жест. Я, выждав ещё немного, осторожно шагнул вперёд. Он тоже. Ещё один скользящий шаг навстречу друг другу, второй, третий… Расстояние неуклонно сокращалось. Между нами оставалось метров десять, когда рядом, прямо над моей головой, вспыхнул факел, заставив меня сначала подпрыгнуть от неожиданности, а потом выругаться. — Да чтоб тебя! Зеркало! Это оказалось чёртово зеркало. Обычное ростовое зеркало, сильно потускневшее от времени. Деревянная, тяжёлая даже на вид рама была покрыта затейливыми, искусно вырезанными узорами. Я подошёл ближе и удивлённо ахнул: многочисленные абстрактные завитушки неожиданно сложились в осмысленные картинки. Человеческие лица, переплетённые змеи, скалящийся крылатый лев, фантастические цветы, грифон… В них не было ничего страшного или мерзкого, но с каждой новой фигуркой я чувствовал, как горло сжимается в рвотном позыве. И оторваться не находил в себе сил: взгляд всё скользил и скользил по ним, от одной к другой, выше, дальше, пока не упёрся в верхний правый угол, а потом пополз влево. Первую букву я пропустил, приняв за драконий хвост. Вторая выпукло выступила из окружающего её орнамента, будто только и ждала, когда на неё обратят внимание. Остальные я искал уже целенаправленно, легко складывая в предупреждающую надпись: «Erised stra ehru oyt ube cafru oyt on wohsi» — «Я показываю не твоё лицо, но желание твоего сердца». Зеркало Еиналеж. Вот уж не ожидал, что доведётся в него заглянуть. — Ну давай, показывай, чего я там больше всего желаю. Зеркало молчало. Я, зажмурившись, посчитал про себя до десяти и открыл глаза. Отражение не изменилось. Решив, что этого мало, я отступил в сторону, так, чтобы исчезнуть с поверхности зеркала, снова подошёл. Ничего. — Хочешь сказать, что я абсолютно счастливый человек и мне ничего не надо? Или эта акция исключительно для избранных? А может, ты вообще обманка? Для таких не в меру любопытных, как я? Что-то вроде проверки или розыгрыша: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера», чтобы до настоящего не добрались. Что, всё-таки не будешь ничего показывать? Ну и леший с тобой. Я, сделав в сторону зеркала неприличный жест, начал отворачиваться, когда боковым зрением заметил в нём какие-то изменения. Не появилось ничего нового, но отражение стало выпуклым, как на стереокартинках, когда из мешанины непонятных черточек, кружочков и точек вдруг проступает объёмная картинка. Заворожённый, я подошёл вплотную к зеркалу, едва не ткнувшись в него носом. Изображение было нереально чётким, виден был даже узор паутины на окнах. Мне захотелось её потрогать, но палец вместо того, чтобы коснуться гладкой поверхности, вошёл в неё, как в воду. Я отдёрнул руку. Поверхность зеркала осталась такой же гладкой, словно ничего не произошло. Палец тоже ни капли не изменился, его только слегка покалывало, как бывает в замёрзших конечностях, когда они начинают согреваться. Я перевёл ошарашенный взгляд на зеркало и наткнулся на глумливую ухмылку своего отражения. И она определённо мне не почудилась, так же как и вскинутый средний палец. Даже не знаю, что меня разозлило больше. Потом, гораздо позже, я понял, насколько глупо было подаваться на его провокацию, да и вообще, стоило бы задуматься, откуда взялась эта иррациональная злость, но в тот момент мне просто хотелось ему врезать, пусть оно и было всего лишь моим отражением. Я ударил по зеркалу кулаком, метя в середину ухмыляющейся рожи, и он, как и палец минутой раньше, легко прошёл сквозь поверхность. В то же мгновение меня кто-то схватил за руку на той стороне и резко дёрнул, так что я чуть не впечатался в зеркало лицом, едва успев схватиться второй рукой за раму. Вот тогда мне стало по-настоящему жутко. Проникшая за зеркало рука онемела от жуткого холода, меня тянули всё сильнее, и вырваться никак не получалось. Я чувствовал, что силы мои на исходе: ещё немного — и меня затащат в зеркало. Наверное, именно в такие минуты люди и начинают верить в ангелов-хранителей, толкающих их под руку, чтобы шагнуть в сторону и не попасть под упавшую с крыши сосульку. Или интуицию, шестое-десятое-двадцатое чувство, которое не советует идти по неосвещённой улице, где могут поджидать грабители. Не знаю, что там подсказывало мне, но я принялся тараторить не то заговор, не то молитву, которую часто бормотала Полькина бабушка, обходя по вечерам дом и участок: — Вся сила злая, нечисть лихая! Вон из моего дома убирайся! Со двора убирайся, назад не возвращайся! Тут тебе не жить, не быть, радости не знать. Коли враз не уберёшься, то беды не оберёшься! Как сказал, так тому и быть! — И прокричал вместо троекратного Аминь: — Чур меня! Чур! Удерживающие руку путы ослабли. Я отпрыгнул как можно дальше назад и отработанным до автоматизма движением — да благословит Мерлин профессора Снейпа за безжалостную муштру, после которой с лёгкостью вспоминаются слова и движения палочкой, даже если тебя разбудят среди ночи, и его непонятное желание вести меня по какой-то своей программе! — бросил в зеркало проклятие: — Редукто! Возможно, хватило бы и Флиппендо, которое мы изучали с Квирреллом прямо перед Рождеством, но я не был уверен, что это адское зеркало можно отнести к хрупким предметам. Нет, стоило действовать наверняка. Оно и правда разлетелось не всё, а лишь в том месте, куда попало проклятие. Осколки с мерзким звоном осыпались на пол, частично попав на меня, оставляя после себя мелкие, неприятно зудящие царапины. В раме осталось несколько больших кусков, наверху и внизу, непонятно на чём держащихся, острых, как бритвы. Теперь в отражении были видны лишь часть комнаты — пол и верхние арки окон — да мои ноги. Страх схлынул, оставив как напоминание о себе горький привкус желчи во рту и липкую от пота спину. Рука адски болела, двигать ею получалось с трудом, и оставалось только радоваться, что я полез в зеркало левой, а не ведущей правой рукой. Адреналин в крови перегорел, хотелось уже как можно быстрее оказаться в кровати и проспать минимум двенадцать часов, а то и все сутки. Я стряхнул с себя осколки зеркала и медленно поплёлся к выходу. Обратный путь и остаток вечера прошли как в тумане. Как добрался до подземелий, что говорил друзьям, кто и когда залечил мои царапины — всё это осталось в памяти неясными картинками, больше похожими на сон. Но хотя бы обошлось без кошмаров — кажется, меня вырубило прежде, чем голова коснулась подушки. Рука давала о себе знать почти неделю: её то дёргало и жгло, то выламывало в холодных спазмах, как после обморожения. Мадам Помфри ничего не нашла, отругала за надуманные жалобы и посоветовала придумать другую причину для пропуска уроков. Приступы потихоньку сами сошли на нет, но в особо ненастные дни руку так и продолжало ломить ещё очень долго.