the twins, an ordinary guy and cheese

Когда у них стоит общий английский первой парой, Юнги всегда ждет их на парковке рядом с универом. Ему удобнее думать, что он делает это не потому, что беспомощно влюблен, а потому, что так удобнее — если он не встретит их первым, близнецы на уши универ поднимут, чтобы его найти. К тому же, есть в этом что-то эстетически приятное, наблюдать, как близнецы заезжают на парковку на своей здоровой рычащей зверюге. Раннее майское солнце бьет им в спину, поблескивая на металлических частях байка и на зеркалах, но солнечные зайчики, стреляющие в лицо Чонгука, того совершенно не смущают. Навалившись на спину Чана, он отчаянно досыпает последние спокойные минуты. Юнги знает, что подготовка к промежуточным экзаменам основательно потрепала его режим сна, и должен, вообще-то, испытывать к мелкому сочувствие. Но смотрит на сложенные в замок руки Чонгука на животе брата, как он доверительно прижимается виском к его плечу, как Чан, остановив байк, с мягкой улыбкой оглядывается на него, легонько поддевая плечом… Смотрит — и слышит шкворчание адских сковородок в преисподней в ожидании его грешной задницы. Чонгук просыпается, сонно хлопая ресницами, ложится обратно, сжимая Чана в своих объятиях еще туже, будто отказывается вставать, и тот смеется, проговаривая что-то ласковое, едва слышное. Юнги же никогда не имел кинков — тем более, таких, — так какого черта с ним происходит? И почему после начала отношений с близнецами открыл в себе столько кинков, что по нему можно писать хорни-энциклопедию? Чан говорит что-то еще, что-то гораздо более убедительное, и Чонгук, распахивая глаза, находит Юнги взглядом на скамейке у парковки. Они с Чаном срываются с мотоцикла, будто наперегонки, несутся с широченными улыбками, и чем меньше становится расстояние, тем сильнее у Юнги грохочет сердце, а потом замирает, ошалело захлебываясь, как только близнецы застывают в полутора шагах от него. Столько радости, ожидания на их лицах, столько желания броситься и целовать его лицо, что в мучительном осознании невозможности этого застывает мир. И кажется, что Юнги вместе с ним перестает дышать тоже. Надо же было так влипнуть в них, а. Чонгук немного дергается вперед, будто хочет наконец наплевать на всю эту скрытность, но Чан крепко сжимает его ладонь, удерживая на месте, и одно это невинное прикосновение отдается под ребрами Юнги обжигающе-горячо. Может, и правда уже наплевать на окружающих? Он не обязан никому ничего объяснять. Чего стоит чужое мнение, чужие слухи — против возможности просто подняться и пожелать им обоим доброго утра поцелуем? Но он еще не готов, и они это знают, поэтому Чонгук послушно замирает, а Чан протягивает другую руку Юнги. Всего лишь помогая подняться со скамейки. И когда Юнги всего лишь ему позволяет, при соприкосновении их ладоней Чан так ласково улыбается, будто ничего другого ему и не нужно. Но Юнги мягко выдергивает ладонь из хватки, соскальзывает кончиками пальцев чудовищно медленно. — Доброе утро, — говорит Чан. Юнги только смущенно кивает. До корпуса они идут втроем. Чан с Чонгуком рук не разжимают. Юнги рад, что ему этого не видно, иначе бы пришлось переосмысливать, насколько добрым может быть утро, когда у него в голове такие мысли. Как будто у него эти мысли только утром, ага. Он встречается с близнецами почти шесть месяцев, а эти мысли появились где-то… пять месяцев и двадцать девять дней назад. И если поначалу он мог их игнорировать, как приверженный буддист — залетевшего в квартиру комара, (ведь это же живое существо, его нельзя убивать), то со временем комары, обожравшись его крови, расплодились так, что могут уже выселить Индонезию. Юнги не знает, чего ждет больше: магического исчезновения всей популяции или что они скоро наконец-то его добьют. Потому что с добиванием эти мысли справляются лучше всего, и если раньше Юнги еще мог вынести, когда близнецы из садистских побуждений начинали целоваться, то теперь он в опасной близости от того, чтобы кончить чисто от картинки того, как Чан гладит затылок Чонгука, насаженного ртом на член Юнги. Они знают, что их взаимодействие заводит Юнги, но не догадываются, насколько. А он им никогда не скажет. Ни за что. Или хотя бы очень-очень попытается. Попытка проваливается примерно в тот же день. Юнги сидит на спортплощадке за универом, отдыхая после матча, и с улыбкой наблюдает за тем, как дурачатся близнецы перед началом следующего. Чонгук сегодня приходит поиграть с ними, и Чан забывает об остальной команде, поэтому они носятся по площадке как два игривых щенка. То щекочут друг друга, и Чан вопит так, что ржет вся команда; то шутливо дерутся, то Чонгук наскакивает Чану на спину, и Юнги мгновенно отворачивается. Потому что чертова жара, короткие шорты и ладони Чана, закапывающиеся в мякоть бедер так крепко, что Юнги это ощущение может вспомнить на себе. За что ему это все? Матч начинается без Чонгука, потому что тот вдруг ловит Юнги взглядом и с очаровательной улыбкой бежит к нему, падает рядом на скамейку, тяжело вздыхая. — Можно? — спрашивает он, указывая на бутылку в руках Юнги. Тот залипает на бисеринки пота под взмокшей челкой Чонгука, красивые, будто с рекламы парфюма для мужчин, и отдает бутылку не сразу. Чонгук вливает воду в рот, блаженно прикрыв глаза, потом слегка смачивает ладонь, протирает ею лицо, отфыркиваясь, будто гончая, выскочившая из воды… И нет, такой красивой рекламы Юнги еще не видел. — Не заскучал? — спрашивает Чонгук с улыбкой. С вами заскучаешь, думает Юнги. — Нет, вы же мне тут такое шоу устроили. — Да разве это шоу? — Чонгук фыркает. — Чан просто быстро сдался, он же щекотки боится. — Да? — Юнги находит взглядом Чана, бегающего по площадке с командой. — Еще как, с детства еще, только это он обычно всех щекочет, чтобы этого никто не узнал. — Ты, наверное, знаешь все его слабые места. — Конечно, — смеется Чонгук, — я его тело знаю как свое. У него много всяких прикольных штук. — Например? Вопрос вылетает из Юнги раньше, чем он успевает о нем пожалеть. Он поворачивается обратно к Чонгуку с надеждой, что очаровательная рассеянность не позволила ему учуять палево. Но Чонгук смотрит. Вроде бы как обычно, но Юнги застывает в страхе, что он все понял. — Я просто для себя спрашиваю, — порывисто оправдывается Юнги, пытаясь спасти положение, — я же должен знать, что ему нравится или нет, а спросить такое у него… ну, странно же? — Я правильно понимаю, что тебя интересуют вещи, не особо связанные с щекоткой и всяким таким? — Чонгук шкодливо улыбается, и Юнги тут же вздыхает. — Забудь, что я спросил. — Да ладно, хен, — смеется Чонгук, поддевая Юнги плечом, — я понимаю, что ты хочешь знать, как сделать ему приятно. Я бы тоже постеснялся такое спросить. Юнги с облегчением выдыхает. — Например, ему нравится легкое удушение. Юнги своим выдохом давится тоже. Он не хочет знать, откуда это знает Чонгук, но его мозгу это и не нужно, он и сам справляется. Рисует в воображении Чонгука, сидящего на Чане, они оба обнажены, и красивые чонгуковы руки смыкаются паутиной на горле. — Что еще… — хмыкает Чонгук, задумавшись, — а, еще ему нравится, когда об него трутся, он даже от этого кончить может, если совсем довести. Нет, теперь они оба одеты, и Чонгук ерзает задницей по Чану, мнет бугор на штанах, сжимая пальцы на горле, и Чан распахивает губы в стоне, который Юнги бы услышал, не будь в его голове такого бешеного гула крови. — Еще у него очень чувствительная шея, но это ты и так знаешь, — о, Юнги знает, потому что, когда он увлекается поцелуями, Чан доверчиво открывает шею, вцепляется в плечи и захлебывается так трепетно «хен, хен, хен…». Воображение заменяет себя на Чонгука по щелчку. — А, соски тоже, это прям даже забавно, насколько. Юнги не забавно вообще. Потому что, если Чонгук сейчас же не заткнется, у Юнги встанет. — Спасибо, — обрывает он пламенную исповедь, надеясь, что осипший голос не сдаст его с потрохами, — я приму к сведению. — Если еще что-то вспомню, скажу, — спасибо, не надо, — и еще, — Чонгук со смущенной улыбкой опускает взгляд, — если захочешь узнать такое обо мне, лучше не спрашивай у Чана, это очень смущает. Я, конечно, не расскажу так, но могу попробовать… написать. Боже, зачем он вообще спросил? Мастерски скрывая происходящий внутри армагеддон, Юнги с каменным лицом кивает. Еще несколько неосторожных фраз, и каменное у него станет не только лицо. Но после свистка тренера Чан зовет Чонгука на площадку, и тот оставляет Юнги в одиночестве проживать кризис своего погибающего стыда. Если от того осталось хоть что-то после всех раз, когда Юнги дрочил с мыслями о том, как потрясающе, потрясающе и грешно, смотрелись бы близнецы, лаская друг друга. Юнги почти уверен, что Чонгук ничего не понял, но несколькими днями позже, когда сидит с Чаном в общаге, выписывая неизвестные слова из «Снежной Королевы» к следующей паре английского, Чан вдруг спрашивает: — А ты думаешь, Кай с Гердой пробовали что-то? — Боже, Чани, — Юнги морщится, мотая головой, — они же дети. — Нет, я не в том смысле! — Чан чуть не подпрыгивает на своем стуле, разворачиваясь к Юнги с испуганным лицом. — А в смысле, что когда между вами такая связь это, наверное… — и, видя сомнение на лице Юнги, удивляется: — что, нет? У тебя с братом такого не было? — Во-первых, он старше меня на пять лет, — фыркает Юнги, — а во-вторых, к твоему сведению, и сиблинги близкого возраста таким не занимаются. По крайней мере, я не слышал ничего такого, кроме того, что Шиен рассказывала, как они учились с сестрой целоваться. — Да нет, понимаешь… — Чан нервно прикусывает губу, шаря взглядом по комнате, будто пытается подобрать слова. У него такое искренне озадаченное лицо, что Юнги хочет его поцеловать. — Ладно, может, это у близнецов по-другому. Мы не воспринимаем друг друга как отдельных людей. Мы как две части одного целого, понимаешь? Я могу поцеловать тебя потому, что люблю, а его потому, что ну… это как поцеловать себя? — Господи, — Юнги вздрагивает, — лучше молчи. — А что? — Чан вдруг расплывается в улыбке. — Почему ты краснеешь? — Не почему. Стыдно, что ты извращаешь такую детскую историю. — Да нет же, хен. Как тебе объяснить, — Чан вскидывает руки, будто объясняет очевидное, — это другое. Все исследовали себя, когда были детьми, а мы еще могли исследовать друг друга. — Ничего не хочу об этом знать. — Разве? — щурится Чан. Какого черта в такие моменты близнецы забывают о своей стеснительности и откровенно провоцируют его? — Чонгук мне уже рассказал всякого, не надо, спасибо, — Юнги надеется, что на этом тема закроется, но делает только хуже, потому что Чан вдруг ухмыляется. Как же невовремя Юнги вспоминает, что близнецы все рассказывают друг другу. — С чего вдруг? — Да просто так. Не о погоде же нам разговаривать. — Хен… — Чан смеется, когда Юнги отводит глаза, и тянет к себе за футболку, и с тяжелым вздохом Юнги поддается, седлает его колени. Смотреть в глаза все еще неловко. — Ладно, я хотел узнать, как сделать тебе приятно, — Юнги не смотрит, но широченная улыбка Чана слепит его как полуденное солнце, — все, есть еще вопросы? — И как, узнал? Приподняв бровь, Юнги недовольно уставляется в хитрое лицо Чана. — Узнал, ага. Стесняюсь спросить, откуда он это знает. — А ты не стесняйся. Господи… — Хватит меня дразнить. — Я не дразню, — Чан мягко трется носом в его шею, оставляя поцелуи на коже, легкие, приятные, до мурашек, — мы оба хотим, чтобы ты знал о нас все. Конечно, ведь они вдвоем за столько времени уже все выведали о Юнги. Что ему нравится и как, в какой момент он ждет, когда кто-то из них прикоснется, а когда лучше его не трогать. Юнги отзывается хорошо изученным инструментом в руках обоих, так и сейчас привычно выгибается, обхватывая руками шею, когда Чан целует настойчивее, сжимая пальцы на бедрах. Близнецы, кажется, знают о нем все, включая самый постыдный кинк. — В детстве мы были привязаны еще больше, вообще не расставались, даже спали в одной кровати, потому что Чонгук был пугливым ребенком. А еще гораздо более стеснительным, чем сейчас, поэтому все изменения в теле мы изучали друг на друге. — Только не говори мне, что вы были друг у друга первые. — Нет, что ты, конечно нет, — смех Чана горит на плече, потом затихает под поцелуями, пока Чан, оттянув воротник, ласкает губами нежную кожу над ключицей. — Ничего серьезного, мы только… — Юнги сам себя ненавидит за то, как замирает в ожидании, — трогали друг друга и целовались. — Какого черта, — выдыхает Юнги, запрокидывая голову от укуса в шею. — Для нас это не было чем-то особенным. Ты же знаешь, как гормоны поначалу срывают крышу. Что-то происходит с твоим телом, ты не понимаешь, что, но когда вы оба в таком состоянии, это перестает казаться странным и пугающим. — Я не верю, что я это слышу, — скулит Юнги. Еще больше он не верит, что ему нравится это слышать. — Потом Чонгук попросил меня научить его целоваться, потому что начал встречаться с девочкой с параллели, и он был так влюблен, что хотел быть лучшим во всем для нее. — И ты научил? — Конечно, — голос Чана, смешанный с улыбкой, падает на кожу, как горячий воск, и Юнги тихонько ахает, зарываясь пальцами в чужие волосы. — Но были и вещи, которые не пробовали мы оба. Чан отрывается, нависая над его лицом, и Юнги от его темного взгляда всего перемалывает. Не может быть, чтобы Чан не заметил, как он заведен. Юнги, облизнув губы, добивает себя еще больше, проклиная все на свете, но все-таки спрашивая: — Например? — даже по голосу слышно, как он задыхается. Чан расплывается в улыбке, подается ближе, касаясь лбом, и Юнги привычно закрывает глаза. — Когда я впервые влюбился в парня, это было уже в старшей школе, но мне не у кого было спросить совета, сам понимаешь. Мы оба были неопытными, слишком торопились, потому что очень хотели друг друга и не знали, что это отличается от секса с девушкой. Мне было больно, я попросил его остановиться, но меня так злило, что у нас не получилось, я так хотел, чтобы он трахнул меня… Юнги не сдерживается, порывисто жмется губами, и Чан с тем же рвением отвечает на поцелуй, короткий, но такой сумасшедший. Когда рука сгребает его между ног, Юнги тихо стонет. Плевать, что Чан заметил, как у него стоит. Вообще плевать. — Дома я пытался себя растянуть, но я был так напряжен и зол, что у меня ничего не получилось, — у Чана горят щеки, но он продолжает хрипло рассказывать, — я пожаловался Чонгуку, и он предложил попробовать с ним. А ты знаешь, какие у него умелые пальцы. Юнги протряхивает от вспыхнувшей в голове картинки. Конечно он знает, он любит это ощущение, то, с какой бережностью Чонгук гладит пальцами внутри, так глубоко и мягко, что его прикосновениями плавит. Но в голове Юнги его самого заменяет Чаном, и это он лежит под Чонгуком, насаживаясь на его пальцы, доверчиво распахнутый. Юнги легко может это представить, может, хотя не должен, — и умирает от постыдного желания. — Я больше не могу, — бормочет Юнги между поцелуями, пока остервенело пытается расстегнуть ремень на чановых джинсах. Он хочет добавить «только не задавай вопросов, пожалуйста», но Чан — великолепный, идеальный парень, которого такой извращенец просто не заслуживает, — ничего и не спрашивает. Просто встаёт вместе с Юнги на руках и уносит его в кровать. Юнги, на самом деле, боится этого. Вопросов. Потому что он не уверен, что сможет нормально ответить, хотя в его голове ответ достаточно однозначен. Ему не нужно, чтобы их треугольник действительно замкнулся, — он и не должен, — ему нормально любить их обоих, пока они любят его. Но есть что-то очень возбуждающее, и вместе с тем запретное, в том, чтобы смотреть, как два красивейших парня в его жизни доставляют друг другу удовольствие. Ради него. Какой же Юнги извращенец, с ума сойти… Юнги убеждается в этом в который раз, когда Сокджин зовет его в клуб праздновать свой день рождения, а вместе с ним, кажется, — пол общежития. Ребята беснуются и напиваются так, будто никакого комендантского часа у них нет, особенно второй курс. Но Юнги не интересует никто из них, только два конкретных второкурсника, которые, судя по всему, задались целью свести его с ума. Сначала все начинается невинно, близнецы танцуют с любым, кто прибивается к ним в этой огромной толпе на танцполе. Юнги даже смеется над тем, как Бора с Сокджином подбивают всю эту отчаянную пьянь на дэнс-баттл. Но потом веселье превращается в полный хаос, где никто ни на кого не смотрит, и близнецы этим пользуются. Танцуя, крепко прижавшись друг к другу, они не сводят глаз с Юнги, и он бы, даже если захотел, не смог перестать на них смотреть. Бит грохочет неразборчивым пульсом, но близнецы лишь медленно качаются, только руки Чана, обнимающего Чонгука со спины, заметно смыкаются крепче. Зарываясь носом в затылок, Чан ведет ниже, прижимается так близко под ухом, будто хочет поцеловать, и Чонгук, слегка улыбаясь Юнги, откидывает голову в бок. На них никто не смотрит, но этого недостаточно, чтобы Юнги наконец подошел и поцеловал обоих, как они того заслуживают. Когда-нибудь, когда он будет готов, он это сделает, но сейчас расплачивается за свою трусость тем, что смотрит на них, чувствуя, как мурашки осыпают тело до кончиков пальцев, впиваются кипяще-нежными клыками внизу живота, как только Чонгук кладет ладонь поверх ладони Чана на своем животе и сжимает. Близнецы улыбаются ему одновременно, с одинаковым дьявольским знанием, и Юнги весь вспыхивает. Это невозможно терпеть, поэтому Юнги поднимается, чтобы выйти подышать, но близнецы догоняют его в коридоре между двумя залами. Тревожное «хен?» в спину заставляет его остановиться, и Юнги приваливается к стене, затравленно глядя на всю эту красоту. Ультрафиолетовые лампы в коридоре подсвечивают футболку Чонгука и чокер Чана до ослепительного неоново-белого, будто насмехаясь над тем, насколько ярко они вошли в жизнь Юнги, вытеснив все остальное. — Все в порядке, — сипло отзывается он, глядя в сторону, — я еду домой. — Может, мы тебя прово… Юнги дергает их обоих ближе к себе, чтобы пропустить официантку с коктейлями, но близнецы зажимают его у стены так тесно, что жар от их тел передается Юнги. И безумие вместе с ним. — Нет, вы едете со мной. Лица обоих озаряются такими улыбками, что Юнги уверен — поцеловали бы, не будь риска быть застуканными. Юнги так нервничает, что не может говорить. Они ни о чем не договаривались, ничего не решали, но всю дорогу домой Юнги молчит, пока близнецы разговаривают о чем-то друг с другом, как будто ничего не происходит. Может, ничего и не произойдет, но Юнги почему-то ощущает то же волнение, что было у него, когда он попал в постель к близнецам впервые. Даже зайдя в квартиру, он не может ничего выдавить, его хватает только в нелепом жесте махнуть в сторону ванной и благодарить небо, что Чан с Чонгуком понимают его без слов. Юнги заходит в ванную последним, закрывает дверь, приваливаясь к ней спиной, и беспомощно смотрит, нервно покусывая губы. — Хочешь? — осторожно спрашивает Чан. Это они тут близнецы, так какого черта они понимают его без слов? Юнги, сжав кулаки, напряженно кивает, умирая от стыда. Господи, лучше бы они его пристыдили, и это все бы уже закончилось. Но они не просто не стыдят его, они берут все в свои руки — друг друга в том числе. Чонгук, разворачивая брата к себе, целует его первый, осторожно, будто давая Юнги шанс передумать, но тот вжимается в дверь, не сдержав позорного тихого скулежа. Этого достаточно для поощрения, поэтому Чан позволяет себе зайти дальше, стаскивает с Чонгука футболку, мягко толкает к стене и вжимается всем телом, прижимаясь губами к шее. Чонгук запрокидывает голову, обнимая его за плечи, и его тихий вздох прокатывается по коже Юнги мурашками. Он точно знает, каково быть на месте Чонгука, на месте обоих, и, даже не участвуя, чувствует все на себе, будто это он скользит языком по шее Чонгука, и Чонгуком же выгибается в руках Чана. — Соленый, — смеется Чан. Чонгук, фыркнув, с улыбкой отталкивает его от себя. — Заткнись и залезай в душ. Юнги не видит, как Чан раздевается, потому что Чонгук перекрывает его своим телом, когда подходит к Юнги и помогает раздеть. Юнги только сейчас ощущает, как сильно его трясет, а когда с него стаскивает джинсы с бельем, надеется, что Чонгук не будет над ним издеваться за то, что у него уже немного стоит. Но это же Чонгук, он только улыбается мягко и целует в скулу, и у Юнги от этой нежности бабочки заходятся в животе. Чонгук заводит его в душ и роняет Чану в руки, Юнги, как только чувствует пару требовательных рук на теле, сам тянется за поцелуем. Прикосновений становится вдвое больше, Чонгук прижимается со спины, целует плечи, шею, а потом, когда Юнги прячет лицо на плече Чана, Чонгук целует брата вместо него. И Юнги не видит этого, только слышит звук поцелуя над ухом сквозь шум воды, и очень надеется, что Чан не заметит, как он, вжимаясь стояком в бедро, быстро твердеет. Когда он выпутывается из рук обоих, они без вопросов сходятся снова. Поначалу они просто моют друг друга, но даже такую простую вещи они превращают для него в целое шоу, больше похожее на ритуал омовения, потому что Чонгук, опускаясь на колени, смывает пену с его живота, целует мокрую кожу внизу, и на косточках, и на бёдрах. Юнги открывая в себе новые грани своего самого страшного кинка, надеется, что Чонгук не возьмёт в рот, — хотя бы не прямо сейчас, Юнги не железный, — и Чонгук просто проходится мыльной ладонью по члену. Тихий вздох Чана дёргает что-то внутри Юнги, но от Чонгука Чан получает только насмешливое: — Уже? — Знаешь, мне очень понравилось твоё правило про заткнуться. Смех Чана гасится в ещё одном поцелуе, когда Чонгук возвращается обратно. Это поражает, насколько они открыты друг другу, насколько естественным кажется происходящее. Чан спокойно поднимает ногу, обвивая Чонгука, когда рука того соскальзывает по бедру на задницу, — Юнги не видит, что там происходит, только слышит, как Чан смеётся снова. — Хочешь быть первым? — Конечно, — Чонгук приподнимает бровь, — я же старший. — Или потому, что те две минуты, за которые ты родился раньше меня, отразились и на твоей выдержке? — поддевает Чан. — И это тоже. Они оба смеются, сталкиваясь в ещё одном поцелуе, и Юнги завороженно замирает перед самым прекрасным зрелищем в мире: как вода стекает по обнажённым телам, как пальцы, вцепляясь, срываются по мокрой коже, как Чан сыто мычит, когда Чонгук кусает его в чувствительную шею. — Хорошо, — говорит Чан, слегка задыхаясь, — ты будешь первый, но в таком случае, когда я возьму тебя, ты не будешь сдерживать голос, договорились? Чонгук, вжимаясь лбом в шею, смотрит на Юнги хитрыми черными глазами. — У тебя же в квартире стены крепче, чем в нашей общаге, хен? Стены, возможно, да, а вот выдержка — точно нет. Это будет чудо, если Юнги не кончит раньше обоих близнецов, просто от того, какие они невозможные. Пока Чонгук выходит из душа и знающе идёт потрошить шкафчик ванной, Чан обнимает Юнги, целует головокружительно, будто убеждая, что они про него не забыли. Юнги убирает мокрую чёлку с его лба, спрашивает беспокойно: — Ты уверен, что вам такое нормально? — Нам все нормально, пока тебе нормально, — Чан улыбается его любимой улыбкой, такой, от которой, кажется, можно решить любую проблему в мире, — мы очень хотим сделать тебе приятно. — Как видишь, у вас получается, — бурчит Юнги, краснея, и Чан, кидая взгляд вниз между его ног, улыбается ещё шире. — Я рад. И без предупреждения вскидывает Юнги на себя, подхватив под бедра, уносит его в комнату вслед за Чонгуком. Юнги кажется, что это должно быть неловко и смущающе, но так не происходит, его просто аккуратно кладут на кровать, и как только он отползает подальше, Чонгук валит Чана туда следом. Они не всерьёз борются друг с другом, смеясь и по-дурацки вскрикивая, и Юнги смотрит на них с невероятным теплом в сердце. Боже, как же он влюблен. Веселье прекращается сразу, как будто кто-то дёрнул рубильник, когда Чонгук вклинивается между бедер Чана и пришпиливает его запястья к кровати. — Мы вроде договорились? — усмехается он. Чан может вырваться, они оба очень сильные, но вместо этого — шире, приглашающе разводит бедра, и у Юнги от этого зрелища предвкушающе тянет внизу живота. Видеть их двоих вот так — совершенно ирреально, поэтому Юнги даже боится моргнуть, чтобы не упустить ни единой секунды, и замирает, лежа рядом с ними. И это лучше любого из снов, в которых он никогда не признается: то, как Чонгук мучает шею Чана губами, зубами, и тот вцепляется пальцами под лопатки, сжимает бедрами. — Ты специально, да? — Чан смеётся сквозь выдох и срывается на тихий стон, когда Чонгук чувствительно прикусывает у плеча. Он действительно специально, он знает, где касаться, чтобы Чан быстрее возбудился. Это знает и Юнги. Он знает, где касаться нежнее, а где так, будто хочешь сожрать. Реакция Чана из воспоминаний накладывается на реальность, и когда Чан сгребает волосы в кулак на чонгуковом затылке, Юнги чувствует это прикосновение на себе. Чонгук ныряет ниже, сдавливая соски языком и пальцами, и ощущение пирсинга на чувствительной коже Юнги знает тоже, но Чан реагирует гораздо острее, дышит чаще, впиваясь зубами в нижнюю губу, когда Чонгук тянет сосок губами. — Так нечестно, ты мог хотя бы сделать вид, что не знаешь моих слабых мест. — Почему же слабых, — хмыкает Чонгук, проезжаясь пирсингом по соску. Юнги даже немного жалеет, что никогда не пробовал так тоже после того, как Чонгук ему рассказал, но ему нравится смотреть, как Чана ломает под этими прикосновениями. Когда Чонгук сползает ниже, Чан поворачивает голову, смотрит на Юнги умоляюще, и тот не сдерживается, сцеловывает благодарный вздох с его губ. Они целуются торопливо и голодно, Чан притягивает его за затылок, чтобы поцеловать глубже, и внезапно ломко стонет прямо в рот. Юнги отрывается, глядя туда, где Чонгук сползает губами с головки. — Прости, если я буду на вас смотреть, то кончу ещё раньше, чем обычно, — виновато отзывается он. Юнги не смотреть не может, поэтому следит, как Чонгук скользит вокруг головки языком, проезжается сверху, подразнивая пирсингом щель, и Чан издаёт этот прекрасный звук снова. Чонгук его долго не мучает, насаживается ртом, сразу приходя в движение, и дрожь по его телу передаётся и Юнги тоже. — Опиши мне, — хрипло произносит Юнги в губы Чана, и тот смеётся, вспоминая, как сам сказал эту фразу в первый раз. — На практике у меня лучше получается, — усмехается он и тянется своей ладонью к члену Юнги. Юнги не видит Чонгука, пока они целуются, но почему-то уверен, что Чан двигает рукой в том же ритме, и Юнги ничего не может поделать с тем, как, словно чувствуя их обоих, мычит Чану в губы. Ладонь ненадолго останавливается, и Чан отрываясь, втягивает воздух сквозь зубы с шипением. — Черт, — Юнги смотрит только в затуманенные глаза Чана, как он приоткрывает губы и медленно выдыхает, — не бойся, давай глубже. Юнги неосмотрительно поворачивается к Чонгуку, видит, как он медленно загоняет пальцы до конца, и Чана слегка выгибает в пояснице вслед толчку, и так же медленно качает каждый раз, когда пальцы исчезают и проникают снова. Чонгук очень аккуратен, он точно знает, что делать. То, как Чан искренне получается удовольствие, заводит Юнги гораздо сильнее, чем просто смотреть. — У меня дежавю, — смеётся Чан задушенно. — Да что ты говоришь, — усмехается Чонгук, лежа виском на его бедре, и подкручивает пальцы внутри. Чан хрипло стонет, зажмуриваясь, и этот звук проходится кипятком по загривку. — Вот теперь точно дежавю, — выдыхает он, не открывая глаз, — только не вздумай… Чонгук загоняет пальцы снова, сжимает зубами мякоть внутренней стороны бедра, и Чан стонет так раскатисто-бархатно, что Юнги обещает себе непременно повторить вот такое с ним самому. — Ну ты и зараза, — Чан смотрит на брата с усмешкой, но тот только невинно пожимает плечами. — Мы не устанавливали правила, — Чонгук смотрит на Юнги, — хен, я, кажется, случайно сбил резинки на пол, ты не мог бы… — Нет, — обрывает Чан, — я хочу так, давай. Чонгук удивлённо вскидывает брови, но потом, подтягиваясь выше к Чану, забавно смеётся. — Ого, неужели ты мне так доверяешь? — Брось, Чонгуки, мне с тобой потрахаться как себе подрочить. — Обещаю, что будет приятнее. И именно в этот момент Юнги вспоминает, насколько это все неправильно. И настолько же красиво — Чонгук ложится сверху, и Чан тут же с готовностью смыкается вокруг него руками и ногами. Они коротко целуются, улыбаясь друг другу, и Юнги застывает, завороженный тем, как мягко движутся их губы, как рука Чана ласково скользит между лопаток брата. — Как хочешь, — спрашивает Чонгук, отрываясь, но смотрит почему-то на Юнги, — медленно или быстро? Он так смотрит, что Юнги страшно хочет к себе прикоснуться. Тяжело сглотнув, он из последних сил хрипит: — Медленно. Не потому, что знает, что Чонгук не продержится долго, если ускорится, а потому что хочет увидеть, как Чана будет разламывать на части. Но он видит, как ломает их обоих, как Чонгук, оказываясь внутри, сгибается и упирается лбом в шею, цедит: — Какого черта в тебе так узко? Напряжением в его голосе Юнги пробирает как мелкими, кусачими разрядами тока. Он знает, как сильно Чонгук хочет толкнуться глубже, как горячо сжимается Чан вокруг члена, и Юнги с той же силой сжимает ладонь на своём. — Какого черта ты такой большой? — со слабой улыбкой сдавленно отзывается Чан, закапываясь ногтями в спину. — У нас почти одинаковый размер, — смеётся Чонгук. Чан фыркает. — Я решил сделать нам комплимент, а ты все испортил, — и тянется ладонями к лицу Чонгука, доверчиво трется носом. — Давай, медленно, как хен сказал. Чонгук родился раньше, но это Чан заботится о нем как старший, подстраивается. Он заставляет себя расслабиться, подгоняет Чонгука глубже, ударяя пятками под задницу, Чонгук движется медленно-медленно, но это так красиво, что Юнги перестаёт дышать. Чан замирает с открытым ртом, ресницы красиво подрагивают, и он тянется погладить Чонгука скорее на рефлексе, но тот снимает с себя его ладони, вдавливает одной своей над головой Чана и переплетает пальцы с верхней. — Если ты будешь меня трогать, я быстро кончу. Чан кивает с закрытыми глазами, как будто обещает оставить руки над головой, и Чонгук отпускает их, подхватывает под бедра, медленно качается один раз, второй, третий. Жаркий поцелуй под ухом выгибает Чана с красивым стоном — у него ужасно чувствительная шея, и Чонгук этим пользуется, отвлекая от боли. Он двигается медленно, но так гармонично, что на очередном глубоком толчке Чан сгребает простыню над головой в кулаки, поддает бедрами в ответ с почти рычанием, Юнги этот звук нутром ощущает. — Чани, не сжимайся так, господи, — просит Чонгук, упираясь лицом ему в шею. Юнги видит причину, потому что Чонгук сбивается с ритма, когда он почти на пределе, дрожит, зарываясь пальцами в бедра до мелких красных всполохов. — Как? — насмешливо спрашивает Чан. — Вот так? И, видимо, сжимается снова, потому что Чонгук скулит и едва успевает вытащить, прежде чем кончить брату на живот. Юнги сглатывает, глядя на разводы на коже Чана, и не верит, что все это взаправду. — Хен? — Юнги не сразу находит взволнованные глаза Чана. — Все в порядке? — Да, — растерянно отзывается он. В голове так грохочет, что он вообще ничего не понимает. — А у вас? Близнецы, все еще обнявшись, смотрят на него влюбленными глазами и смеются. Какие же они красивые, почему они такие красивые? — Давай, — тихо говорит Чан, легонько хлопнув Чонгука по бедру, и тот, как всегда понимая без слов, слезает с Чана, медленно подползая к Юнги, и чем ближе он оказывается, тем сильнее колотится сердце. Мягко опрокинув на спину, Чонгук залезает сверху, нависая, и Юнги огромными глазами смотрит на его влюбленную улыбку. Если бы он мог хоть что-то сказать, то сказал бы, какой Чонгук умница, они оба, какие они красивые, самые лучшие, но вместо этого тянет его вниз, целуя и надеясь передать хотя бы десятую часть того, что чувствует. Чонгук мягко отвечает на поцелуй, ломаясь в стоне — его вдруг гнет так глубоко, что они почти соприкасаются грудью. Он вжимается лицом в шею Юнги, и поверх его плеча Юнги видит, как Чан, вздернув задницу брата наверх, стоит позади, дразняще медленно выливая смазку на копчик. Чонгука выгибает с еще одним стоном и внезапно под легким толчком качает вперед, протаскивает губами по шее Юнги. Юнги слишком поздно понимает, что пальцы Чана уже внутри, и это осознание вжаривает хлыстом под поясницу. — Ты думал, что я не заметил, как ты вчера веселился с игрушкой в душе? — спрашивает Чан, и Чонгук смеется. Юнги хрипло отзывается: — Что? — Ты же знаешь, что он в тебя крашнулся еще в начале первого курса. Чан проталкивает пальцы глубже, и Юнги вздрагивает от того, как сладко хнычет Чонгук в его шею, прямо поверх самого порочного в мире звука, с которым его задница мокро хлюпает, сжимаясь вокруг пальцев. — Я подарил ему игрушку на время, пока он не решится к тебе подойти, — хмыкает Чан, и гнет поясницу еще глубже, так глубоко, что Юнги почти видно горячее зрелище красивых пальцев Чана, скользящих внутрь и наружу вздернутой задницы. — Он все еще с ней развлекается, когда скучает по тебе. — Чонгуки, — неверяще выдыхает Юнги, касаясь губами виска. Чонгук что-то неразборчиво мычит, потом привстает, уставляясь поплывшим пьяным взглядом. Он быстро кончает, но и заводится тоже быстро, Юнги чувствует, как его член проезжается по животу, когда Чан всаживает пальцы глубже. Договоренность про громкость вспоминается ему слишком поздно, когда Чан заменяет пальцы на член, и Чонгук, зажмурившись, первый толчок встречает с таким стоном, что его голос горит у Юнги на лице. Покрывало около его головы хрустит в сомкнувшихся кулаках Чонгука, он выглядит так, будто ему больно, — брови заломлены вверх, рот приоткрыт, но с губ срываются такие звуки, которых Юнги от него никогда не слышал. Чан загоняет внутрь плавными, сильными толчками, крепко вцепившись пальцами в бедра, и каждый звонкий шлепок кожи о кожу вплавляется в ритмичные стоны Чонгука. Тот ахает каждый раз, как Чан оказывается полностью внутри, подмахивает навстречу, Юнги всего трясет просто от того, насколько это все грязно, невозможно, от того, как Чонгук наслаждается, отдаваясь без стеснения. У Чонгука подкашиваются руки, и он роняет лицо обратно к плечу, опадает обессилено, отдавая себя в пользование, Юнги в этот момент ловит взгляд Чана, тот улыбается шкодливо, толкается так, что Чонгука таскает на Юнги, что сам Юнги, завороженный его взглядом, чувствует себя невероятно странно. Чан будто делает это специально, чтобы Юнги почувствовал тоже, вбивается в Чонгука, пуская дрожь по телу, передает ее насквозь. Юнги сам не замечает, как начинает покачиваться вместе с Чонгуком — ритм пробирает до костей, словно Чан трахает их обоих, словно Чонгук стонет за двоих. Ладонь Чана неожиданно взлетает в воздух и с громким шлепком приземляется на задницу Чонгука — тот вскрикивает так сладко и надрывно, что Юнги выселят из чертовой квартиры уже на следующей неделе. — Еще, — хнычет Чонгук, задыхаясь, — еще, еще вот так. Или выселят уже завтра, потому что голос Чонгука точно слышит три этажа. — Возьми на заметку, — Чан подмигивает Юнги, и шлепает Чонгука еще раз. Всего раз, но этого достаточно, чтобы Чонгук вцепился зубами в Юнги, чтобы себя заглушить. Юнги хочет кончить так сильно, что если он сейчас же не прикоснется к себе, его разорвет. Чан читает его мысли в сотый, тысячный раз — наклоняется, поднимая Чонгука, заваливая на себя, пока продолжает толкаться медленнее, но глубже. Юнги плевать, что это постыдно, он просто больше не может, и, пожирая их глазами, торопливо дрочит себе. Близнецы смотрят на него оба, но у Чонгука взгляд почти невидящий, когда у Чана глаза — ясные, горящие. Он обнимает Чонгука поперек живота, дрочит ему другой рукой, целуя, облизывая шею, заставляя Чонгука откинуться ему на плечо и умолять своим высоким голосом. И не сводит с Юнги взгляд ни на секунду. Юнги не сводит тоже, не может — они такие безумно красивые, такие естественные в своей дикой открытости, что Юнги жрет глазами каждое мгновение, каждый кусочек. Чан дрочит Чонгуку в том же ритме, что Юнги гладит себя, и с еще одним трепетным хныканием, с которым размалывает Чонгука, Юнги кончает с ним одновременно. Перед глазами все кружится от сумасшедшего оргазма, сердце колотится где-то в животе, лишает дыхания, но Юнги ловит Чонгука инстинктивно, выставляет руки, принимая. Чонгук обессиленно валится сверху, без стеснения вжимаясь там, где они залили Юнги оба, и Юнги, обнимая его, влипает в голодный взгляд Чана, с которым тот дрочит, стоя над ними обоими, мокрый, всклокоченный, задыхающийся. — Давай, — сипло говорит Юнги. У него на животе все еще следы Чонгука, и он, вздрагивая от собственного сдавленного стона, мстительно спускает тому на спину. Чан дышит тяжело, качается сам, будто сейчас упадет, и Юнги не против, чтобы он рухнул сверху и раздавил его к чертовой матери, потому что хочет, чтобы жизнь остановилась в это потрясающее, дикое мгновение. Чан падает рядом и обнимает сбоку — Чонгук, чувствуя его присутствие, тут же сползает в сторону, давая место, и обнимает Юнги тоже. Все еще слыша звон в ушах, Юнги смотрит в потолок, обнимая обоих, не веря, что это все произошло. Не просто произошло, а оказалось еще лучше, чем он стыдился представлять. — Вы сумасшедшие, — устало вздыхает Юнги, прижимая их крепче. — Да, мы в курсе, — мямлит Чонгук ему в плечо. Ласковый смех Чана вспыхивает под ухом. — Мы думали, ты это понял, когда согласился встречаться с нами обоими. — Два сумасшедших и извращенец, потрясающе, — Юнги фыркает. — Нас все устраивает. — …меня тоже.