the twins, an ordinary guy and cheese

— А если Чонгук зайдет? — Ну и что? Мы же ничего такого не делаем. — У тебя поэтому рука в моих штанах сейчас? — Я могу убрать. — Не вздумай. Смех Чана вибрирует на его губах, когда они целуются снова, и Юнги, зажатый между здоровым красивым телом и общажными кроватями, сдвинутыми вплотную, закапывается обеими ладонями в лохматый затылок, чтобы притянуть ближе. Они бы вряд ли смогли остановиться, даже если бы захотели, но они не хотят. Для Юнги это и благословение и проклятие, потому что, даже зная, что вырваться из рук любого из близнецов можно только едва живым, все равно поддается им раз за разом. У Чана и Чонгука нет привычки соревноваться друг с другом, но они ловят Юнги по одиночке с таким нахальством, будто ведут тайный счет. Юнги случайно палится бурым засосом над лопаткой в раздевалке перед командой, чтобы потом получить еще один, когда остается с Чаном последними одевающимися. Или, вернее, раздевающимися — Чан вжимает его в стену, расстегивая толстовку обратно и целуя округлые белые плечи. Чонгук оставляет еще один, зеркально, на другом плече, когда они вдвоем разбирают Презент Пёрфект в общаге. Юнги оставляет им обоим — по подзатыльнику, чтобы прекратили его метить, пока он не созреет до публичного признания их отношений. Отношений втроем. И как бы странно это все еще ни было для его осознания, Юнги, будучи третьим с ними, познает значение пёрфект куда быстрее. Хотя ведь он даже не третий. Он с ними — первый, потому что близнецы, не имея романтических чувств друг к другу, обрушивают на Юнги силу своей влюбленности в полном объеме. И гораздо сложнее для него, чем попадаться им по одиночке, — когда они ловят его вместе, прижимая к проклятым сдвинутым кроватям. Иногда Юнги боится, что однажды просто лопнет к чертовой матери, потому что, один против двух, позволяет им залюбливать себя до последней капли так, что от оргазмов звенит в ушах. Дразняще прикусывая подбородок, Чан, случайно или просто не сдержавшись, тяжело проезжается стояком по приподнятому колену Юнги, и тот распахивает глаза, рывками глотая воздух. — Не волнуйся, — мягко говорит Чан, целуя по линии челюсти. Покорность, с которой Юнги подставляется, запрокидывая голову, только недавно перестала его смущать. — Я и не волнуюсь. — Я же обещал, что ничего не сделаю, пока ты не будешь готов, — Чан кончиком языка проходится по шее, мурашки ловит губами, — мы хотим, чтобы твой первый раз был особенным. — Не уверен, что, когда оно произойдет, это можно называть первым разом. — Почему? — Чан нависает над ним, лицо у него такое умилительно-недоуменное, что Юнги бы смеялся, если бы не был так возбужден. — А это не твои три пальца временами во мне оказываются? — Юнги корчит из себя театральную задумчивость. — Или это Чонгук? Я еще не научился различать вас до конца. Прижимаясь к его лбу своим, Чан счастливо смеется. Юнги, конечно же, врет, он их прекрасно различает. Потому что Чонгук целуется как зверюга, но трогает с осторожностью, а Чан наоборот, совмещает ласковость поцелуев с тем, как безжалостно имеет пальцами, и Юнги бы умолял, чтобы его трахнули, если бы мог выдавить хоть слово. Каждый раз, когда они втроем в постели, он почти на грани сделать это — знает, что близнецы ждут, что не зайдут дальше без его разрешения. Юнги сказал им в тот день, когда они впервые не смогли ограничиться поцелуями: у него был опыт с девушками, но не с парнями. И близнецы, судя по всему, имеющие опыт такой, что хватило бы поделиться с Юнги, смиренно ожидали разрешения, заласкивая его руками и губами. Это было очень мило, Юнги был им страшно благодарен, но к третьему месяцу отношений благодарность почти полностью вытеснило желанием, чтобы его уже трахнули наконец. Они договорились, что, когда это произойдет, они должны быть все вместе, но все остальное они могут делать по парам. (В смысле, Юнги с любым из близнецов, хотя Юнги никогда не признается, как сильно хочет снова увидеть их поцелуй.) Они договорились, но Юнги не может не вздрогнуть, когда слышит, как открывается дверь. Чонгук, сонный после пар, замечает их, только когда уже закрывает дверь за собой, но сонливость испаряется тут же, как только его взгляд падает на кровать. — Это мои пижамные штаны? — хрипло спрашивает Чонгук. Чан, совершенно не смущаясь того, что его рука сейчас на члене Юнги как раз под этими штанами, невинно отвечает: — Хену нужно было что-то надеть после душа. Чонгук, окидывая хищным взглядом снизу-вверх, нетерпеливо облизывает пересохшие губы. Чан смеется. — И тебе я советую поторопиться в душ тоже, потому что судя по тому, как хен дергается у меня в кулаке при виде тебя, времени у тебя не очень много. — Господи… — выдыхает Чонгук, сдирая с себя футболку. Юнги, задерживаясь взглядом на его проколотом соске, хочет сказать то же самое, потому что чувствует, как член позорно дергается второй раз. — Поправочка, времени вообще немного, — подначивает Чан, и Чонгук срывается в душ как торпеда. Юнги не знает, сколько времени они с Чаном целуются, но по ощущениям оно кажется мигом, потому что через секунду кровать слегка прогибается под дополнительным весом, и Юнги порывисто отрывается, выдыхает: — Смазку и презервативы, — и смотрит прямо на Чонгука, который успел едва упереться коленом в кровать, но тот замирает в ту же секунду, мокрый после душа, сумасшедше красивый в одном блядском полотенце на бедрах. — Ты уве… — начинает Чан, глядящий на него с тем же удивлением, и Юнги рубит тут же, поворачивается к нему, безапелляционно добавляя: — Да. Сегодня. Юнги молится, чтобы братья не затупили от счастья, потому что на большее ему не хватит смелости. Но они понимают сразу, конечно они понимают, они так давно этого хотели, что на радостях сносят все вокруг как взорвавшаяся граната. Чан целует Юнги так жадно, что тот с трудом слышит, как Чонгук яростно выдирает ящики, хлопает дверцей шкафа. Но хорошо чувствует, когда он ложится рядом на кровати, с другой стороны, и едва Чан отрывается от Юнги, нападает с поцелуем. Юнги стонет, вцепляясь в чонгуков затылок с ногтями, тянет ближе его, их обоих. Наплевав на правило не-оставлять-засосов, Чан мучает губами шею, ключицы, зубами смыкается на плече с терпкой сладостью, размазывая улыбку по коже, когда слышит еще один исступленный стон, заглушенный губами брата. — Твою мать, — выдыхает Юнги еле слышно от нехватки дыхания. — Она у нас одна, ага, — шутит Чан. Но Юнги вообще не до смеха, потому что Чонгук присоединяется к брату, ласкает губами с жадностью, и все будто бы как всегда, как он привык, но на самом деле совершенно по другому. Словно близнецы, наконец получив разрешение, перестали сдерживаться, сорвались с цепи. Или то было их обещание сделать первый раз Юнги особенным. Юнги особенно ясно понимает, что с трудом выйдет из этой комнаты живым, когда ловит темные, нетерпеливые взгляды близнецов. Братья не сводят с него глаз, пока скользят губами ниже по груди и одновременно, будто на ментальной связи, терпко прикусывают соски. Юнги восхищенно шипит, тут же захлебываясь своим же дыханием — Чонгук, вытаскивая язык, широко проходится им сверху, а потом просто прижимает к соску так, чтобы цеплять его бусинкой пирсинга снова и снова. Юнги ненавидит его проколы, правда, ненавидит, все три — на брови, на языке и на правом соске, — так ненавидит, что едва не скулит каждый раз, когда чувствует их на своей коже. Чан вытаскивает руку из штанов вместе с тем, как спускается ниже, медленно тянет резинку вниз и бросается вместе с братом как голодный зверь на нежную открывшуюся кожу над тазовыми косточками. — Ты такой красивый, — Чан упоенно трется носом внизу живота, щекой, всем лицом, и Юнги от такой неприкрытой нежности съеживается весь, сладко, горячо. Они уже видели его голым, но сейчас это будто по-другому. То ли от того, с какой пылкостью они целуют его внизу, осыпая влюбленно-кипящими взглядами, принимая его словно дар; то ли от того, как Юнги, вопреки смущению, поддается, позволяя себя раздевать, совсем немного раздвигая ноги, и два чувственных поцелуя жгутся на бедрах. Он понимает, что будет дальше, как только видит знакомый опасный блеск в глазах, но этого недостаточно, чтобы быть готовым, потому что близнецы одновременно прижимаются к члену губами, с разных сторон, и Юнги аж жмурится от ощущений и того, как они близко друг к другу. Фраза про «особенный первый раз» поворачивается неожиданным углом — такое чувство, будто близнецы договорились заранее или еще хуже, господи, репетировали. С поразительной гармонией они скользят языками вверх-вниз, и Юнги не смотрит, потому что смотрят они, и потому что он не хочет видеть, насколько велик шанс, что их языки соприкоснутся. — Хен, — дыхание Чонгука до дрожи жжется на мокрой коже. Юнги героически держит глаза закрытыми. — Хен, посмотри на нас, — ласково просит Чан. Он знает, что пожалеет об этом. Но открывает глаза, наталкиваясь на два горячих взгляда, с которыми Чан и Чонгук вылизывают его член одновременно. Чан несильно сжимает кольцо двух пальцев у основания, просто придерживая, и они поднимаются языками вверх с таким блаженным видом, будто делят рожок мороженного на двоих, кончиками огибают головку, едва не сталкиваясь языками наверху в жалком милиметре. Юнги аж протряхивает всего, настолько извращенное ожидание выкручивает ему жилы, и близнецы, к его ужасу, это замечают. Они вдруг замирают одновременно, смотрят на Юнги, одинаково прищурившись, переводят взгляд друг на друга, и наглые ухмылки вспыхивают на их лицах как фейерверк на ночном небе. Юнги не готов к этому, вообще, совсем, никак. Он ошалело смотрит, как Чан легонько подается вперед, прихватывая губы Чонгука, и они целуются, жарко, красиво, так, чтобы Юнги видел до мельчайших деталей, до смерти своей извращенной, кинковой душонки. И по ощущениям Юнги умирает взаправду, потому что смотрит, как двигаются языки близнецов, и не дышит. Чан отрывается, только чтобы надавить на затылок Чонгука, насаживая ртом на член, и тот вбирает полностью, прокатывая проклятый шарик по нижней стороне вниз, а потом вверх. Кислород рвет Юнги легкие вместе с собственным стоном. С мокрым щелчком Чонгук выпускает головку, чтобы тут же опуститься к ней вместе с Чаном, и они вдвоем снова вылизывают его, на этот раз неприкрыто сталкиваясь языками, губами, пальцами переплетаясь у основания. Юнги ничего не знал о стыде до этого момента, потому что видит, как бешено течет им обоим на язык, и понимает, что вряд ли теперь сможет без стояка смотреть, как они просто разговаривают. Чан, будто читая мысли, усмехается, весело подмигивая, тянется к Чонгуку снова, просто облизывая губы, прихватывая их своими, будто делится вкусом Юнги, — у них обоих они мокрые, измазанные в его смазке. Мучительная передышка оказывается преступно короткой, потому что потом Чан снова насаживает Чонгука ртом на его член, сильно, почти требовательно, сам ныряет глубже, прихватывая мошонку губами. И стон, который они вырывают из Юнги, вызывает у Чана совершенно подлую улыбку, которая не исчезает ни на секунду, пока он мучает его губами, языком, вбирает в рот, легонько всасывая. Юнги беспомощно сжимает кулаки на простынях, не зная, куда себя девать, но проклятые близнецы-телепаты тянут его руки к своим волосам, и он вцепляется в их затылки без какой-либо жалости. Чонгук наращивает темп, насколько это возможно сделать, не мешая Чану. У него такое довольное, сосредоточенное лицо, и его глаза, к счастью Юнги, блаженно прикрыты, только Чан смотрит черными обещающими глазами, гоняя его яйца языком в своем рту. Юнги бы выругался, если бы мог, проклял бы их обоих и день, когда с ними познакомился, — но только жадно глотает воздух, в бессмысленной попытке отстранить Чонгука от себя. Он так долго не выдержит, он вообще никак не выдержит, если они не остановятся, но Чонгук будто догадывается сам, потому что рывком насаживается глубже, туго сжимается горлом, и Юнги беспомощно спускает ему в рот. И горит со стыда, горит всем телом. Он никогда так не делал, он всегда мог сдержаться, успеть попросить помочь ему руками, а теперь смотрит, как Чонгук глотает и медленно соскальзывает с члена, чтобы тут же угодить в еще один поцелуй с Чаном. Юнги, кажется, скулит. — Какого черта… — хрипло вырывается следом. Чонгук порывисто жмется губами к нежной коже на сгибе бедра. — Ты же сказал: сегодня, — и трется снова, щекой, виском, шикарным широким носом, — а я очень хотел, — бормочет он, все еще задыхаясь, — очень. — А больше ты ничего не хотел? — ворчит Юнги просто из вредности, не всерьёз, и Чан отзывается ласковым смехом: — Я тоже много чего хотел, — он подтягивается выше, жарко ведет ладонью по животу и груди, и Юнги, осыпаясь мурашками, вздыхает без особого протеста: — Вас двое, а я один. — Нам это не мешает. Юнги чувствует его хитрую усмешку, когда они целуются, но ему плевать, он позволит им что угодно, даже если никогда не признается в этом вслух. Но он хотя бы попытается. Хотя бы чуть-чуть. — Что бы ты, — говорит Юнги в чужие губы, неловко замолкая. И даже не глядя на Чана чувствует, как краснеет, — что бы ты… хотел? Чан целует снова, горячо и головокружительно, и так коротко, что когда он резко отрывается, Юнги задыхается. Чан трогает его лицо, скользит раскрытой ладонью по щеке, по линии челюсти, с жадностью трется большим пальцем по нижней губе. Под его нетерпеливым, голодным взглядом Юнги трепетно застывает, обугливаясь истеричным желанием целовать его руки, втянуть пальцы в рот, задохнуться на них. — Я хочу, чтобы ты сел мне на лицо. Юнги вздрагивает. Если у него встанет снова так быстро, это будет просто катастрофа для его гордости. Сказать хоть что-то в ответ он не может, только кивает, рассчитывая, что они поймут и так. И они понимают — знают, что как они готовы сделать ради него что угодно, так и он готов позволить им все. Юнги от смущения аж трясется, хотя он толком ничего не делает, просто позволяет перемещать себя как куклу. Крепко обняв, Чан перекатывается вместе с Юнги на спину, заваливая на себя, целует его смущенное лицо улыбающимися губами, пока Чонгук не перемещается назад, мягко поглаживая спину Юнги, расслабляя. — Ну же, хен, — ласково подначивает Чан, прикусывая его губу, — тебе понравится. Конечно ему понравится, Юнги даже не сомневается, но он тысячу раз умрет от стыда, прежде чем это случится. И умрет еще тысячу, если это то, чего хочет Чан. Чонгук помогает Юнги сесть и развернуться спиной к Чану, усаживая к нему на грудь. Кровать измученно скрипит от движения в тон дрожащему в груди Юнги напряжению. Он еще никогда не чувствовал себя настолько выставленным напоказ и не знает, как справиться с волнением и собственной неопытностью, но Чан словно считывает его ощущения. Не дразнит, как обычно, не медлит, сам подныривает ниже, дергая за бедра ближе к себе, потому что не хочет дать ни единой лишней секунды для волнения. Юнги действительно забывает о нем на короткое, обжигающее мгновение, когда чувствует, как язык широко проскальзывает между ягодиц, кончиком проходится по коже втугую. От неожиданного ощущения Юнги крупно вздрагивает, но Чан настойчиво тянет его бедра обратно вниз, пока не вжимается лицом так плотно, что его нос упирается ему под копчиком. Юнги стонет, вцепляясь в плечи Чонгука, прильнувшего губами к его шее, и чувствует, как горячее заполошное дыхание Чана, учащаясь, ложится на мокрую кожу там, внизу. Он правда этого хотел, ощущается физически — по тому, как туго закапываются пальцы в мякоть его бедер, насколько нетерпеливым становится язык, скользящий то вкруговую, то внутрь. Юнги стыдно от того, насколько ему это нравится — но где-то очень, очень далеко, — потому что он рефлекторно сжимается вокруг языка, скулит, поерзывая, и слишком поздно замечает, как не удерживается, отставляя задницу, вдавливая лицо Чана в матрас. У него не получается отстраниться, потому что при первой попытке Чан резко дергает его зад обратно, волнами зарываясь внутрь языком, глубоко, мокро, и Юнги так надрывно стонет, что Чонгук под его руками вздрагивает. — Хен, — восторженно выдыхает Чонгук, кусая его за плечо, — тебе нравится? Юнги неопределенно мотает головой, почти полностью повисая на Чонгуке. Он вообще не понимает, о чем он спрашивает, потому что вместе с тем, как Чан ласкает языком, Чонгук водит ладонью по его члену, скользит поцелуями по шее с ошеломительной, крошащей сердце нежностью. — Поцелуй меня, — Юнги, кажется, звучит умоляюще, но ему плевать. Чонгук в его руках застывает, оставляет под ухом сожалеющий поцелуй. — Хен, у меня во рту… — Да чтоб тебя, — рычит Юнги, дергая его лицо к себе. Чонгук под его губами обомлело застывает на секунду, но потом отвечает как умеет, как любит, с бешеной жадностью. Чан словно чувствует, как глубоко язык брата оказывается во рту Юнги, потому что, мягко раздвигая ягодицы, толкается глубже, сильнее, и Юнги захлебывается Чонгуку в рот. Он качается Чану навстречу, проезжаясь по его лицу, забывает, что должен сдерживаться, иначе Чан же задохнется к чертовой матери, но тот лишь сильнее впивается пальцами, мокро присасывается губами к припухшей коже и стонет так глухо, что его голос отдается у Юнги вдоль позвоночника. — Боже, хен, — выдыхает Чонгук, проскальзывая пирсингом по его губам, и Юнги терпко прикусывает его язык. — Сейчас, — говорит Юнги, отрываясь от Чана из последних сил. Он так задыхается, что может выдавить только рывками. — Кто из вас? Первый? У него между ягодиц так мокро, что восторженно-шокированный чановский мат вспыхивает на коже кипящим шепотом. Вторая ладонь Чонгука, вцепившаяся ему в талию, судорожно сжимается. — Можно я? Я долго не смогу… — смущенно отзывается он, и Юнги целует его снова, целует так, чтобы его «вам можно что угодно» чувствовалось тактильно. Когда Чонгук чуть отползает назад, давая Юнги пространство, чтобы развернуться к Чану лицом, Юнги со стыдом замечает, что щеки у Чана багрово-красные, будто он действительно задыхался. И Юнги дает ему задохнуться еще немного — ложится сверху, набрасываясь с поцелуем. Чан тут же сгребает железной хваткой, теряет кислород добровольно, Юнги целует его и с ума сходит от того, как это горячо, правильно, безумно. Он отставляет задницу для Чонгука, почти не вздрагивая от мокрого проникновения пальцев. Воспоминание о том, как Чонгук вчера вместо того, чтобы находиться на паре, находился глубоко внутри Юнги этими самыми пальцами, на этой самой кровати — горячо покалывает внутри. — Чани, — только и произносит Чонгук. И это какое-то долбанное волшебство, потому что Чан его даже не видит, лежа под Юнги, но его руки тут же проскальзывают вниз по спине, разводят ягодицы, и Юнги стонет, чувствуя, как глубоко и плавно чонгуковы пальцы трахают его распахнутую задницу. Внутри все горит, тянет, горячо и потрясающе, Юнги настолько впал в зависимость от этого ощущения, что не боится, доверяет им так, как никогда от себя не ожидал. Пальцы с нажимом гладят стенки, проталкивают внутрь смазку, прохладно капающую ему на копчик. Чонгук осторожен, но руки ощутимо дрожат, потому что ему не терпится. И Юнги прогибается глубже, игнорируя то, насколько он распахнут сейчас перед Чонгуком, и ему достаточно едва выдохнуть его имя в губы Чана, чтобы пальцы наконец исчезли. Еще один выдох, нетерпеливый, вырывается из него, когда он слышит шелест упаковки и следом чувствует мягкое, осторожное натяжение. Чонгук давит головкой совсем немного, он такой осторожный, он всегда такой с Юнги, но сейчас эта бережность выкручивает Юнги жилы. И, прижимаясь ко лбу Чана, он жмурится, совсем слегка толкается навстречу, намекая так, как никогда не смог бы словами — давай, тебе все можно, вам обоим все можно. С тихим стоном Чонгук проскальзывает внутрь наполовину, роняет голову между его лопаток и дышит тяжело, медленно, держится изо всех сил. Юнги ни черта не контролирует свое тело, только чувствует, как хаотично сжимается и разжимается, как горит от наполненности и тихого всхлипа Чонгука в спину. Руки Чана соскальзывают с его задницы, отпуская, и становится как будто во много раз легче. Чонгук чувствует это тоже, потому что плавным толчком оказывается полностью внутри, срывая с губ Юнги еще один сдавленный стон. — Опиши мне. Юнги не сразу понимает, чей голос слышит, — пульс грохочет в ушах, — но когда открывает глаза, Чан смотрит на него с жадным ожиданием. Он помнит их разговор, как Чан пытался объяснить, почему его не смущает любить Юнги на пару с братом. Потому что он чувствует Чонгука как себя, и гораздо сильнее для него, чем просто любить Юнги — ощущать, как он любит его через Чонгука тоже. Он хочет слышать, как Юнги хорошо с ними обоими, хочет, чтобы Юнги было так хорошо, как никогда не было. Но Юнги не мог бы этого описать, даже если бы захотел, он только целует Чана, легко, просто мажет губами с улыбкой. — Потерпи и сам узнаешь, — и глаза Чана многообещающе вспыхивают. Кажется, что терпеть придется Юнги, потому что когда Чонгук начинает плавно двигаться, он чувствует как привыкает к боли с пугающей быстротой, будто его тело по привычке открывается само, принимает охотнее. Чонгук жмется губами в шею, и его сдавленный скулеж тлеет у Юнги внизу живота. Юнги вслепую ловит его затылок, тянет еще ближе, и Чонгук наваливается сверху, вжимая его в Чана грудью вплотную, поддает бедрами глубже, резче. Юнги приходится вцепиться Чану в плечо зубами, чтобы заглушить голос. Между ними так тесно и так хорошо, так спокойно и так дико, и этот бешеный контраст держит в звенящем напряжении. Чонгук и правда не может долго терпеть, потому что вскоре сбивается с ритма, нетерпеливо поскуливая — ему хочется быстрее, жестче, но он осторожничает, и Юнги сам сжимается туже, чувствуя, как Чонгук замирает внутри с хриплым вздохом. Юнги гладит его затылок позади себя, потому что не может сказать вслух — у него к ним обоим такая огромная пьяная тьма нежности, что можно лопнуть. — Сейчас, сейчас, хен, — бормочет Чонгук, пока отстраняется, слегка качаясь. Юнги не видит, что там происходит, но слышит шелест второго презерватива, а следом шипение Чана. И благодарит богов, что не смотрит туда, где Чонгук раскатывает презерватив по члену брата, иначе бы он точно позорно кончил от этой картины. Чан целует его снова, почти бесцеремонно врываясь в рот языком, и напоминание о том, как сильно возбуждены они оба, прилетает Юнги по затылку. Чонгуку достаточно легонько прижать член Чана между ягодиц Юнги, как тот сразу уже опускается сам, судорожно сжимаясь от резкой наполненности. Чан не дает ему испугаться, целует жарче, трогает руками так торопливо, что от каждого прикосновения горит кожа, и Юнги, впуская глубже, вьется в его руках, будто обжигается, стонет, захлебываясь. — Черт, Юнги-хен, — хрипит Чан, опуская на себя до конца. Он не осторожничает как Чонгук, может, потому что сам хочет так, что сожрал бы, если бы мог, или потому, что на самом деле знает, что Юнги хочется больше. А ради желаний Юнги он пойдет на все. — Держись. Юнги постоянно забывает, какой же он чудовищно сильный, и вспоминает об этом, когда Чан садится, приподнимаясь с ним на руках, будто Юнги ничего не весит. Юнги даже ахнуть не успевает, как прилетает спиной в грудь Чонгука, потому что тут же оплетает Чана руками и ногами. Они держат его вдвоем на весу, и Чан, впиваясь в губы, раскачивает Юнги на своем члене так, что его почти подбрасывает, каждый раз насаживая так глубоко, что Юнги сжимает бедра на боках, будто хочет сломать ему ребра. — Тише, тише, — нежно смеется Чонгук ему в ухо, слегка прикрывая рот Юнги ладонью, потому что тот не замечает с каким громким стоном встречает каждый толчок в общаге с тонкими стенами. Юнги хнычет в ладонь Чонгука и немного хочет умереть, когда видит, как Чан склоняется ниже, зажимая его теснее, и с дразнящей игривостью ведет кончиком языка по костяшкам Чонгука. — Ты постараешься потише, правда, хен? — и улыбается так солнечно, будто абсолютно точно знает, как у Юнги от бешеного возбуждения внутри все взрывается. Юнги пьяно кивает, и Чонгук убирает руку, но на смену ей тут же приходят губы Чана, едва он порывисто бросает: — Придержи. И Юнги готов поклясться, что они, черт возьми, репетировали, иначе он просто не понимает, как им удается так легко им управлять. Потому что едва Чонгук перехватывает его под коленями и заваливает всем весом на себя, снимая ноги с Чана и разводя в стороны, Чан тут же вбивается теснее, зажимая собой. Он двигается быстро, плавно, и так глубоко, что Юнги в чужие губы глухо вскрикивает на каждом толчке. На шее Чана вспыхивают розовые всполохи от ногтей, но он этого не чувствует, только целует жарче, потому что хочет дать ему больше. Юнги, сжатый между телами обоих, плавится от того, насколько они оба здесь — для него; от собственной хрупкости, легкости в их крепкой хватке; и того, с каким напором они разносят его выдержку в пыль. — Давай, хен, — нежит Чонгук ему под ухо, Чан тянет вслед раскатистой мягкостью по губам: — Ну же. Юнги стонет сквозь плотно сжатые губы, потому что рука Чана так крепко сжимается на члене, что он и сам понимает, как мало ему осталось, но чёртовы близнецы добивают его с особым изощрением. — Или ты хочешь, чтобы я кончил первым? — улыбается Чан. Красивый, измотанный, с хитрыми блестящими глазами и испариной на лбу. Юнги бы ответил, но боится открыть рот и застонать, потому что Чан замирает глубоко внутри, только двигается мелкими волнами, мягко втираясь в простату. Проклятые, проклятые близнецы… — Не сдерживайся, хен, — беззаботно отзывается Чонгук, — если ты кончишь первым, я же могу помочь Чану руками. …которые теперь точно знают, как сильно он кинкуется с их взаимодействий. Настолько, что одна мысль о том, чтобы увидеть подобное, толкает Юнги за грань. Чан заласкивает его рукой сквозь оргазм, выжимая досуха, и Юнги чувствует себя настолько отлюбленным, что повисает на братьях совершенно без сил. Разожми они руки сейчас — он точно упадёт. — Так мне помочь? — насмешливо уточняет Чонгук. Чан ему тут же подыгрывает: — А что, в меню только руки? — Ну, наш ресторан ещё подаёт отличные бедра. Ртом тоже могу, наверно, не пробовал, но ради такого гостя… — Сволочи, — хрипит Юнги, пряча лицо на плече Чана, пока тот со смехом целует его в шею. — Или вы помогаете мне кончить, или я продолжаю думать о том, как хотел бы трахнуть хена на нашем мотоцикле. — Интересная мысль, — Чонгук хмыкает. Юнги отбивается почти испуганно: — Идите на хер. — Ну, снизу мы тоже можем быть… — отзывается Чан миролюбиво, и дурацкое хихиканье Чонгука перекрывает тяжёлый вздох Юнги.