the twins, an ordinary guy and cheese

 — Чтоб я был таким популярным, как эти двое. — Которые? — Да вон, идут с парковки. — Это первокуры, что ли? Слушай, я мелких не запоминаю. — Ну ты даешь, Юнги-хен! Весь универ по ним гудит, а ты не запомнил! — Пацаны как пацаны. Ну, смазливенькие, согласен. — Пацаны как пацаны это мы с тобой. А за этими близнецами девчонки, да и ребята, что сказать, бегают толпами, а они никому не отвечают взаимностью. Дружить — да, это пожалуйста, у них в друзьях пол универа, наверно. — Что в них такого? Какие-то странноватые жизнерадостные придурки… Юнги вспоминает об этом разговоре внезапно, когда уже летит лицом в пол после случайного столкновения с одним из этих жизнерадостных придурков, который сносит его здоровенной бочиной как танк. Жалкие пятьдесят пять килограмм от такой встречи совершают не самую мягкую посадку, но Юнги осознает это позднее, чем звучит свисток тренера. — Черт, ты цел?! Прости меня, пожалуйста! Танк оказывается перед ним на коленях, помогает подняться, хотя Юнги не уверен, что сам прикладывает хоть сколько-нибудь усилий, — эти ручищи мягко, но основательно вздергивают его с пола. Юнги подслеповато смотрит вперед, пытаясь выцепить чужое лицо из плывущей картинки перед глазами. И видит — нос. Здоровый, прикольный нос. Юнги смеется. Видимо, нервно, потому что лицо вдруг становится ближе, потом к нему присоединяются еще несколько, и в одном из них узнается лицо тренера. — Чан-а, ну какого хрена… — Простите, тренер, я просто не заметил его, когда мы оказались под кольцом. Мы, видимо, прыгнули для броска одновременно… «Ага, когда ты врезался в меня как скоростной поезд», — невесело думает Юнги, выпрямляясь. Но Мистеру-Какого-Хрена, кажется, этого недостаточно, потому что он сразу же помогает, — насколько это можно делать без участия Юнги, — встать, осторожно подхватывает под плечо. Кажется, его ведет, лоб и правая скула ноют страшно. — Продолжайте без нас, тренер, я ему помогу. Пока его уводят в тренерский кабинет, Юнги думает, что лучшей помощью от него было бы держаться подальше, потому что еще одно такое столкновение, и между ними разорвется сверхновая. У Юнги уже звездочки в глазах. И получается их отогнать, только когда его сажают на диван перед тренерским столом. — Прости меня, пожалуйста, я правда тебя не заметил, мне очень стыдно, — виновато тараторит Чан, пока раскидывает вещи в шкафу в поисках аптечки, — ты с таким страшным звуком шлепнулся, что я перепугался, вдруг ты сознание потерял. — От региональных тебя за это не отстранят, не переживай, — миролюбиво фыркает Юнги, но затыкается, как только Чан кидает на него хмурый взгляд через плечо. — Причем тут региональные? Я просто волнуюсь. Юнги честно сдерживает еще одну усмешку, пока Чан подходит к нему с аптечкой и садится рядом на диван. Лицо у него и правда обеспокоенное, виноватое, и это очень забавно, учитывая, что это, кажется, первый их разговор за те две недели, что собрали команду. Юнги тут вообще мало кого знает, только третьекурсников со своего потока, а у этой местной знаменитости он даже фамилию, кажется, не помнит. — Правда, Юнги-хен, мне очень жаль, что так получилось, если тебе что-то от меня понадобится… — Чан тянется к нему мокрым ватным диском, но Юнги подвисает так сильно, что даже не замечает, как ему обрабатывают ссадину на скуле, очень мягко и осторожно. — Подожди… Ты знаешь, как меня зовут? — Конечно, — смеется Чан, — мой брат в тебя так крашнулся, что… ой. Теперь они подвисают оба. То, что было сожалением на лице Чана пару минут назад даже рядом не стоит с тем, что у него на лице сейчас, перемешанное с кромешным ужасом. Юнги не знает, кому из них более неловко сейчас. Наверное, Чану, потому что Юнги так и сидит застывши, когда тот вдруг смеется: — Черт, я тебе этого не говорил, ладно? — он улыбается с очаровательно красным лицом, прячется за фейспалмом. — Господи, вот меня угораздило… — В смысле?.. — тупо отзывается Юнги. И это все, что удается выдать, пока он захлебывается вопросами и смотрит, как Чан смущенно хохочет. В смысле крашнулся? В смысле брат? Юнги не то, что его имя не знает, он, возможно, даже не припоминает толком его лицо. Что происходит? — Я и так проболтался, давай сделаем вид, что ты ничего не слышал? — Нет, подожди, — Юнги знает, что пожалеет, но он слишком сильно ударился головой, чтобы остановиться, — это что, пранк какой-то? Мы с ним вообще знакомы? Чан срывает упаковку с пластыря, пряча глаза, ему неуютно, это сразу видно. Вообще сегодня не лучший день для него, сначала толкнул чувака из команды, потом выболтал секрет брата — но он улыбается и, воспользовавшись шоком Юнги, без сопротивления лепит пластырь на скулу. — Мы вместе ходим на английский, да. Но давай договоримся, что ты никогда это не слышал? Угораздило же, а… Юнги и правда его больше не слышит, потому что пытается вспомнить хоть какое-то лицо с английского, которое могло бы в него крашнуться — кто вообще в здравом уме в него влюбится? На английский они ходили двумя курсами, четвертый со вторым, а третий с первым, потому что кафедра считала, что так эффективнее практиковать язык для всех. Но Юнги плохо знал и ребят с потока, не то что первый курс… Пока тремя днями позже, сидя на английском, он вдруг не слышит: — И последними остаются у нас… так, Юнги и Чонгук, вам достается проект по «Портрету Дориана Грея». Юнги рефлекторно начинает крутить головой в поисках первокура, с которым ему придется делать сраный проект в течение месяца, натыкается на такое же ищущее его лицо на соседнем ряду, и вежливая улыбка застывает на губах как приклеенная. Юнги уже точно видел такой нос. Человек с таким носом недавно сшиб его так, что Юнги поцеловал пол спортзала. И, кажется, у него были такие же большие глаза и пухлые губы. Твою мать… Чонгук, абсолютно спокойный, легонько кланяется. В аудитории поднимается гомон, когда все пересаживаются, разделяясь на установленные пары. Чонгук поднимается сам — потому что он младше, а не потому что влюблен (Юнги надеется), — садится рядом на опустевшее место, очень тщательно раскладывая свои вещи. Юнги умирает от неловкости. Чонгук на него не смотрит вообще, не краснеет, не смущается, или что там должен делать человек, теоретически влюбленный в него. Просто поворачивается, аккуратно кланяясь снова. — Меня зовут Бан Чонгук, надеюсь на наше сотрудничество. — Мин Юнги, очень приятно. И очень неловко, просто кошмар. Юнги улыбается как может, но это, кажется, больше похоже на судорогу. То, что он ничего не знает про неловкость, он понимает, когда позади вдруг звучит до боли в скуле знакомым голосом. — Сонсенним, я остался без пары! — Да? Прости, у меня столько изменений в списке… Ничего, присоединишься к брату? Думаю, знаний Юнги-щи хватит, чтобы потянуть вас обоих. Знаний, может, и хватит, а вот психика точно не вывезет, думает Юнги, когда оглядывается на то, как Чан собирает свои вещи, направляясь к ним. Он улыбается как в прошлый раз, виновато, но очень тепло, есть в нем какая-то очень располагающая к себе солнечность. — Обещаю не сшибить тебя снова, хен, — шутит он, подтаскивая третий стул. Юнги к собственному удивлению осознает, что, чувствуя спадающее напряжение, смеется. — Уж постарайся. Я не думаю, что у ссэма есть пластыри. Чан смеется тоже, пока пытается умостить свои тетрадь и телефон на столе. Юнги смотрит на его нелепый чехол с мультяшными волками и фыркает. Может, все не так уж и плохо, может, нет и никакого краша у Чонгука, потому что он ведет себя спокойно, предлагает идеи по проекту, рассказывает что-то про фильм. Юнги почти втягивается в работу, в нормальность происходящего, но в какой-то момент он поднимает глаза и замечает, что все на них смотрят. Постоянно. Рассказ Хосока сам всплывает в голове, и Юнги осознает, что он буквально стиснут между двумя очень популярными в универе близнецами, будучи совершенно непопулярным сам. Господи, только бы никто не подловил его за углом, чтобы выцарапать на его лице ревностное «держись от них подальше». Он и так старается. Хосок ловит его в коридоре на перемене. — Ну что? — Что ну что? — вздыхает Юнги, позволяя тащить себя в неизвестном направлении. Хосок пришпиливает его к стене у окна и устраивает допрос с пристрастием. — Как они? — Ну… Невероятные, — у Хосока в предвкушении загораются глаза, но Юнги с ухмылкой продолжает, — две руки, две ноги, голова, просто вау. — Хен, — хнычет Хосок, — в нашу универскую газету просят их интервью, а мне нужна хоть какая-то информация до этого, что-нибудь интересное. — А философия «не зассал и подкатил» тебе не близка, да? — Юнги усмехается. — Если хочешь завербовать меня в шпионы, ты хоть свининку пообещай, а то я, знаешь, сколько ценного могу тебе о них рассказать! — Хосок чуть не прыгает на месте. — Да, например, что у Чонгука хреновый английский, а у Чана наоборот, и что они оба не любят читать, потому что засыпают. — И… — Хосок терпеливо ждет продолжения, но, заметив на лице Юнги совершенно нагляцкую насмешку, вздыхает, — и все, что ли? Ты издеваешься надо мной? — Это ты надо мной издеваешься. Чего тебе от меня надо? Я с ними знаком часа два от силы. — За два часа вообще-то многое может произойти! За два часа можно влюбиться, найти судьбу… — Ага, — мрачно говорит Юнги, — один там уже в меня влюбился… — Кто? — Ты. — А? Они смотрят друг на друга в идиотской заминке, Хосок глупо моргает, и отчаянные попытки найти смысл в последних предложениях вспыхивают у него на лице как свет от гирлянд. Юнги героически держит каменное лицо. Такое ощущение, что Чан надышал на него своей болтливостью. Одна надежда на Хосока, который должен вспомнить, как часто любит шутить Юнги, или что его мозг просто не сможет обработать такую бредовую информацию. — Подожди, что? Черт. — Кто-то из них влюблен в тебя?.. — То, с какой жалостью ты это произнес, должно намекнуть мне, что влюбиться в меня может только конкретный дебил, наказанный судьбой? — Юнги насмешливо приподнимает бровь. — Окей, остынь, я пошутил. — Хен… — прищурившись, тянет Хосок, — ты что-то недоговариваешь. — Я переговариваю, ага. Хосок ему, конечно же, не верит. Юнги не верит тоже, потому что чем чаще он видится с близнецами, особенно с Чонгуком, — Чан открещивается от работы, обещая сделать анализ фильма, — тем больше думает, что этого просто не может быть. Они пересекаются на переменах, иногда в столовой, передавая друг другу книгу с кучей закладок, иногда Чонгук поджидает его у ворот универа перед парами, но он ведет себя совершенно нормально. Он вообще хороший парень. У него потрясающее, идиотское чувство юмора, особенно по части пародий на мемы; он ответственный, талантливый… И кошмар какой красивый. Юнги, сидя с ним в столовой, залипает на лицо, с которым Чонгук объясняет концепт иллюстраций к проекту, и думает, что такие красивые люди просто не влюбляются в таких, как Юнги. Это такие, как Юнги, обычно — безответно — влюбляются в таких, как Чонгук. И, кажется, с ним согласятся все остальные, потому что на них двоих смотрят постоянно. В ожидании внимания, которое получает почему-то Юнги. Юнги даже грешным делом думает, что это Чан в него влюблен. Они все еще большую часть времени пересекаются на баскетболе, потому что соревнования между универами начнутся через месяц. После того инцидента, за который Чан до сих пор не прекратил извиняться, он чаще заговаривает с Юнги, смеется над его шутками, улыбаясь с очаровательной честностью. Иногда он даже подходит помассировать его плечи на перерывах, и Юнги под его мощными лапами чувствует себя позорно мягким. Чан кажется настолько расположенным к нему, настолько открытым, что Юнги не уверен, в чем здесь настоящий подвох: что, как сказал Хосок, у близнецов просто миссия задружить все население планеты до смерти, или что Юнги правда нравится кому-то из них. Например, не Чонгуку, а Чану. — Привет, ты уже выбрал что-нибудь? — обрушивает на него Чан, влетая за столик как ураган. Юнги вздрагивает, выдирая наушники из ушей. — Что? — Выбрал что-нибудь? И привет, да, — он так широко улыбается, будто ничего лучше появления Юнги в Старбаксе с ним за всю жизнь не случалось. — Или хочешь, я выберу нам на свой вкус? Юнги промаргивается. Они вроде как договорились встретиться, чтобы обсудить, что там Чан наваял после просмотра фильма в оригинале, но Чан своей беспричинной радостью разносит тщательно настраиваемый рабочий настрой Юнги как по щелчку. — Если хочешь, — растерянно отзывается он. Чан прыскает, по-доброму усмехаясь. — Я спросил, хочешь ли ты? — Я хочу айс-американо. — Окей! Чан так же бодро выскакивает из-за столика, Юнги только таращится ему вслед, вообще не понимая, что происходит. Мысль о том, что это просто дружеская посиделка, доходит до него очень долго и тяжело, — как минимум потому что Юнги не привык дружить с популярными людьми, — Чан успевает вернуться с двумя айс-американо и парой маффинов. — Подожди. Ты купил мне кофе? — И маффин, — с улыбкой кивает Чан. Юнги вздыхает. — Я, вообще-то, старше, значит я должен тебя угощать. — А я, вообще-то, сшиб тебя на баскетболе и до сих пор не искупил вину. — То есть, те тридцать восемь, нет, тридцать девять раз, что ты извинялся, — говорит Юнги, слегка запинаясь в словах, когда Чан вдруг смеется, — были просто прелюдией? — Ты такой смешной, хен, — Чан, подпирая щекой кулак, заваливается на стол. — Вот и комплименты пошли. Что будет дальше, даже страшно. — Ну, кофе я тебе купил, комплимент сделал, остается только на свидание позвать. Юнги всегда шутит, когда нервничает. Чан что-то нервным не выглядит. — Я смотрю, ты задался целью конкретно испортить себе вечер, — снова отшучивается он. — Это еще почему? — Ты когда-нибудь видел наименее подходящего кандидата для свидания? — Да ладно, — усмехается Чан, щурясь, — мне, наверно, очередь надо отстоять, чтобы добиться от тебя свидания. — Ты точно не путаешь нас местами? — Юнги фыркает, облокачиваясь на спинку, Чан пришпиливает его к ней еще одним метким: — А ты хочешь добиться от меня свидания? Это все шутки, просто подколки, но Чан, очаровательно, по-дурацки посмеиваясь, смотрит на него, сощурившись, с такой искренней приязнью, что у Юнги беспомощно печет в груди. Он не привык получать столько внимания. И в глубине души он понимает, почему на них всегда так пялятся, почему хотят попасть в близкое окружение близнецов. Чан такой красивый, такой ирреально сияющий, что на него невозможно не смотреть, и когда ты оказываешься в эпицентре его внимания, теплого и неподдельного, ты чувствуешь себя центром вселенной. То, что в центре вселенной оказывается здоровенная бездна, полная неприятностей, Юнги осознает чуть позже. Накануне списавшись с Чонгуком о том, что они не смогут пересечься в универе, Юнги несет книгу к нему в общагу, получив разрешение просто оставить ее в комнате. Пары Юнги закончились сегодня раньше обычного, поэтому чуйка не подает ему никаких сигналов об опасности, пока он идет по тихой, полупустой общаге в поисках нужной комнаты. И так же упорно молчит, когда Юнги, свято уверенный, что внутри, как ему обещали, никого, заходит внутрь. «Никого» смотрит на него двумя парами очень похожих глаз, но Юнги не задерживается на них долго — взгляд без разрешения падает туда, где Чонгук затягивает корсет на голом торсе своего брата. — Уже пора говорить, что это не то, что ты думаешь? — сквозь смех спрашивает Чан. А Юнги не думает. Он вообще не думает, пока адски залипает на черном ласковом кружеве, крепко стянувшем тело, как оно точит талию, округляя бедра. Юнги много раз видел Чана топлес в раздевалке, и он знает, насколько мощное у него тело, обычно скрытое за толстовками. Но что-то в прозрачной хрупкости рисунка делает его изящным, гибким и невероятно красивым. Юнги, проскальзывая взглядом вверх, цепляется за нежно-молочную рюшу, окаймляющую верхний край корсета, едва прикрывающую темные соски — и во рту пересыхает. — Думаю, что молчание тут знак одобрения, — смеется Чан, — или охренения, скоро узнаем. Юнги наконец выпадает обратно в реальность, смотрит на улыбающееся лицо Чана и абсолютно багровое лицо Чонгука за его плечом. Юнги никогда не видел его настолько смущенным. — Я, кажется, невовремя, — хрипло отзывается он. Чонгук с тем же красным лицом заслоняет собой брата. Поздновато он кинулся спасать чужую честь. — Это правда не то, что ты подумал, — еле выдавливает Чонгук, уставившись в пол. — Да я ничего не подумал, — Юнги замолкает, пытаясь подобрать слова. Получается хреново, потому что мозг без остановки прокручивает мысль о том, что Чан в корсете где-то там. — Он точно подумал, что это у нас такие инцестные эротические игры, — фыркает Чан. Чонгука в приступе то ли отрицания реальности, то ли стыда, нервно мотает туда-сюда. — Господи… — испуганно вздыхает он, отступая в сторону. Юнги изо всех сил не смотрит на вновь открывшееся кружевное мракобесие, героически фокусируется на красных щеках Чонгука. — Я ничего не подумал, правда. Кроме того, что, ну… Тебе очень идет. — Значит, все-таки одобрение, — бросает Чан, глядя на брата. Чонгук закрывает лицо руками и мученически стонет. Потом отнимает их от лица и, вперившись решительным, но все еще очень смущенным взглядом, говорит: — Я увлекаюсь шитьем, понятно? — Ладно? — растерянно отзывается Юнги от такого напора. — Я хожу в арт-факультатив, со мной ходит Ли Джиюн, — Чонгук опускается на кровать, вздыхая, — мы как-то проектировали одежду, и она ляпнула, что на ее фигуру невозможно сделать красивое платье… — Подожди, Ли Джиюн, пловчиха с четвертого курса? Которая выиграла региональные в прошлом году? — Да. Мы поспорили, что я смогу сделать для нее красивое платье, это пока только каркас, не финальный вариант, но… — Чонгук беспомощно указывает рукой на Чана, безмятежно стоящего посреди комнаты в спортивных штанах и корсете, и Юнги по глупости влетает в него взглядом снова. Ничего. Это просто Чан в корсете. Который сделал Чонгук. Очень красивый корсет, между прочим, а какой материал… — У меня нет в знакомых модели с типом фигуры, как у нуны, поэтому пришлось подключать Чана. — Признайся, что даже будь у тебя такие знакомые, ты бы все равно побоялся попросить, — вздыхает Чан. Юнги наконец-то отвлекается от сумасшедшей картинки перед глазами и уставляется на Чонгука. — Это почему? — Мне неловко рассказывать об этом моем увлечении, — смущенно признается Чонгук. — Я вообще люблю шить, но на факультативе сказал, что пришел ради рисования. Мало ли, что люди подумают. Ты вот, хен, — он осторожно поднимает взгляд, — тоже подумал что-то… — Я ничего не подумал. Только то, что если у тебя такой охренительный талант к шитью, тебе нельзя его скрывать. Лицо Чонгука озаряется невероятной радостью. Он смотрит большими блестящими глазами, полными благодарности, все еще слегка румяный на щеках, и Юнги немного теряется, смущенно почесывая шею. — В общем, ну… — Спасибо, хен! — выдыхает Чонгук и тараторит, захлебываясь от восторга, — а хочешь посмотреть мою коллекцию эскизов? Еще могу показать образцы ткани, которые я подобрал! Юнги в панике смотрит на Чана, но тот долго смотрит на брата с невероятной, теплейшей нежностью, потом переводит взгляд на Юнги и неловко пожимает плечами, мол, ну что тут с ним сделаешь.  — А, прости, — вдруг вспоминает Чонгук, замечая книгу в руках Юнги, — мы же проект хотели продолжить… — Ничего, можем сначала посмотреть твои эскизы, а потом к проекту, — с улыбкой предлагает Юнги, — о, или даже, может, как часть проекта мы могли бы разработать эскизы нарядов для героев книги? Чонгук вскидывает огромные, по-щенячьи восторженные глаза, и волна восхищения в них сносит Юнги как штормовая, разбивая об реальность, в которой, вообще-то, если верить Чану, Чонгук в него влюблен. Твою мать… * Разделив свой секрет с кем-то, помимо брата, Чонгук, кажется, чувствует себя гораздо свободнее и легче идет на контакт. В действительности он не такой серьезный, как Юнги думал раньше, пока пересекался с ним только на тему проекта — он очень смешливый, дурашливый, любит присылать мемы. В этом они тоже оказываются очень похожими с Чаном, разве что тот был более хаотичным, или Чонгук просто сдерживался, потому что… Юнги отказывается думать, почему. Он проводит с близнецами еще больше времени, чем раньше. Чан налетает на него в коридоре, зовет то поиграть в автоматы после пар, то вместе пообедать в столовой, то потренировать броски, и Юнги на все соглашается, потому что у него нулевой иммунитет к его улыбке. Все, на что его хватает, это таскать Хосока за собой, хотя первые кринжевые недели он переживает с трудом — Хосок смотрит на близнецов, открыв рот и от восхищения, и от того, как Чонгук все время трется рядом, как Чан трогает его чаще, чем это было бы прилично. Но они просто такие, очень общительные, очень расположенные — особенно к Юнги, — и он не может не чувствовать разливающееся в груди тепло от собственной исключительности. В пятницу в общежитии празднуют Хэллоуин, и на протяжении недели каждое третье сообщение в общем чате с близнецами — это обещание страшной кары в виде щекотки, если Юнги не придет. Он до последнего отказывается, каждый раз ухищряясь придумывать новые отмазки, потому что в настоящее «Я не знаю, что делать на вечеринках» они не верят. Потом к близнецам, по сговору или просто по таланту находить неприятности для Юнги, присоединяется Хосок, и его мольбы в ухо страшнее любой щекотки. Хосок клянется отплатить ему чем угодно, если Юнги согласится пойти, потому что он героически решился подкатить к второкурснику с философского, по которому сохнет второй месяц, и ему нужна гарантия, что Юнги не даст ему нажраться в случае отказа. Юнги не дает ему нажраться, потому что нажирается сам. Сначала все идет довольно неплохо, даже весело, общага гудит всеми этажами, Юнги то и дело встречает знакомых, которые уговаривают его на приветственную рюмашку соджу, и где-то к шестой он расслабляется так, что начинает получать какое-то удовольствие от происходящего. Студенты носятся повсюду с разрисованными лицами, в идиотских костюмах, играют в какие-то игры, из общих комнат орет музыка. Хосок не возвращается, и Юнги в какой-то мере рад, что второкурсник, видать, не отказал — Хосоку откажешь, как же, — а с другой стороны он ощущает странную светлую тоску. Он не против одиночества, но сейчас, когда все вокруг отчаянно наслаждаются праздником и компанией друг друга, чувствует себя немного лишним. У него нет других близких друзей и… Когда его сшибают в проходе на кухню, удар даже кажется смутно знакомым, но он не успевает упасть, потому что тут же ловят за плечи. — Я уже начинаю думать, что тебя это прикалывает, — слышит Юнги и поднимает глаза. — Чан? — неуверенно зовет он. Чан улыбается ему, с трудом узнаваемый в своей боевой раскраске: глаза густо накрашены, волосы всклокочены так, что темно-серые волчьи уши сложно заметить сразу, фальшивые алые шрамы раскиданы тонкими линиями по обнаженному торсу, цепь, окольцевавшая шею, металлическим хвостом аккуратно лежит между крупных грудных мышц. Юнги так тяжело сглатывает, что горло сводит. Его что, кто-то маслом измазал?.. — Нет, я волк, — улыбается Чан, подкидывая нелепый пушистый хвост, торчащий из-за пояса. — Вуф-вуф? — Господи, — с облегчением смеется Юнги, чудовищно благодарный его дурашливости. — И с каких пор у нас волки бегают в ошейниках? — Мало ли, — Чан весело пожимает плечами, — вдруг кто-то захочет приручить. Юнги всеми силами смотрит ему в глаза. Только в глаза, ни сантиметром ниже. Чан улыбается с хитринкой. — Волки не приручаемы. — Какой ты зануда, хен, — вздыхает Чан и, сгребая за плечо, тащит его из кухни дальше по коридору, с трудом обходя людей, но не отпуская все равно. — Мне что, надо было Красной Шапочкой одеться? — Да уж, — фыркает Юнги, — тебе бы пошло. — Просто признайся, что хочешь еще раз посмотреть на меня в корсете. Из-за громкой музыки его голос горячо льется Юнги прямо в ухо, так близко, что Юнги почти чувствует его губы на коже. Он крупно вздрагивает от этого ощущения, но Чан не замечает, потому что сам трясется от хохота. Юнги что-то вообще не весело. Когда его заводят в комнату, лишь смутно похожую на гостиную из-за огромного количества украшений и не пойми откуда взятого диско-шара на столе, их приветствуют так, будто ждали весь вечер. Из сидящих кругом на полу людей Юнги узнает только Чонгука, Намджуна с баскетбола и Шиен со своего потока, но его принимают как своего, сразу наливают выпить, подталкивают коробку с жареной курицей. Все смеются и говорят разом, устраивая полный хаос в гостиной, но Юнги находит это безумие очень комфортным, потому что сливается с фоном и не привлекает много внимания, наблюдая хмельным взглядом за весельем остальных. — Ты в порядке, хен? Юнги поворачивается, натыкаясь на смущенную улыбку Чонгука, сидящего в проклятых кроличьих ушках. В полумраке его лицо засыпает цветными бликами от диско-шара, добавляя какой-то трепетной таинственности происходящему, волшебства, которое очаровывает Юнги на несколько долгих, беспокойных для Чонгука секунд. — А, да, прости, — Юнги встряхивает головой, неловко улыбаясь, — а что? — Ты говорил, что чувствуешь себя неуютно в незнакомых компаниях. Да? Он говорил? Остается только догадываться, сколько еще мелких деталей о себе он ненароком ронял в разговоре, и сколько из них Чонгук запомнил. — Да нет, тут даже весело, — усмехается Юнги, наблюдая, как Чимин и Бора, одногруппники близнецов, о чем-то яростно спорят сквозь хохот. Или ему правда весело, или он слишком много выпил. — Я рад, — Чонгук широко улыбается, сморщив нос, — но если тебе вдруг будет некомфортно, скажи, я придумаю отмазку, чтобы тебя отсюда вывести. — Ого, а просто так меня не отпустят? — шутит Юнги. — Сначала придется пробиться через Бору, а потом через Чана, и я не знаю, кто из них сложнее, — Чонгук забрасывает кусок курицы в рот и смешно бормочет: — но я точно знаю, что Чан ни за что не захочет тебя отпускать. Смех застревает у Юнги в горле. Вот и конец приятному, спокойному чиллу. Юнги находит глазами Чана, сидящего по другую руку от Чонгука и болтающего с Намджуном, и тот посреди разговора вдруг ловит его взгляд, улыбается, салютуя бутылкой пива. Юнги не знает, почему его это вообще парит. Больше, чем осознание, что Чонгук и правда в него влюблен, его волнует собственная реакция на них обоих. Почему он все время таскается с ними, держит телефон рядом на случай, если они напишут, почему ему так тепло от того, как они оба неприкрыто ищут общения с ним, хотят видеться чаще. Юнги бы разобраться с собой прежде чем все зайдет дальше, чем он привяжется к ним. А главное, понять, почему он на самом деле поощряет общение с ними: потому, что ему очень льстит, как два популярных парня ищут его дружбы, или потому, что грань этой дружбы настолько тонкая, что он сам чувствует, как теряет равновесие. — Ой все, давайте поиграем, — вздыхает Бора, пока Чимин рядом с ней дергается в танце победителя, — гоните рюмки, щас будем узнавать все ваши грязные секретики. — Только не говори, что ты предлагаешь «я никогда не»… — Намджун качает головой. — А что, все еще не можешь пережить, как ты на дне рождения Сокджина-оппы сдал всем, что пробовал надевать чулки? Чан гогочет так громко, что заваливается назад, еле успевая подпереться руками. — Ссыкуны, так уж и быть, могут наблюдать, — ухмыляется она, пока Намджун вздыхает безнадежное «Бора-я…», и жестом бармена-профи разливает соджу по рюмкам, — давайте, давайте. Кто начнет? Онни? — Я никогда не… — Шиен задумывается, — не списывала на тестах. — Да ты что, издеваешься… — Намджун вздыхает еще более тоскливо, прежде чем вместе со всеми выпить. Чимин, заваливаясь к нему на плечо, хихикает, забавно щурясь. — Да нормально, — Чан насмешливо приподнимает бровь, — нуна, ты давай, не останавливайся, так глядишь и разболтаем самых загадочных. Юнги делает вид, что не замечает его взгляд на себе. — Нет, чего вы как дети, — фыркает Бора, — давайте уже по-крупному. Я никогда не надевала одежду противоположного пола. Чан спокойно опрокидывает рюмку, но едва поднимается гомон с сотней вопросов, как он тут же переводит стрелки: — Намджун-хен надевал чулки, а не выпил! — Да господи, — стонет Намджун, под чужой смех выпивая соджу. — Ладно, я никогда не плавал голым. Все смотрят друг на друга в молчании, пока Чимин, сдав себя заливистым хохотом, не тянется к своей рюмке. Немного погодя, выпивает и Чонгук. — В смысле? Куки, серьезно?! — вопит Бора. Чонгук пожимает плечами. — Я из Пусана, конечно я должен был попробовать. — Так стоп, — Бора не отрываясь смотрит на него, — я никогда не плавала голышом с кем-то. Чонгук, расплываясь в улыбке, выпивает снова. Шум поднимается такой, что стены дрожат. Бора пытается выбить побольше информации, но Чан тут же приходит на помощь: — Нет, все, меняем тему. Меня никогда не приглашали на свидание, — пьют все, кроме Юнги, и Чан уставляется на него как на пришельца, — ты серьезно? — За мной не то чтобы очередь из кандидатов выстраивается, — огрызается Юнги, но Чан невозмутимо парирует: — Я был уверен, что, вообще-то, выстраивается. Чонгук, опуская взгляд, очень забавно хихикает. Юнги показывает Чану средний палец, Чан ему — сердечко, и до следующего раунда все в комнате ржут как безумные. Следом идет еще куча все более и более бредовых вопросов, которым Юнги теряет счет, как и выпитым рюмкам, но ему нормально, ему хорошо, он смеется со всеми, радуется, расслабляясь настолько, что перестает замечать, как от смеха на него то и дело заваливается Чонгук, и его ладонь обжигает ему коленку; как сидящая справа Шиен хлопает его по плечу, гогоча. Волшебство беззаботного счастья лопается как разноцветный мыльный пузырь, когда Бора объявляет: — Ну что, господа извращенцы, я никогда не играла в бутылочку. И выпивают все, — даже тихоня Гахен, — кроме Чонгука и Юнги, но весь шок окружающих почему-то обрушивается именно на Юнги. — Ты прикалываешься? — удивленно спрашивает Чан, смешно приподняв брови, и Бора с Чимином ржут над его лицом так, будто сейчас умрут. — Я уже понял, что у тебя странные представления о моей личной жизни, спасибо, — смеется Юнги. — Брось, чувак, все в нее играли. — А твой брат? — усмехается он. — Чонгук дружил с компанией задротов, там хреново с приключениями. — Возможно, я просто не люблю целоваться с кем попало? — фыркает Чонгук. Юнги с улыбкой поддевает его плечом. — Смотри на них, а, умудренные опытом старцы, — и Чонгук забавно хохочет ему в ухо. — Так дело не пойдет, — пьяный Чимин смешно вскидывает руками, чуть не опрокидывая свою рюмку, — мы должны поиграть в бутылочку. Гешт…гетшаль… Короче, их надо закрывать. — Как ты зачет по психологии вообще получил? — Чонгук усмехается. — Цыц, он дело говорит! — встревает Бора, разливая остатки соджу по рюмкам и укладывая бутылку посередине. — Вы у меня че, нецелованные домой пойдете? Юнги до последнего думает, что это просто шутка, и искренне смеется над хаосом, который происходит в гостиной после этого предложения. Но его улыбка становится все слабее, когда все присутствующие начинают соглашаться, и Чонгук, — Чонгук, в трезвости которого Юнги был почти уверен, — поблескивая пьяными, решительными глазами, объявляет: — Если хен согласен, то я тоже, — Юнги ошалело пялится в ответ, но Чонгук только фыркает раздраженно, — не люблю, когда кто-то свое превосходство демонстрирует. О, Юнги знает, насколько силен максимализм в Чонгуке — не даром они впряглись в этот проект с таким масштабом, будто поедут его демонстрировать королеве Англии. А потом он смотрит на самодовольные ухмылки ребят, сидящих вокруг и думает, что хрен с ним. Нет, сначала думает, что он слишком пьян, а уж потом хрен с ним. Шанс, что его зацепит, вообще минимален, их тут десять человек, может, пронесет… Первые пять раз его действительно проносит, и Юнги страшно веселится, пока с гоготом и аплодисментами смотрит, как остальные целуются. Как визжит Гахен, пытаясь отбиться от Боры, которая с театральной омерзительностью чавкает ртом, пока тянется ее поцеловать; как стукаются губами Чимин и Намджун, и второй до следующего раунда сидит красный и довольный; как Бора тянется к Чонгуку и клянется никогда в жизни не дать ему списать, если он вздумает полезть языком. Это становится не только весело, но и очень горячо, когда бутылочка указывает на Чимина и Чонгука и они, отсмеявшись, наклоняются друг к другу с разных частей круга, и их медленный, но очень красивый поцелуй разворачивается прямо перед глазами Юнги. О своем участии в этой игре Юнги вспоминает, когда бутылочка указывает на него, а потом очень долго и мучительно раскручивается, на спасительные пару сантиметров минуя Чана и останавливаясь на Намджуне. И Юнги пьян, слишком пьян, потому что ему кажется, что он видит на лице Чана досаду. Поцелуй с Намджуном выходит очень быстрым, Юнги даже не успевает понять, что произошло, потом бутылка, к счастью, минует его снова. А потом останавливается на Чане и Чонгуке. Если бы у Юнги так сильно не шумело в ушах, он бы оглох от воплей остальных. — Ой, да че вы орете, — смеется Чан. Чимин вопит: — Да вы же сольетесь! — В смысле? — Чонгук недовольно вскидывает бровь. — Ты думаешь, мы никогда не целовались? — Что?! — Мое нежное летнее дитя… — воркует Чан, ухмыляясь. — Ты многого не знаешь про жизнь близнецов. Юнги вот тоже не знает. Но в груди вдруг становится так жарко, будто знает и сам же наблюдал. — Да ладно, — вступается Шиен, — мы с сестрой тоже вместе учились целоваться, когда были мелкие. — Они не успокоятся, — фыркает Чан и, по-хозяйски притягивая к себе за затылок, целует брата. Все вокруг орут, но Юнги застывает, влипая взглядом туда, где соприкасаются губы близнецов. Они не спешат прерывать поцелуй, скользят губами медленно, почти демонстративно, будто специально. Чан тянет его ближе и Чонгук спокойно, знающе наклоняет голову, позволяя себя целовать. Юнги сгорает к чертовой матери. Это так красиво и так неправильно, но еще более неправильно то, как жарко печет в животе от этого зрелища. Чан плавно отрывается от Чонгука, почему-то переводя взгляд на Юнги, и от этого взгляда мурашками осыпает загривок. Каково было бы поцеловать… кого-нибудь из них? Боже, как же он пьян. Каково это — он узнает быстрее, чем не ожидал. И не кого-нибудь из них, а обоих. Потому что бутылочка, остановившись на нем, вдруг следом выбирает близнецов, издевательски останавливаясь ровно посередине. Чан с Чонгуком даже сидят одинаково, и горло бутылки режет пополам пространство между их коленками. — П-перекручиваем? — спрашивает Юнги, то ли с надеждой, то ли от отчаяния, но Бора, прекрасная Бора, которая сегодня всеми силами не просто вырыла ему могилу, но и скинула туда и красиво прикопала, нагло отзывается: — В смысле перекручиваем? Бутылка указывает на двоих, значит выбирай. Юнги выбирает умереть на месте и развеяться в космическую пыль. — Это у нас новое правило, что ли? — вскидывается Чан. Юнги, конечно же, спотыкается о мысль о том, что Чан не хотел бы с ним целоваться, даже не догадываясь, что это на его лице написан дискомфорт. — Всегда перекручивали, если непонятно. — Никаких перекручиваний, пусть выбирает. — Может, вы как-нибудь сами… — неловко отзывается Юнги. Чонгук ловко утаптывает его могилку осторожным: — Он может поцеловать обоих. Наверно? — и смотрит на Юнги, прикусив губу. — Могу? — переспрашивает Юнги растерянно. — Можешь? — Чан смотрит на него темными, серьезными глазами. Разноцветные блики, танцующие на его лице, скачут как тревожная морзянка. — Это ты нам скажи. Юнги не уверен, что может, но точно знает, что хочет. Он кивает, нервно облизнув губы, и близнецы подаются к нему одновременно, как по команде, — и он так пьян, так чудовищно пьян, что закрывает глаза и просто застывает всем существом. Он не знает, кто целует его первым, но как только их губы соприкасаются, горячий, тяжелый выдох обжигает кожу, и Юнги вцепляется первый, теряя равновесие. Его целуют бережно, так одуряюще сладко, что он просто застывает, упиваясь этими поцелуями, нежными прикосновениями пальцев к щеке. Тишина, густая и знающая, звенит вокруг них и в груди Юнги, под ребрами — хрупкими колокольчиками, не давая вдохнуть. Юнги ловит кислород едва ли на секунду, когда губы исчезают и вдруг возвращаются, резко, жадно. Тишина лопается свистом и аплодисментами, и только благодаря этому никто не слышит, как Юнги мычит в чужие губы, задыхаясь. Это совсем не похоже на предыдущий поцелуй, но ему и неважно, кто из них целует его сейчас, пока сам он умирает от желания целовать бесконечно — их обоих. Пальцы нежно вплетаются в волосы на затылке, и Юнги, забывшись, проскальзывает языком по губам, чувствует ответное прикосновение. Внезапное ощущение теплого металлического шарика на языке прошибает его вдоль позвоночника. Какого черта, у кого из них проколот язык?.. Все обрывается так же быстро, как началось. Юнги не сразу открывает глаза, а потом видит близнецов на своих местах, спокойных, будто эти сумасшедшие поцелуи были просто его буйной фантазией, только в глазах — одинаковая кипящая топь. — Если бутылочка не повернется к ним снова, я сам ее поверну, — шутит Чимин, и ребята вокруг хохочут. Юнги промаргивается, возвращаясь в реальность. Игра, к его счастью, меняется на другую, и до конца вечера он старается не смотреть на близнецов, которые точно смотрят на него. * Юнги страшно благодарен тому, что близнецы ведут себя как обычно, несмотря на то, как бодро они облизывались несколько дней назад, и как Юнги очень неприкрыто этим наслаждался. Они продолжают общаться даже после сдачи проекта, пусть теперь им не нужно видеться так часто, и чаще всего Юнги пересекается только с Чаном на тренировках. И, конечно же, отвечает на все мемы от Чонгука. И тихо отъезжает от того, что не может перестать думать об обоих. — Ты мне можешь это как-то объяснить? — спрашивает Хосок, подсаживаясь к нему в столовой. Юнги отрывается от тоскливого поедания риса и утыкается в повернутый к нему телефон. Его первый инстинкт — заорать. Потом швырнуть телефон Хосока в стену. Но он молча смотрит на фотографию, где он целуется с Чаном на Хэллоуине, и не знает, что сказать, кроме: — Откуда? — Фоткались с Шиен на перемене, — объясняет Хосок, удивительно спокойный, — она дала мне телефон, чтобы я перекинул себе фотки, какие понравились, и знаешь ли, вот эта мне понравилась особенно. Хорошо. Ничего страшного. Не то чтобы Шиен хотела пустить офигительный слушок про них, разослав эту фотку всем, или собиралась его шантажировать. Это просто случайность. Иначе Юнги не знает, как бы объяснял всем, почему на фотке он засасывает своего «хорошего друга с баскетбола» так, будто от этого зависит его жизнь. — Играли в бутылочку, — сухо отзывается он. Хосок хмыкает. — Вы как-то играли на победителя или почему ты на фотке выглядишь так, будто вот-вот залезешь к нему на колени? — Это сложно объяснить. — Слушай, я не дурак. Я понимаю, что ты ему нравишься. — Кому? — Чану, — с легким удивлением произносит Хосок, будто сообщает очевидную вещь, — кому еще? Он же от тебя не отлипает, таскается за тобой все время, смотрит влюбленными глазищами. — Он просто…контактный, — объясняет Юнги, надеясь не покраснеть, потому что слова Хосока бьются внутри как шарик для пинг-понга. — Настолько? — Хосок трясет телефоном. — Это была игра, ясно? — Юнги вздыхает. — Мне выпало поцеловать их обоих, — Хосок обомлевши замолкает, и внезапная тишина бросает Юнги в паническое бормотание: — и вообще, чтоб ты понимал, это Чонгук в меня влюблен, понятно? Чан мне сам сказал. И я не понимаю, что делать. — Покупать в два раза больше смазки, чем обычно, — еле слышно бурчит Хосок. — А? — Ты вообще не догоняешь, да? — с искренним сожалением в глазах спрашивает он. Юнги хмурится. — Ладно, сам разбирайся со своей проблемой в квадрате. Чтоб ты знал, фотку с телефона Шиен я удалил. — Вау, спасибо, бро, — Хосок вылезает из-за стола и замирает с хамской улыбкой, когда слышит: — и это, перекинь мне фотку? И не задавай больше вопросов. — Либо фотка, либо без вопросов, выбирай, — приподняв бровь, говорит Хосок. Юнги только делает вид, что долго думает. Он и так в курсе, что он в полной заднице, какой смысл это отрицать? Поэтому, смирившись со своей будущей участью, вздыхает: — Фотку. Хосок, довольно посмеиваясь, пересылает фотографию и уходит — видимо, придумывать какими вопросами будет его мучить. Юнги нормально, он привык. Только надеется, что Хосоку не придет в голову спросить, нравится ли кто-то из близнецов Юнги. Потому что Юнги сам не знает. Он, может, поэтому и просит фотку у Хосока, чтобы разобраться, а не потому что это, если честно, очень классная фотка. Но едва он ловит себя на мысли, что ему жаль, что сфоткали только поцелуй с Чаном, как ему становится понятно, что неприятностей у него буквально вдвое больше, чем он думал. Ему классно с ними обоими, вместе и по отдельности, нравится проводить с ними время, зависать в их комнате, смотреть, как они носятся по двору за универом, задыхаясь от смеха. Ему нравится, что они ищут его внимания. Юнги влетает в километровую очередь воздыхателей близнецов, только сейчас понимая, почему они популярны оба. Они разные, но такие потрясающие, Чонгук сдержаннее, осторожнее, Чан — открытый, сияющий; они как закат и рассвет, и у Юнги от взгляда на обоих с пугающим трепетом захлестывает внутри. В среду Чонгук вдруг вызывается проводить его до остановки, и Юнги не чувствует подвоха, потому что они частенько втроём идут до общего перекрёстка, на котором близнецы сворачивают к общагам. Но они сидят на лавке, ожидая сраный автобус, пропавший с радаров, и Юнги слишком поздно замечает подозрительную решительность на лице мелкого, когда он вдруг говорит: — Мы можем поговорить, хен? Юнги тяжело сглатывает. Разговор, начинающийся с этой фразы, никогда ничем хорошим для него не заканчивался. — Конечно. Чонгук ещё какое-то время молчит, уставившись в асфальт, потом бегло проверяет, что на остановке все еще нет людей, и выпаливает так, будто репетировал неделю: — Я знаю, что тебе нравится мой брат, и я хотел бы спросить… — Стоп, — Юнги безжалостно рубит заготовленную речь, — что? — Я не хотел тебя смущать, хен. Наоборот, я решил поднять эту тему, чтобы ты не боялся. — Чего? — Ну, — Чонгук уставляется растерянно, будто они говорят на разных языках, — что тебе нравится Чан? — С чего это? — Хен. Вы часто ходите гулять вдвоём… — С тобой я тоже хожу гулять, — хмурится Юнги. — …вы переписываетесь допоздна… — Как и с тобой, когда тебя не вырубает после спортзала. — …ты так смеёшься над его шутками, что… — Ты забыл, как я позавчера чуть не сдох от твоей тупой шутки про жука-навозника? — Ты так говоришь, будто это я тебе нравлюсь. Юнги застывает, не зная, что сказать. Паника облепляет его холодными, липкими лапами. — Знаешь, — хрипло начинает он, — я, наверно, пойду до метро. — Постой, — голос Чонгука резко дергает его, едва он успевает подняться, потом продолжается мягче, — …пожалуйста. Я знаю, что Чан проболтался. — О чем? — неосознанно ляпает Юнги, заранее умирая от стыда. Чонгук прячет глаза, потом поднимает снова, неловко улыбаясь. — Что ты мне нравишься. Чан почти сразу мне сказал. Но ты вёл себя, будто ничего не случилось, позволял больше общаться с тобой, и я подумал, что может быть, у меня есть какой-то крохотный шанс? А потом я увидел, как ты смотришь на Чана, и… — Нихрена ты не увидел, — Юнги недовольно фыркает, — ни хрена ты, блин, не увидел, вы оба… Юнги подрывается с остановки и даже не оглядывается, пока уносится, злой как черт, вдоль по улице, вообще в другую сторону от нужной станции метро. Ни хрена они не увидели. Да и как бы они могли увидеть, что нравятся ему оба, если он сам до последнего отказывался это видеть? В следующий раз они сталкиваются, когда Юнги приходит отдать Сокджину конспект пропущенной лекции, хотя он до последнего уверен, что с близнецами ему не пересечься. Во-первых, в это время у первого курса пары, и да, он проверил, а во-вторых, они с Сокджином живут на разных этажах. Юнги поднимается по лестнице, героически победив лень, но видит Чана, спускающегося по лестнице вообще не со своего этажа, и думает, что это последний шанс, который он дал здоровому образу жизни. — Подожди, — Чан преграждает путь, будто боится, что Юнги может как умелый паркурщик перемахнуть через несколько ступенек мимо него, — привет. — Ты меня поздороваться остановил? Я ж тебе утром кивнул в универе. — Ты, видимо, в это время был в противоположном крыле, ага. Чан улыбается с осторожной нежностью, и Юнги беспомощно крошится. Он избегает их. Это они явно знают. Он скучает по ним. Это — вряд ли. Его бесит то, как быстро он привык к ощущению комфорта рядом с ними, насколько стал нуждаться в этом. — Мы можем поговорить? Юнги накрывает противным чувством дежавю. — Твой брат уже разговаривал со мной. — Да, нам очень нравится с тобой разговаривать, — Чан пытается шутить, но Юнги впервые не реагирует, и он пробует осторожнее: — Может, у тебя есть квота на двоих? Он разговаривал, а я еще нет? Какого черта они оба такие упертые. Какого черта Юнги не умеет им сопротивляться. — Ладно, — вздыхает он. — Пять минут. Чан расплывается в счастливой улыбке. — Мне хватит. Пойдем, я не хочу лишних ушей. Юнги следует за ним знакомой дорогой в комнату близнецов, и только сейчас его чуйка просыпается, чтобы намекнуть, что он об этом пожалеет. Предупрежден — ни разу не вооружен, потому что, когда Юнги заходит в комнату, он оказывается вообще не готов увидеть Чонгука. Тот уставляется огромными глазами и подскакивает с кровати. — Ты же сказал, что только ты будешь говорить, — недовольно говорит Юнги. — Он будет молчать, если хочешь, — тараторит Чан порывисто, будто у него только одна попытка на то, чтобы удержать Юнги на месте. Но Юнги не собирается бежать. Ладно, так даже лучше. Пусть это закончится сейчас, и они все пойдут своей дорогой. — Я что, зверь какой-то? — фыркает Юнги, заваливаясь спиной на дверь и складывая руки на груди. Чан нервно прикусывает губу, опасаясь спугнуть. — Твои пять минут начались на лестнице, если что. — Боже, это даже хуже, чем когда тренер заставляет нас делать броски в кольцо на время… — Я пошутил, придурок, — Юнги слегка улыбается и видит, как от этой реакции напряженно сжатые плечи Чана слегка опадают. — Смешно, — сдавленно отзывается Чонгук. У него такое испуганное лицо, что Юнги улыбается и ему. — Ты же вроде собирался молчать? — Если тебе комфортно, он будет молчать, — заверяет Чан. Юнги было бы комфортнее всего никогда их не знать и жить свою спокойную скучную жизнь. — Мы, в общем-то, об этом… в смысле, я об этом и хотел поговорить. — Чонгук собрался принять обет молчания? — шутит Юнги. Господи, как же он нервничает. Хорошо, что не видно, что руки трясутся. — Нет. О том, чтобы тебе было комфортно. Юнги кажется, что если он сейчас откроет рот, у него пожарная сирена прозвучит вместо слов, поэтому он продолжает молчать, чем, видимо, заставляет близнецов еще больше нервничать. — Просто скажи ему, — нервно выпаливает Чонгук. — Хен, — сразу же говорит Чан, замирая на неловкую секунду, прежде чем решительно выдохнуть, — ты нам нравишься. Очень. И нет, мой корейский в порядке, и я не путаюсь в местоимениях. Надо же, сколько у них общего. Чан тоже шутит, когда нервничает. Юнги так сильно веселится с этого факта, что пропускает полное значение только что услышанной фразы, и только поэтому ничего не говорит, но ребята его молчание воспринимают как недобрый знак. — Прости, что мы обрушили это на тебя вот так, но мы хотим быть честными с тобой, чтобы между нами не возникло недопониманий, — Чан бегло оглядывается назад и нервозно фыркает, — как между мной и братом. Потому что Чонгук думает, что тебе нравлюсь я, а я думаю, что тебе нравится он, и… — Что? — все так же растерянно реагирует Юнги и, кажется, пугает этим до паники, потому что Чан начинает тараторить: — А тебе, может, вообще никто не нравится, и это ничего, не страшно, и мы бы не хотели, чтобы ты подумал, будто мы ставим тебя перед выбором. — Каким? — Юнги ощущает себя очень тупым. Но информация просто не проходит. Как будто для его мозга не существует никакой вероятности, что такое возможно. Что вот эти двое — влюблены в него. Красивые, умные, замечательные — в него. — Послушай, — осторожно начинает Чан, выставляя вперед ладонь, и Юнги только сейчас замечает, что изо всех сил вжимается в дверь, будто пытается сбежать насквозь, — если тебе действительно нравится кто-то из нас, это нормально, второй не будет злиться или обижаться, мы уже обсудили это с Чонгуком. И даже если тебе не нравится никто, то мы просто продолжим дружить как раньше, если тебе такое нормально. — Мы это и хотели сказать, — тихо, на грани слышимости добавляет Чонгук, и, когда взгляд Юнги перемещается на него, слегка розовеет щеками, — что мы сделаем так, как тебе будет комфортно. То, что ты нам нравишься, ни на что не повлияет, обещаем. — Я вам… что? — он мечет взгляд с одного на другого. — Вам обоим? — они кивают. — Вы с ума сошли? — и так же одновременно мотают головой. Нет, это Юнги тронулся, это точно. — Господи, что за бред, это просто бред, я думал, что это я в вас… Он резко замолкает, но близнецы реагируют мгновенно и, шокировано распахнув глаза, одновременно делают шаг ближе. Юнги вжимается в дверь с такой силой, что ноет затылок. — Ты в нас?.. — выдыхает Чан. Чонгук вторит ему с надеждой, крушащей ребра: — Хен… — Я не знаю, — тут же выпаливает Юнги, чувствуя себя страшно виноватым. — Я не знаю, понятно? — Прости, — Чонгук отводит взгляд. Но Чан не сдается. — Хорошо. Хен, один вопрос, ладно? Всего один вопрос и мы тебя отпускаем, — Юнги хочется истерически засмеяться. А как они собрались его удерживать? А что если ему это понравится? — Ты можешь не отвечать на него, если не хочешь. — Ладно, — все, надо просто рубить и все. Здесь и сейчас. И забыть как страшный сон. — Тебе нравится кто-то из нас? К таким страшным снам Юнги не был готов. Господи, да в его жизни никогда не было таких сердечных драм, за ним никогда не бегали, разве что он на первом курсе как-то признался девчонке, но эти странные смешные отношения быстро закончились. А к парням, которые ему нравились, он никогда не осмеливался подходить, не говоря уже о том, чтобы кто-то ухаживал за ним. И вот они двое, невероятные, стоят перед ним, и отчаянное ожидание в глазах обоих горит кострищами. — Я не знаю, — честно признается он и отводит взгляд, — я не знаю, кто… — Может ли быть… — он не глядя может сказать, как сильно им нужен ответ, с таким жаром звучит голос Чана, — может ли быть, что мы оба тебе нравимся? Этот вопрос взрывается у него в груди фейерверком кипящей лавы, стыдом обжигает ребра. Как это вообще возможно, вот это все — для него? — Я не знаю. Правда. Я хотел бы знать сам, но я не знаю, я запутался. Он знает. Но до чего страшно это признавать. — Хен… — И вообще это второй вопрос, понятно? — отшучивается Юнги, и Чан беспомощно улыбается в ответ с легкой искрой облегчения во взгляде. — Я знаю, я тебе отплачу за свою наглость позже, хорошо? Сделаю, что попросишь. — Лучше ему не знать, что Юнги мог бы попросить. Но внезапно Чан просит сам: — Пожалуйста, давай попробуем, мы столько об этом думали, и может, так тебе будет легче… — Что? — спрашивает Юнги взволнованно, как будто уже знает наперед. — Поцелуй. Один. — От кого? — От каждого. Юнги чувствует волну жара, окатившую тело, такую сильную, будто его уже бросило в адский котел преисподней за все грехи, но двое демонов с одинаково черными горящими глазами гонят его вилами в самое пекло. — Хен, — тихо просит Чонгук. Юнги удобнее думать о том, что он не может им сопротивляться, чем о том, что он сам этого хочет. — Ладно. И он должен знать, кто это будет, чтобы все понять, но он знает и то, что ему достаточно будет просто почувствовать, и поэтому он закрывает глаза. Первые секунды ничего не происходит, абсолютное молчание, будто Юнги здесь совершенно один, как последнюю неделю был один на один со своей влюбленностью сразу в двух. Но потом его губы мягко накрывают другие, точно как в тот раз на Хэллоуине, и горячий выдох жжется под носом так сильно, что Юнги мог бы, наверное, узнать только по одному дыханию, но ему все равно. Его не касаются, и он не касается тоже, но в этом медленном, сладком поцелуе столько любви, что Юнги весь застывает, окованный нежностью, такой неприкрытой, что болит сердце. Поцелуй прекращается, и какую-то постыдную секунду Юнги тянется за ним следом, хочет вернуть обратно, но губы накрывают его снова, будто бы те же, но не совсем. Юнги сносит обратно к двери, вжимает одним аккуратным нажатием ладони в грудь и глушит знакомой отчаянной жадностью. И в отличие от прошлого раза, Юнги даже не раздумывает сейчас, с готовностью распахивает губы, впуская язык, чувствуя мягкое скольжение пирсинга. Он не уверен, целуются они или соревнуются друг с другом, потому что поцелуй набирает скорости, напора, Юнги так страшно хочется вцепиться в чужой затылок, что сводит пальцы. Но поцелуй резко обрывается, и Юнги не знает, как долго стоит с закрытыми глазами, прежде чем снова посмотреть на близнецов. Он не знает, кто это был. — У кого из вас проколот язык? Он почти уверен, что это Чан. Что это он целуется, будто хочет его сожрать, он всегда так смотрит, когда думает, что Юнги не видит. Но внезапно Чонгук молча высовывает язык, и проклятый серый шарик на нем сияет мокрым блеском. Он не знал, кто это был, потому что ему не было это важно. — Твою мать, — выдыхает Юнги, прежде чем податься вперед и утянуть его в новый поцелуй, но Чонгук, кажется, от шока застывает, не веря, что можно целовать, можно трогать, можно что угодно. Юнги целует его сам, закапываясь пальцами в плечи, отрывается порывисто, задыхаясь, потом оборачивается, натыкаясь на улыбающееся лицо Чана. Он улыбается, но черт возьми, почему столько грусти в его глазах, не дай бог он подумал, что… Юнги не готов его переубеждать — словами, — поэтому стискивает воротник его футболки в кулаке, дергает к себе и целует снова. Чан застывает на ту же секунду абсолютного неверия, а потом сгребает ближе к себе, так близко, что тяжело дышать. Его поцелуи все такие же ошеломительно мягкие, но руки гуляют по телу, сжимают за талию, гладят по спине, горячо закапываясь под толстовку, и от ощущения ладони на пояснице Юнги весь будто вспыхивает. — Я же сказал, я не знаю, — говорит он в губы, задыхаясь, — и я не хочу знать, мне нормально так, — он заставляет себя оторваться, несмотря на то, что руки Чана держат все так же крепко, и улыбается Чонгуку, — насколько это вообще может быть нормально, что я… — Хен, — выдыхает Чонгук, сокращая расстояние, и обнимает Юнги поперек спины, точно поверх ладони Чана, лежащей на его пояснице под толстовкой. Он наклоняется, целует в шею осторожно, до мурашек, и Юнги совершенно позорно млеет. — Это не важно, потом, когда-нибудь, — и целует снова, — главное, что мы нужны тебе оба. Чан наклоняется тоже, чтобы поцеловать с другой стороны, и Юнги беспомощно выдыхает: — Никакого «когда-нибудь» не наступит, если вы мне разрыв сердца тут устроите. — Придется тебе тренировать свое сердце, — смех Чана щекочет шею, — потому что у нас для тебя в два раза больше любви. Ладно, думает Юнги, притягивая их ближе. Ладно, он как-нибудь постарается.