***
Русаков периодически то ли всхлипывал, то ли шипел сквозь зубы, иногда даже дергаясь от боли. Он сидел на диване, закинув израненные голени прямиком на ноги сидящего неподалёку Агафонова. Тот обрабатывал порезы перекисью водорода. Руки Александра, благо, уже спасены — предплечья вдоль покрыты бинтами. — Знаешь, меня не покидает ощущение дежавю. — Агафонов поставил бутылочку перекиси в сторону, на кофейный столик, а затем сунул обе руки в оранжевую аптечку; искал бинты и вату. — Ты о чём? — Поинтересовался Русаков, бросив взор на свои раны. Кровь удалось остановить, осталось уберечь шрамы от внешних угроз. — Опять ты разбиваешь бутылки и ранишься об осколки, а я приезжаю и помогаю тебе. — Агафонов принялся бинтовать левую ногу Александра. — Это было всего один раз, и то почти.. э.. — Месяц назад. — Да, точно. Почти ровно месяц назад. — Главное не превращай это в традицию, ладно? — Агафонов раздвоил край бинта ножницами и завязал в крепкий узел, подобный бантикам, которые вечно цепляют на женскую одежду; зачастую это выглядит безвкусно и неуместно. Но, благо, в этом случае это всего лишь бинты, а не дешевые футболки с рынка или милые розовые платья в горошек (и обязательно с округлыми воротниками). — Мне больше нечего разбивать. Разве что посуду, но это дорого мне обойдётся. А алкоголь я больше покупать и пить не собираюсь. — Твёрдо произнес Александр приподнимая правую ногу, чтобы другу было удобнее её перевязывать. — Ты молодец, но.. — в голосе Агафонова прозвенела грусть, — на твоем месте я бы бросал пить иначе. Ты так только калечишь себя. А это ничем не отличается от того, если бы ты продолжал пить и курить. — Почему? — Ну, самоуничтожение есть самоуничтожение. Неважно, бухаешь ли ты до беспамятства и куришь по пять пачек в день, или всячески себя ранишь и устраиваешь раздор вокруг себя. Если ты перейдёшь с одного на другое, то ничего не изменится, поверь. С чего ты вообще себя так ненавидишь? Вопрос Агафонова словно пронзил сердце Русакова колом. Причём, ядовитым. — Ты видишь в какое состояние я себя вогнал? Как я живу? И теперь мне внезапно придётся из него выбираться.. — Александр опустил голову. — У меня ничего не получится. — Ты только начал.. — Агафонов завершил перевязку. — Ты ещё даже не попробовал! Если убеждать себя в том, что ничего не получится, и тем более, даже не пробовать, то конечно нихуя не выйдет! — Он пытался всеми силами ободрить друга. — Ты должен прикладывать много усилий, я знаю, что тяжело, но главное помни — у тебя всё получится, я знаю тебя. Ты целеустремлённый. Даже если тебе кажется, что все твои позитивные качества давно ушли, то, поверь мне на слово, — они с тобой, просто прячутся глубоко внутри, ведь ты сам затаил их в страхе. Когда ты категорически негативен жить сложно, и радоваться тоже. Я знаю, что ты можешь постараться и настроить себя хотя бы на нейтральный лад, а не загонять себя глубже в яму, когда, казалось-бы, лестница вверх — в светлое будущее, — уже совсем рядом. Русаков сложил руки на груди и задумчиво устремил взор на кофейный столик. Отвечать Агафонову он не стал. А тот, видно, заметив молчание Русакова, отвлёкся, убирая рулон бинтов, перекись и остатки ваты в аптечку. На столе также лежала книга, Дюна. Александр всё ещё не дочитал. Небольшая розовая закладка выглядывала почти что в самом конце книги. Кажется, оставалось около 50 страниц чтения. А может, даже меньше. Внезапно, в нём вновь загорелось желание прочитать как можно скорее. Потому что завтра он наконец увидится с Володей. Они могли бы обсудить этот роман вместе. Но сил нет. Увы, для Александра это теперь просто мечты. Ему очень хочется нырнуть в них с головой, представлять своё счастливое будущее. И в этом будущем он видел себя вместе с Володей. Как жаль, что сей желания — не есть реальностью. И вряд ли ею будут. Русаков слишком плох. У него больше нет будущего. Для него всё кончено. Его смерть словно предрешена. Он сорвётся, опять набухается в стельку и во второй раз уже некому будет его спасать. Его ненавидят. А тому, кого он действительно любит, и, может, даже взаимно, он может причинять лишь вред. Все вокруг, кроме него самого, заслужили всё самое лучшее. А это лучшее — точно без него. Без Александра Русакова. — Саш, ты чего завис? — Агафонов наклонился и заглянул ему прямо в глаза. — Ээ, да так.. задумался просто. Сам не знаю, о чем. Обо всём подряд. — Русаков вздохнул. — Я, кстати, так и не принял таблетки, которые мне назначили.. — А они на кухне? Я правильно понял по твоему раздражённому выражению лица? — Ага, именно. На кухне всё ещё не убрано и всюду осколки. Даже смотреть страшно. Ощущение, словно там прошёлся самый настоящий ураган: всюду зелёные стекла и всё ещё не тронутый беспорядок, и грязь, и пыль, и плесень. — В таком случае давай, вставай, — Агафонов протянул Александру руку. — Пойдём убираться. — С чего это ты вдруг решаешь, что мы будем делать в МОЕЙ квартире? — Фыркнул Александр, но всё же принял руку помощи и поднялся на ноги. Стоять было несложно — пятки он не повредил. — Рано или поздно тебе придётся это всё убирать. Я помогу, не переживай так.. — Агафонов поддерживал как мог. — Если хочешь, то я могу вообще сам навести чистоту. Ты только скажи, где лежит совок и веник, и пылесос. Русакову не хотелось бы, чтобы Агафонов в одиночку разбирался со всем тем хаосом. Это как минимум несправедливо — не его ведь квартира, а Александра. Какой из Александра друг, если он так нагло эксплуатирует труд своих близких? — Ладно. Уберёмся вместе. Но не бери на себя слишком много, давай разделим обязанности поровну. Только вот.. бля.. — Русаков остолбенел, вспомнив, какая логическая цепочка довела его до срыва. — Деньги... точно.. точно! Забыл. — У тебя деньги уже закончились?! — Да нет же! Я вспомнил! У нас химия бытовая закончилась. Ну эта хрень для мытья всего подряд: полок, окон, стен, пола, ковров, унитаза, и бла-бла.. — Может сходим в магазин уже потом? Сперва осколки уберём. — Предложил Агафонов. — Ладно, это имеет смысл. Хотя бы таблетки приму вовремя.. и плевать, что вроде как я должен был выпить их уже пару часов назад. Хер с ним…***
Агафонов аккуратно собирал крупные осколки с пола, Русаков тем временем отдалился, в поисках швабры, ведра и пылесоса. Неужели он не убирался настолько давно, что даже забыл, где в последний раз всё это оставил? Конечно нет. Ему просто захотелось потянуть время. Опять хотелось побыть одному. Хотя нет, — кого он обманывает? — он не хочет одиночества, просто он хочет, чтобы рядом был конкретный человек. И этот человек точно не Агафонов. Александр закрылся в ванной на засов. Он рассчитывал на то, что вот-вот расплачется. Этого не случилось. Он устал настолько, что даже на слёзы сил больше нет. В тёмном сыром углу стояла позабытая серо-голубая швабра и ведро, возле которых крохотный паучок сплёл немыслимых размеров паутину. «Может завтра всё пройдёт» Он вздохнул. С одной стороны, ему было страшно внезапно остаться одному, а с другой — подпускать кого-либо чертовски боялся. А ведь сейчас он не сам. Сейчас он, казалось бы, дома, но всё ощущалось чужим. С кухни доносился еле слышный оптимистичный свист Агафонова. Вот только тот ещё сильней вгонял Русакова в тоску. Ему нельзя оставаться тут, в санузле, надолго, — его ждёт друг. Но его пожирает ощущение, что ему всё ещё не хватает кусочка пазла для полной картины. Оно и не удивительно — этот кусочек хрупок, и потому, грубый, черствый и мерзкий человек, прямо как Александр, попросту его разрушит. Наверное, оно к лучшему, что они держат дистанцию. Хотя у них нет выбора. Но… «Как же хочется, чтобы ты был рядом» Александр сунул руку в задний карман своих штанов. Но где же..? Он тщательно прощупал. Затем, для точности, проверил второй карман. И передние тоже. Нигде нет. Где он мог потерять это? В горле стал ком, в животе завязался узел (на милый бантик уже, увы, не похожий). Скорее на проволоку из шипов. Это было единственное, что напоминало ему о нём. Он не мог просто так взять и потерять. Или же мог? С его неосторожностью — вполне мог. Он не помнит, как вытаскивал это дома когда вернулся. Значит, оно где-то в больнице? Почему он вообще так паникует из-за такой, казалось бы, мелочи? Он очень хочет верить, что лишь позабыл, как вытащил это и положил где-то дома. В шкаф, может, на полку. Оно должно быть дома. Конечно, даже если он и потерял (но одна мысль об этой потере бросает в холодный пот), то у него всё ещё есть подаренная им книжка, но это другое. Почему-то хранить чужую фотографию казалось ему более значимым. Возможно, даже неправильным. Он боится забыть его лица. Он боится больше его не увидеть. И плевать, что они увидятся завтра. Может, Русаков передумает в самый последний момент, только чтобы случайно не сделать ему больно, как раньше. Хотя он всем делает больно. В двери постучался Агафонов: — Саш, ты долго там? — Аа, нет, уже выхожу, прости! — Чтобы у друга не оставалось лишних вопросов, Русаков нажал на кнопку смыва на унитазе. Сделал вид, что он пробыл тут минут десять (или больше, кто знает, он не засекал) по естественным причинам.***
Русаков вынес ведро, швабру и пылесос на кухню. Его встретила следующая картина: Агафонов отчаянно пытался отодвинуть кресло в сторону. — Слушай, помоги, а.. — Совсем выдохся. — Ты меня, вроде бы, сильнее… — А зачем кресло сдвигать? У нас разве НАСТОЛЬКО генеральная уборка, что мы будем каждую пылинку сдувать? — Поинтересовался Русаков, насупив брови. Он, безусловно, силён, по-крайней мере, физически, однако моральная слабость иногда пожирает и физическую силу. — Да нет же, туда осколки тоже попали. И вроде бы, что-то ещё.. я не вижу. — Ладно, хорошо, давай тогда.. черт с тобой.. Александр прислонился к креслу, вцепился в него обеими руками, напряг мышцы, и, даже не дождавшись помощи Агафонова, с легкостью отодвинул его в сторону. Русаков сам малость удивлён, что у него вышло это самостоятельно. Конечно же, его работа (которая наверняка вскоре станет бывшей работой) подразумевает под собой хорошую физическую подготовку, но Александру думалось, что после двух недель в больнице он растерял собственную мощь. Но, видно, ошибался. Казалось бы: всего-лишь кресло, такая мелочь, но всё же это дало Александру каплю уверенности в завтрашнем дне. По крайней-мере, теперь он знает, что он точно не дряхлый и не помрет от одного лишь грубого вздоха в свой адрес. Конечно, если речь идёт о физическом состоянии, ведь то, что у него в голове — гораздо сложнее и запутаннее какой-то пары мышц. Русаков отдалился от кресла, напряжённо выдохнул и отряхнул руки, но пока не взглянул на то, что оказалось под креслом, а там… — Это твоё? — Озадаченно молвил Агафонов. Среди десятка зелёных осколков лежала фотография. Фотография Володи Котлярова. Та самая, которую Русаков забрал с участка почти месяц назад. Всё это время он носил её с собой. Всегда. Видимо, именно она и выпала, когда Александр вытаскивал конверт с деньгами из кармана. Ему и правда стоило проверить сразу, что это было. Может, это бы успокоило его. Хотя бы немного. И тогда он бы не устроил разгром. Хотя мысли о Володе с каждым разом всё сильней тревожат его. Александр поднял фотографию с пола и аккуратно сдул с неё накопившуюся пыль. Её оказалось совсем немного, но Александру хотелось, чтобы ни одна песчинка не поганила портрет этого прекрасного и дорогого ему человека. Русаков заметно расслабился, влюблённо глядя на фотографию, которую он так бережно держал в своих руках… — Саш, — начал Агафонов, — можно всю жизнь прождать подходящего момента, но так и не успеть сказать друг другу что-то важное…