Geh Allein

      То, что Эндрю говорит мне, когда видит в следующий раз:       — Я думал, ты его убьёшь.       Нил Разочарование Года Джостен.       Впрочем, вид у Эндрю такой же, как и всегда: равнодушный. Печать смертельной скуки на его лице поселилась там навечно. Эндрю смотрит на меня, как на назойливую муху, что проигнорировала липкую ленту и теперь кружит вокруг него с мерзким жужжанием. Примерно так я себя и чувствую.       Мухой.       То, что Эндрю имеет в виду: я убью Сета, чтобы оказаться на его месте. Убью Сета, чтобы оказаться в одной камере вместе с Эндрю Миньярдом. Хороший план, и я действительно об этом думал.       Ненадёжный план — так что я поступил иначе.       Дверь камеры с грохотом захлопывается за Эндрю.       Я торчу тут — уже несколько дней — в ожидании, когда Миньярд в очередной раз выйдет из одиночки. Я живу тут — уже несколько дней: в одной камере с Эндрю, но только без Эндрю.       То, чего нет на лице Миньярда, когда он заходит и видит меня: удивления.       Ни капли удивления, никакого шока. Либо он это ожидал, либо ему откровенно плевать. Я поставил бы на второе, если бы не нож, который я подбросил Сету. Если бы не нож, о котором я доложил начальнику тюрьмы и из-за которого в тот же день, вечером, я оказался в камере Эндрю. В случае с Эндрю — это сложнее русской рулетки. Ставишь на одно — выстреливает другое. Эндрю смотрит на меня так, будто ему плевать.       Он стоит, будто именно для этого он пришёл сюда, для этого он вернулся: постоять в полуметре от двери, разглядывая собственную камеру и оценивая изменения. Не изменилось практически ничего, кроме того факта, что Сета в камере нет, как нет и его вещей. Зато есть я. Своих вещей у меня немного. Я лежу на койке, заведя руки за голову. Эндрю выпустили к вечеру; его стараются выпускать ближе к ночи. В противном случае Миньярду хватает нескольких минут, чтобы вернуться обратно в одиночку.       — Я хочу убить только одного человека, — признаюсь я. — И это не Сет.       Почему я рассказываю об этом Эндрю? Почему я вообще перебрался в его камеру? Возможно, у меня есть ответ на второй вопрос. Это больше похоже на отговорку, но — большую часть дней здесь я буду хотя бы уверен, что меня не придушат во сне подушкой. Я облажался, но Эндрю меньше всего похож на того, кто будет работать по чьему-то приказу. Большие деньги или большая услуга — Эндрю нужен стимул, чтобы кого-то придушить. В остальном он делает это из любви к искусству или потому что его кто-то трогает. Рассказываю я Эндрю, конечно, не об этом.       — Зачем ты здесь, Джостен?       Этот вопрос Эндрю мне уже задавал, и всё, что мне остаётся: напомнить ему об этом. Из всего нагромождения правды и лжи мне придётся выбрать слова, которые будут звучать настолько убедительно, чтобы Миньярд мне поверил. Это звучит сложнее, чем кажется. Миссия невыполнима.       Эндрю закончил с осмотром камеры и теперь разглядывает меня.       Взгляд у Эндрю — рентгеновский.       Я облизываю пересохшие губы и начинаю жонглировать словами.       — Из-за отца, я уже говорил. Я хочу его убить, — я понижаю голос, так, чтобы меня мог слышать только Миньярд.       Уловка, чтобы Эндрю сделал пару шагов и подошёл поближе. Мне не то чтобы этого хочется, но я действительно это делаю. В том числе и потому, что не хочу, чтобы нас подслушали. Но, в первую очередь, всё-таки ради того, чтобы Эндрю приблизился. Вероятно, краткое пребывание в одиночке действительно повредило мои мозги.       Эндрю Миньярд кривит губы в усмешке.       — Убить мёртвого библиотекаря?       Наши взгляды встречаются. Возможно, меня придушат ночью гораздо раньше, чем я думал, и подушка для этого Эндрю не понадобится. Он здесь за убийство своей биологической матери. Он уже убивал. Он с лёгкостью сделает это снова. Я держу это в голове, когда выбираю слова.       — Ну, эта часть моей биографии — пиздёж.       На секунду на дне зрачков Эндрю проблёскивает что-то вроде заинтересованности. Которую, он, впрочем, смаргивает, становясь таким же скучающим и равнодушным. Эндрю смотрит на меня наплевательски. И очень внимательно.       Кажется, ещё пара секунд — и он прожжёт дыру в рыжей куртке.       Я думаю, что он спросит, что из моей биографии, которая ему известна — от Мэтта, который предпочитает держаться от меня подальше с тех пор, как я угрожал ему, — правда, но Эндрю не спрашивает.       Точнее, он спрашивает вовсе не это.       — Ну и? — Миньярд раздраженно дёргает плечом. — Ты всё ещё здесь. Не за его убийство.       Об этой части своей настоящей биографии я ему тоже уже говорил. Мне приходится напомнить.       — Я облажался. Я сел, чтобы добраться до него, и знаешь, что? Он убрался отсюда за день до того, как я тут оказался.       Движуха в тюрьме недостаточная, чтобы Эндрю не смог при желании выяснить, кто убрался за день до того, как меня сюда направили. Тех, кого выпускают — по УДО или просто так, — слишком мало, как и тех, кого переводят в другие тюрьмы.       Почему я ему это рассказываю?       Возможно, я уже облажался. Возможно, с моей психикой действительно что-то не то. По всему выходит: Эндрю Миньярд — последний, с кем следует откровенничать. Но я говорю ему больше правды о себе, чем сказал кому-либо за последние пять лет. Больше, чем всем тем, с кем вообще говорил за последние пять лет.       — Зачем ты здесь? — Эндрю выделяет голосом слово «здесь».       Эндрю имеет в виду: здесь, в его камере. Вопрос с подвохом, вопрос с подъёбкой. Вопрос с намёком: если ответ Миньярду не понравится, утром меня здесь уже не будет. Утром я перестану дышать в случае, если ответ Эндрю Миньярда не устроит.       В этом есть что-то восхитительно прекрасное: идти по лезвию ножа, жонглируя словами, лавируя между ложью и правдой. Я говорю ровно то, что могу позволить себе сказать, — но позволяю себе гораздо больше, чем планировал.       — Здесь я чувствую себя в безопасности, — я пожимаю плечами, как можно безмятежнее, я пялюсь в потолок, отводя взгляд от лица Эндрю. Я леплю ошибку на ошибке; самые восхитительные и волнительные ошибки в моей жизни. Я бешу Эндрю Миньярда и получаю от этого удовольствие. — А ещё я думал, что ты можешь мне помочь.       Эндрю фыркает — та реакция, которую я ожидал.       Эндрю говорит:       — Не интересует, Джостен.       Тот ответ, на который я рассчитывал.       И если вы думаете, что у меня есть дальнейший план, что со всем этим делать, — то я снова побуду разочарованием года. Все мои дальнейшие планы заходили в тупик на том моменте, когда я оказывался в одной камере с Миньярдом. И вот, я оказался — и я понятия не имею, каким будет мой следующий шаг.       Что со всем этим делать дальше.       Подавать апелляции, планировать выйти по УДО — это всё займет слишком много времени. Ваймак этим занимается, но я теряю драгоценные дни. Мой отец снова занимается тем, чем занимался всю свою жизнь, — убивает.       Я — не мой отец.       Я хочу убить только его.       Не то чтобы Эндрю это интересует, но я уверен, что уже завтра он будет точно знать, кто мой настоящий отец.       Вам я уже говорил: он не библиотекарь.       Шаги у Миньярда тихие: я едва успеваю заметить, когда он делает пару шагов, наконец, приближаясь ко мне. Миньярд вытягивает руку — жест быстрый, резкий, и единственное, о чём я успеваю подумать: он сейчас придушит меня.       Его рука не добирается до моего горла. Кулак разжимается; я пялюсь на его пальцы, когда мне на живот падает свёрток. Что-то тяжёлое, замотанное в бумагу. Несколько секунд я пялюсь на этот свёрток, не шевелясь.       Эндрю говорит:       — Не раскидывайся вещами.       Отворачивается и уходит к своей койке. Ложится, отворачиваясь к стене, делая вид, что его не интересует ничего из того, что я сказал, — и я не интересую тоже. Я разматываю бумагу, стараясь делать это как можно тише. Ну, вы знаете: никакого раздражающего шуршания. Это не та бумага, в которую заворачивают подарки, но шуршит всё равно отвратительно. Об этом не напишут в учебниках истории, но Эндрю второй раз за несколько дней делает мне подарок.       Я разворачиваю бумагу: на моей ладони оказывается нож. Складной нож, который он мне дал. Складной нож, который я подбросил Сету — возможно, очень похожий, но я почти уверен в том, что это тот же самый нож.       Я не спрашиваю, откуда он его достал, как он вообще достаёт и проносит сюда все эти запрещённые предметы. Я не спрашиваю, почему он дал мне его и почему дал мне его, ну, вы знаете — снова.       Прятать нож в камере мне некуда; я засовываю его между койкой и матрасом. Самое ненадёжное место: если ночью не будет обыска, я припрячу его получше — не в камере.       Дыхание Эндрю — ровнее некуда.       Проходит около двадцати минут, прежде чем я решаюсь произнести это вслух, пусть и очень тихо:       — Натаниэль.       Проходит около двадцати секунд, прежде чем Эндрю откликается — мрачно и раздражённо:       — Я уже понял. Завали ебало и дай мне поспать.       Вы ещё не знаете, и в учебниках по истории об этом тоже не напишут, но это моё настоящее имя. Натаниэль Веснински. И Эндрю это уже понял. А я понял только сейчас, что Эндрю внимателен к деталям, обладает потрясающей памятью и ещё интересовался мной — у Мэтта или у кого-то ещё.       Об этом Эндрю расскажет мне много позже, как и обо всём другом. Эндрю не очень общительный, и всю информацию от него приходится добывать по кусочкам. Будто ножом ковыряешь кладку в кирпичной стене. Это случится позже, но о побеге я задумался именно тогда, в эту ночь.