Geh Allein

      Пытались когда-нибудь сбежать из тюрьмы? Об этом не пишут в учебниках истории, да и вообще об этом нет учебников. Правда в том, что никто не получает никаких методичек, когда впервые оказывается в камере. Выглядит глупо, но, по правде, большая часть всех планов побега основана на художественной литературе и кино или, если беглецу повезло с культурным пластом, — на коротких реальных историях побега.       Это — не методичка, так что не судите строго, я пишу для себя. И ещё — для будущих гипотетических внуков Аарона Миньярда, с которым я даже не знаком на момент побега. Но я уже про него знаю: из статьи в газете и со слов Эндрю Миньярда.       Ладно, давайте по порядку.       Практически всех, кто сбегает из тюрьмы, ловят. Я не считаю тех, кто попадается при попытке сбежать, тех, кто лажает настолько, что их раскрывают ещё в стенах тюрьмы или сцапывают спустя час или два за её пределами. Простой расчёт: мне не хватит часа или двух, чтобы добраться до отца и убить его, — значит, меня должны не поймать гораздо дольше. У меня есть план тюрьмы и нож, и если вы когда-либо пытались сбежать из тюрьмы с таким вот стартерпаком, то вы меня понимаете. Если нет — расскажу коротко: вы, как и я, конкретно так облажались.       Так я теряю почти две недели на то, чтобы придумать способ отсюда выбраться. Я почти отчаиваюсь. Вентиляция. Прачечная. Почта. Я перебираю всё то, что могло бы помочь. Все варианты, которые уже были перебраны и которыми воспользовались — в художественных произведениях, литературных и кинематографических. Две ёбаных недели, за которые я почти отчаиваюсь, понимая, что у меня ни хрена не выйдет. Мне нужно что-то новое. Что-то другое.       На излёте второй недели Эндрю спрашивает меня:       — Какого хера ты всё ещё здесь?       После отбоя, после того, как выключается свет и из соседних камер доносится сиплое похрапывание, после того, как охранник в очередной раз сделает обход. Эндрю и его идеальное чувство времени, Эндрю, который считает шаги и минуты. Какого хрена Эндрю сидит в тюрьме? Я думаю, что этот вопрос ещё не приходил мне в голову, будто я пытался не замечать очевидного. Эндрю Миньярд слишком умён, чтобы попадаться случайно, но кто по собственной воле сядет в тюрьму? Не понимаю, что он может здесь забыть.       С другой стороны: я ведь что-то забыл.       Но я облажался, и вряд ли Эндрю сделал бы то же самое.       — Кто-то должен тебя бесить, — я пожимаю плечами.       Жёсткая койка и продавленный матрас, тонкое одеяло, у которого нет функции «согревать». Эндрю Миньярд, который помешан на личном пространстве и хочет свернуть шею всем поблизости.       Мне всё ещё нравится его бесить, подразнивать. Это чем-то похоже на флирт — в моём извращённом понимании этого слова.       — Как долго ты ещё будешь это делать?       В голосе Миньярда нет любопытства, но есть точный расчёт. Нож, который он вернул мне, снова лежит в библиотеке. Надёжно припрятан среди сочинений Льва Толстого.       — Пока тебе не надоест.       В моём голосе тоже нет любопытства, как нет и стремления проверить, насколько хватит Эндрю Миньярда, прежде чем он придушит меня.       Короткое напоминание: я почти в отчаянии, и у меня нет идей, как выбираться отсюда.       Возможно, если Эндрю попытается меня убить или снова избить, он сделает это достаточно сильно, чтобы я провёл несколько дней не в местном лазарете, а в настоящей больнице. И, возможно, сбежать оттуда окажется проще.       Взгляд у Эндрю Миньярда такой, словно он считывает все мои мысли и эмоции по моему лицу в темноте.       Проблема Эндрю в том, что он так часто приподносит сюрпризы, делая совсем не то, что от него ожидают.       — Мне надоело, — говорит Эндрю.       Но с койки не встаёт, только отворачивается лицом к стене.       Это может значить всё что угодно: от того, что Эндрю Миньярду надоело со мной флиртовать и его клонит в сон, до того, что до утра я не доживу. Забавный факт, который я расскажу будущим гипотетическим внукам Аарона Миньярда: я до усрачки боюсь, что меня найдут и прикончат люди отца, но психа, что спит со мной в одной камере и может придушить меня голыми руками, я не боялся никогда. Однажды Эндрю скажет на это, что у меня просто кинк на асфиксию, пристрастие к удушению, и всё, на что я надеюсь, — что своим внучатым племянникам Миньярд это расскажет после того, как им стукнет шестнадцать. А пока что — я просто закрываю глаза и пытаюсь уснуть.       Забавный факт: Эндрю я доверяю, даже допуская, что он может меня убить.       С этой мыслью я и вырубаюсь, а уже завтра утром в моей жизни появляется Кевин, мать его, Дэй.       Конечно, уже после всего случившегося, рассказывая об этом внукам Аарона, я пойму, что в тот момент Эндрю уже всё для себя решил. Наше с ним общение на тот момент ограничивалось короткими подъёбами и угрозами. Проще говоря — флиртом, так, как его понимает Эндрю Миньярд. На тот момент в мою дурную голову не приходило, что для себя он уже всё решил, а его «надоело» — лишь способ дать мне понять, что мы съёбываем. Впрочем, скажи он мне тогда это прямым текстом, до меня не дошло бы. До меня и сейчас с трудом доходит, но Эндрю Миньярд — странный парень: он был странным, когда мы познакомились, и странным будет даже в тот момент, когда я буду рассказывать эту историю детишкам Аарона Миньярда, или его внукам, или даже правнукам. Будет слушать внимательно, размазывая ножом масло по хлебу, и пояснять в особенные моменты.       Этот — определённо будет особенным.       И Эндрю скажет что-то вроде:       — Просто я понял, что, если Джостена оттуда не вытащить, он никогда не заткнётся.       А я скажу ему:       — Отсоси.       А Аарон рявкнет:       — Не при детях.       Конечно, сосать Эндрю при детях я не собираюсь. Ни там, в будущем, ни сейчас — хотя сейчас-то никаких детей и в помине нет поблизости. Только Эндрю и я, в тюремной камере, и ещё Кевин Дэй — но он заявится только утром.       Но я собирался рассказывать всё по порядку, так что вернёмся туда, где апокалипсис ещё не начался; и я ещё понятия не имею, что мы точно сбежим, и я ещё понятия не имею, что есть это «мы», а Эндрю, если и имеет, то ни за что в этом не признается — ни сейчас, ни после.       В ту ночь, кстати, мне впервые не снятся кошмары, но снится, как я отсасываю Эндрю; стоя перед ним на коленях. Мне кажется это немного странным: Миньярд не любит прикосновения, но не имеет ничего против того, чтобы выебать меня в рот. Во сне я держу руки за спиной, сцепляю пальцы между собой, чтобы ненароком не вцепиться в Эндрю, а сам Эндрю крепко держит мою голову, направляет, заставляя брать в рот глубже. Мэттью Бойд наверняка бы назвал это сновидение таким же кошмарным, как и всё, что мне снится обычно, — но этот сон правда мне нравится. Как нравится и то, как Эндрю тянет меня за волосы, и как пялится на меня, и как стонет сквозь сжатые зубы — сипло и почти не слышно. Во сне я вслушиваюсь в его сбитое дыхание. Это, честно, заводит меня до чертей.       То, о чём я понятия не имею: Эндрю дрочит себе той ночью. Мне он об этом расскажет много позже, а прямо сейчас я просыпаюсь со стояком и желанием встать перед Эндрю на колени в реальности.       То, о чём я тоже понятия не имею: эпидемия уже началась, но пока это частные случаи. Слухи. Пара случаев здесь, пара случаев там. Апокалипсис уже идёт, но до тюрьмы такие слухи доходят в последнюю очередь.       Тем не менее Кевин Дэй со своим чутьём решает поспешить: и вот, девять утра, и он уже здесь, а я всё никак не могу выкинуть из головы тот сон и стараюсь на Эндрю Миньярда всё утро не смотреть.