Внеорбитные

— Я всё сделал, теперь мы можем немного поболтать, а, Кана?       Молчит.       Он почти всегда молчит.       Суппасит помнит, как впервые увидел этого холодного гордеца ещё при входе в обитель клана Гусу Лань, когда они прибыли сюда на обучение.       Статная фигура, сдержанное выражение лица, безупречная прическа, открывающая лоб с аккуратно повязанной лентой — одной из отличительных черт их клана. Правая рука, всегда заведенная за спину. И немногословность. За неделю пребывания в обители Суппасит едва ли услышал от него что-либо кроме «скука», «невежество», «зануда». И всё это в его адрес.       Хотя, за всю жизнь Суппасита этот второй господин клана Лань — единственный, кто посчитал его скучным занудой.       На себя бы лучше посмотрел! — Кана, я к тебе обращаюсь. Так и будем играть в молчанку? Я три дня несу это наказание. Хотя что я такого сделал? Посмел высказать своё мнение, отличное от мнения твоего дяди? Я уже тысячу раз переписал законы вашего клана! Неужели я не заслужил снисхождения?       Ни на градус не повернул головы. Уткнулся в какой-то древний трактат и сидит в позе лотоса.       Вот уж кто настоящий зануда!       Суппасит смекает, что так дело с мёртвой точки не сдвинется. Берет тушь и, с улыбкой поглядывая на кажущегося неподвижным и недышащим Кану, принимается рисовать. — Это тебе, — Суппасит протягивает листок, — ну взгляни же! Я для тебя старался зря, что ли?       Медленный поворот головы. Ни намека на то, чтобы он собирался взять листок или хотя бы посмотреть на свой портрет руки Суппасита. Лишь твердое, обдающее ветром с Ледяных небес: — Убери от стола ногу.       Суппасит соображает, что поставил ее на постамент возле этого напыщенного индюка. — Знаешь, Кана, — убрав ногу, он все равно не думает отступать, — все восхищаются твоими безупречными манерами. Но что-то я их не заметил. Где же твое умение поддержать светскую беседу?       Кана поправляет свою налобную ленту. Его превосходный профиль завораживает Суппасита. И если уж быть честным, он один из тех, кто восхищается вторым господином Лань. — Ты сам не устаешь от своей идеальности? — никак не угомонится сегодня Суппасит. Он замечает, что, не видя своего отражения, Кана не поправил, а только дальше сдвинул свою драгоценную ленту. — Дай-ка я тебе помогу.       Он уже тянет руку к ошеломлённому подобной неслыханной дерзостью Кане, как тот перехватывает её чуть выше запястья.       Что ж. Хватка у него железная. Такой, если поймает, ни за что не отпустит, — мелькает в голове Суппасита. — Не смей меня трогать. Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Особенно без спроса. И уже тем более — не вздумай трогать мою ленту. Её позволено касаться лишь родителям, жене и детям. — Эй, — Суппасит обиженно надувает губки, — больно вообще-то… — Кана отпускает его руку, — Хах, ну ты насмешил меня, Кана, жена! Да кто пойдет за такого высокомерного молчуна? Руку готов дать на отсечение, что ты даже не знаешь, как разговаривать с девушками.       Кана не реагирует. И это так выбешивает Суппасита, что он решает подшутить над ним. Незаметно выудив из кармана рукава одного из своих заговоренных бумажных человечков, он делает совершенно невинное лицо, в то время как его марионетка выполняет свою работу. Ничего не подозревающий Кана снова открывает книгу и чуть не подскакивает на месте: вместо изречений мудрецов на странице изображена сцена любовных утех. Пожалуй, этот день обязан войти в историю: чуть не снося стоящий перед ним стол, всегда такой сдержанный Кана вихрем соскакивает на ноги и нескольким взмахами своего меча рассекает листы на мелкие фрагменты. — И что ты наделал, а? Испортил дорогую книгу. Ну ты даёшь, Кана!       Сам же второй господин Лань, наконец понимая, что только что вышел из себя перед безрассудным болтуном Суппаситом, гулко сглатывает и, вновь нацепив на свое безупречное лицо маску холодного безразличия, заправляет меч в ножны и покидает библиотеку.       Ночью Суппасит долго не может уснуть. Забравшись на крышу, он отхлёбывает вина из кувшина и принимается играть на флейте. Мелодия будто бы сама рождается под его губами: он думает о Кане. Думает и не подозревает, что тот стоит внизу.       И думает о нём. — Вообще-то, в Обители запрещено пить вино, — Суппасит и глазом моргнуть не успевает, как кувшин разлетается осколками, забрызгивая наряд. — Да что ж такое-то! — досадует Суппасит, стряхивая с себя винные разводы. — Долго ты ещё пасти меня собираешься?       Рука за спиной. Походка такая, что будто парит над землёй. А длинные чёрные волосы грациозно колышатся на вытянутой по струнке спине. Само изящество. Словно ствол ивового дерева. В голову Суппасита закрадывается опасная мысль: вот бы хоть раз подержать этот гибкий стан в объятиях.       Их первое совместное задание: изгнание речных духов. Суппасит надолго запомнит, как Кана, рискуя собственной жизнью, вытащил его из водного вихря. А чем он отплатил ему? Тем, что с помощью своих заколдованных бумажных человечков заставил Кану выпить с ним, а на утро их застукали.       Триста ударов по спине здоровенными линейками. Каждому. Суппасит тщетно пытается оправдать Кану тем, что тот был околдован. Но последний не произносит ни слова в свою защиту. Лишь признает свою вину перед главой клана и стойко принимает наказание, ни разу не поменявшись в лице.       На утро спину саднит нещадно.       Едва ли Суппасит покидает покои, выделенные его клану, как лоб в лоб сталкивается с Каной. — Мм… А ты… — Иди за мной.       Полчаса пешей прогулки в молчании — сегодня Суппасит даже шутить не решается, — и они стоят на берегу какого-то окружённого высокими холмами источника, из которого исходит благоухающий пар. — Что это? Зачем мы здесь? — Это целебный источник. Он залечит все раны. — Вот как? Ух ты…что ж. Кто первым искупается? Я или ты?       Ничего не ответив, Кана пристально смотрит на него, а затем начинает снимать одежду. — П-понял, — несколько опешив от такой смелости, заикается Суппасит. — Ты первый. Всё, я тут пока за кустиками перекантуюсь.       Но реакция Каны вновь ошеломляет: — Здесь для двоих места достаточно…       Ему больше не надо ничего говорить. Будь там лава самого грозного вулкана — Суппаситу кажется, он бы и туда за Каной шагнул.       Молодой господин Лань стоит к нему обнаженной спиной. Она вся сплошь в ссадинах и ушибах. Горячо дыша ему в шею, Суппасит зачерпывает целебной воды и бережно поливает ей плечи Каны. Ладони нежно скользят по спине, и Кана не обманул: тело заживает прямо на глазах. Между тем руки Суппасита, скользя через бока, оказываются на груди Каны. Тот мгновенно замирает. — Это лишнее. Здесь ушибов нет, — шепчет он. — А если я стану совершать лишнее, что ты мне сделаешь? Заставишь переписывать тысячу книг? Отправишь в изгнание? Или применишь ко мне заклятие молчания?       Кана изворачивается в его руках. Суппасит кладет ладони ему на скулы и соединяет их лбы. Смотрят так долго, что лица начинают расплываться. Суппасит знает: одной маленькой искры достаточно, и разгорится яркое пламя. Капли воды разлетаются брызгами. Слившись в поцелуе, они больше не могут оторваться друг от друга. Сейчас власть над обоими имеет лишь страсть, захватившая всё их существо. Терзая его губы, Суппасит скользит ладонями по изящным линиям спины Каны. В голове мелькает: пока он не уверен в ответных чувствах, совершать подобное — верх безрассудства, он не должен этого делать. И все же эта мысль моментально испаряется, охваченная огнем жадного поцелуя, от которого становится трудно дышать.       Видел ли кто-либо на свету Кану таким? Страстным и покорным одновременно, с таким жаром отдающим себя ласкам рук и губ Суппасита. И сам Кана от него не отстаёт — пара изящных рук некоторое время блуждает по телу Суппасита, прежде чем остановиться на талии, а затем спуститься к ягодицам, чтобы с силой сжать нежную кожу у основания бедер. Суппасит будто превращается в изысканный музыкальный инструмент, но звуки, что он издает, вряд ли похожи на мелодию струнных. Это совершенно неконтролируемые стоны удовольствия.       Кана. Как же ты прекрасен… Как податлив и резв, двигая бедрами в такт с моей ладонью.       Когда последний аккорд их таинства звучит в поднебесной выси, проливаясь криками наслаждения, тяжело дыша, Суппасит ещё крепче чем прежде обнимает Кану, плотно накрывая руками. Лента на его лбу снова — вкривь и вкось. Забыв о предупреждении, он поправляет ее. Кана не возражает. На лице его появляется легкая улыбка. — Что? Даже не повоспитываешь?       Вместо ответа Кана прильнет щекой к его плечу.       Суппасит блаженно прикроет веки: он счастлив. А когда вновь откроет глаза — вместе с ними и рот его откроется в изумлении: он вновь в своей постели. Словно это был сон. Грёзы. Сладкие и запретные.       Кану он увидит на том же месте, что и во сне. Привычная сдержанность и безупречный внешний вид.       За исключением двух изъянов: мокрых концов волос и распухших, что от жгучего перца, алых губ.