«О, печаль моя,
Здесь я не был.
Где предел, края?
Кто видел?
И чья теперь ты, чья?
Теперь ты пепел…»
Город-на-Горхоне встречал холодным ветром и прозрачной ясностью воздуха. Отшумели осенние ливни, но до первых настоящих крепких морозов было ещё далеко. Степь дарила несколько недель затишья перед окончательным уходом в зимнюю спячку. Иссохшие под ветрами травы виделись золотыми в рассветных лучах, окутывая Город словно сиянием. Добираться и впрямь пришлось на перекладных. Это заняло гораздо больше времени и сил, чем Андрей предполагал изначально. Опасаясь преследования, они здорово попетляли. Стаматин с удивлением обнаружил, что сытая и вполне спокойная жизнь не изжили в нём навыков бродяжничества. Хотя куда больше удивляло то, что в погоню за ними так никто и не отправился. Неужто Лилич так просто отпустил? Или уже поджидает в Городе-на-Горхоне со своими верными? Именно по этой причине с товарняка они спрыгнули за несколько километров до Города, решив идти в окружную через Степь. Да и по улицам особо не отсвечивали — несмотря на раннее утро, мало ли кто мог раньше времени встретиться. Стаматин справедливо рассудил, что сразу идти к Бурах не слишком умно. Сперва стоило отдохнуть с дороги и себя в порядок привести: «Ну, Дань, чего как школяр нецелованный? Так не терпится, что ли?» А Данковского и впрямь здорово перетряхивало. Он безумно хотел увидеть Артемиду и ребёнка. Но ещё больше этого боялся. Он и представлять не хотел, какой будет реакция. Позволит хоть краем глаза увидеть дочь? Или прогонит с порога, как того же Лилича? Память Даниила до мельчайших подробностей хранила образ Артемиды в день Совета, когда решалась судьба Города и Многогранника. В неизменной робе, наспех и кое-как очищенной от крови, с сумкой через плечо. Хмурая и по-особенному хрупкая, она твёрдо произносила свои аргументы в пользу сохранения Города и в те же секунды приговаривала Башню и Данковского. Бурах не ликовала от своей победы, как можно было бы ожидать. То ли свет в Соборе преломлялся как-то иначе сквозь витражи, то ли ещё что, но Артемида выглядела абсолютно несчастной. Она не смотрела на Данковского, вообще ни на кого — её взгляд был обращён в пустоту. Что-то такое менху узнала… Но так же кристально ясно он помнил и вечер накануне. И своё глупое неуместное признание, оказавшееся никому не нужным: «Никогда у меня не было никого ближе тебя и не будет», — и её вымученную нежную улыбку. В ту ночь они были близки в последний раз. С Андреем они пришли к Петру. Но встретила их ранняя пташка — Ласка. Увидев, что дядя Андрей вернулся не один, она сперва округлила свои и без того большие глаза, а потом радостно пискнув, умчалась вглубь дома — будить заспавшего опекуна. Оказавшись внутри, Даниил даже глазам своим не поверил. Ни бутылок, ни мусора, ни перевёрнутой мебели, кои он успел запомнить, когда посещал Петра во время эпидемии. Да те же чертежи и наброски не валялись тут и там в беспорядке. Дом стал действительно домом и ожил. — Это всё мелкая, — пояснил Андрей, заметив удивление Бакалавра. — Когда мор закончился, её ж сперва к Сабуровым забрали. Так Пётр такой скандал учинил, чтобы девочку ему вернули — ты б его видел, Даня! Громы и молнии метал! А ещё меня буйным братом называют… Да Ласка и сама не против была вернуться. И видишь — живут же душа в душу. С трудом верилось, что Пётр выбрался из ямы беспросветного алкоголизма и твириновой зависимости, но доказательства были на лицо. Пётр вышел к ним спустя пару минут, полностью одетый и умытый, будто бы даже помолодевший лет на десять. Даниил попытался найти хоть какие-то признаки недавнего пьянства и не находил ни одного. Да и Ласка стала походить на самого обычного ребёнка, насколько это вообще было возможно в этом месте, а не на кладбищенское привидение. Её необычайные способности выдавал теперь лишь слегка отрешённый взгляд. Пётр крепко обнялся с братом. Всё ж таки Андрей ввязался в довольно опасное предприятие, учитывая их дурную славу и след, оставленный в Столице и за её пределами. А потом он взглянул на Данковского, однако без той враждебности, с какой его встретил брат. — …а Ида какова, а! — уже торопливо рассказывал Андрей. — Письмецо-то увела и своё отправила. — Да не стала бы она письма менять, — усомнилась Ласка, безоговорочно допущенная до взрослых разговоров. — Не по правилам это… О душевных терзаниях Данковского и сомнениях Андрей решил умолчать — пусть это останется только между ними. Пётр, словно и без слов обо всём догадавшийся, многозначительно хмыкнул: — А я говорил, что Даниил не таков. Чуть позже Андрей рассказал о том, как они покидали Столицу и какой была их обратная дорога. Пётр, ожидавший возвращения брата с каждым поездом, что ходили сейчас гораздо чаще, отрицательно покачал головой — никого чужого в Городе не наблюдалось. Уж Гриф за этим зорко следил. Да и от вездесущих мальчишек было нигде не укрыться. Что Андрею, что Даниилу это показалось странным — до последнего не верилось, что Инквизитор, вцепившийся в Бакалавра бульдожьей хваткой, так просто отступился. Ведь не мог же Лилич не догадаться, куда направится Данковский, особенно после встречи со Стаматиным? Ласка и Пётр в полной мере поддержали Андрея в том, что в таком виде идти на поклон к Бурах не стоит ни в коем случае. Бакалавра отправили мыться и бриться, а после — отсыпаться. Данковскому, впервые за долгое время оказавшемуся сытым, в тепле и безопасности, на чистых простынях, не спалось. Он-то полагал, что усталость прошедших дней свалит его тут же. Но в голове гудел, словно растревоженный улей, ворох тревожных мыслей. Как ни крути, а сомнения и тревоги одолевали его. В точности как тогда…***
В Машине теплилась буржуйка, согревая промозглый от непроходящего дождя воздух внутри. Спичка зорко следил за столичным доктором, уткнувшимся в исписанные мелким неровным почерком листы, вытащенные из саквояжа. Тот явился больше двух часов назад и, не застав Бурах, решил её дождаться, чтобы не ходить по ночи взад-вперёд. Решение было мудрое, поэтому выпроваживать позднего гостя Спичка не стал, да и любопытно было жуть — всё-таки Столица! Мишка, пригревшись под боком мальчишки, уже клевала носом, хотя изо всех сил старалась тоже пялиться на Данковского. Девочка ему не слишком доверяла: он был взрослый, пришлый и совсем не умел говорить с травками. Спичка ясно видел, что Бакалавра что-то тревожит. Несмотря на то, что колокол Собора исправно оповещал о наступлении каждого нового часа, мужчина то и дело отвлекался от своих записей и бросал взгляд на маленькие карманные часы. За Исидоровну переживал? То, что он подглядел парой дней ранее, наводило на определённые мысли. Но Артемида была менху — чего за неё переживать-то лишний раз? Да и показательные казни после приезда Инквизитора достаточно перепугали мелкую шушеру в Городе. С расспросами Спичка лезть поостерёгся — взрослые зачастую нервно реагировали на попытки помочь, хотя проблемы их и выеденного яйца чаще всего не стоили. Входная дверь наверху скрипнула и впустила порыв сырого ветра с улицы. Через несколько мгновений вошла Артемида. На ожидавшую её возвращения компанию она уставилась с неприкрытым недовольством. — Малые, вы чего ещё на ногах? Время видали? — Артемида говорила негромко, но осуждающе строго. — А ну брысь десятый сон смотреть! — Но… — начал было Спичка, беспомощно оглядываясь на Бакалавра, но тот ему был перед ней не заступник. — Слышать ничего не хочу, — Бурах покачала головой. — Марш спать. Оба. Спичка и Мишка нехотя потащились в другую комнатушку. Девочка отчаянно зевала и оглядывалась на Бурах и Данковского. Выпроводив детей спать, Артемида скинула сумку, а следом за ней и сырую робу, бросив её ближе к буржуйке. До утра всяко не просохнет до конца, но хоть что-то. Окинув быстрым взглядом разложенные на столе бумаги, Артемида усмехнулась: — Что, и милосердная Ева не вытерпела тебя? — Я тебя ждал. — Ну, так вот она я, — Бурах деловито раскидала по полкам шкафчика пучки трав, извлечённые из сумки. Бакалавр пристально следил за тем, как женщина переодевалась в сухую запасную рубашку. Артемида не стеснялась чужого присутствия — уж не после того, что между ними было, — только спиной к нему повернулась. Даниил сумел удержаться от накатившего соблазна приблизиться и украсить её кожу новыми яркими следами взамен бледнеющих синяков. Так, чтобы и ворот робы ничего скрыть не мог. Чтобы всем и каждому было видно - она не свободна. — Ты не слишком торопилась. Рандеву с Инквизитором было столь увлекательным? — Данковский не планировал, чтобы получилось столь резко, но как вышло. — Эмшен, тебя, часом, по темечку никто не приголубил? Или?.. — она не стала договаривать, опаляя его внимательным, но лукавым взглядом из-за плеча. — Никак ревнуешь? Заподозрить у себя столь низменные и неоправданные эмоции Данковский бы и не подумал. Не в его это было характере — опускаться до выяснения подобного рода вещей. Да и кого ему было ревновать прежде? Краткие, ни к чему не обязывающее романы таких переживаний не подразумевали. А его единственная настоящая страсть — наука — была верна и вне всяких подозрений. Бурах открывала в нём такие грани, о наличии которых у себя Даниил и не подозревал. Одна лишь скоротечная мысль о том, что Инквизитор мог оказывать Гаруспику недвусмысленные знаки внимания, а та — быть благосклонна, разжигала в нём праведный огонь гнева. И его никак не удавалось унять разумными доводами и погружением в исследования. Было ли это ревностью? — Вздор! — возразил он и себе, и Артемиде, собирая бумаги в одну стопку. — Я беспокоюсь, ведь за тобой нужен глаз да глаз. — Разве мне что-то может угрожать в Соборе в обществе Инквизитора? — она в притворном удивлении вскинула брови. — Артемида, правительственный Инквизитор — карта абсолютно иной масти, нежели мы с тобой. — О, и когда же мы успели стать одной мастью, эн-Даниил? — улыбку она уже и не скрывала. — Совершенно не разделяю твоей беспечности, — Даниил нахмурился, не понимая, что так веселит коллегу. — Лилич преследует свои цели и не внушает доверия, а его статус неприкасаемого позволяет… да всё, что бы ни взбрело ему в голову! Он может использовать тебя в качестве разменной монеты, а я… — он запнулся, но вздохнул, сдаваясь и продолжая. — А я не хочу, чтобы ты пострадала. Данковский прикрыл глаза, массируя переносицу. Усталость и колоссальный недосып давали о себе знать ещё и головной болью, которая только множилась вместе с возникающими каждый день новыми проблемами. Он вздрогнул от ощущения горячих ладоней, опустившихся на плечи, а затем скользнувших вниз по груди. Артемида заключила его в объятия, прижавшись со спины. — Я услышала тебя, минии омог эрэ, об этой тревоге можешь забыть, — голос упал до шёпота, опалившего ухо дыханием. Потребовалось лишь слегка повернуть голову, чтобы встретить её губы. Крепкие поцелуи согрели Данковского лучше теплящегося в печке огня. И развеяли хотя бы часть сомнений, будто на тлеющие угли выплеснули воды. Даниил даже забыл возмутиться непонятным степным словам, в которых явно не было ничего лестного в его адрес. Спустя несколько минут Бурах непостижимым образом оказалась сидящей у него на коленях. Даниил значительным усилием воли оторвался от своего увлекательнейшего занятия — прокладывания цепочки поцелуев вниз по шее — и получил разочарованный вздох в награду. — Расскажешь, что удалось узнать? — Артемида, не спеша покидать своего места, отвлеклась на стопку исписанных листов. — Прискорбно мало, — Данковский привалился к её груди, слушая ровное биение сердца. — С каждым днём я всё больше отчаиваюсь разгадать эту болезнь до конца. Вся надежда на тебя и твою… Панацею. — Мы справимся, Дань, — ласковая рука зарылась в его волосы. — Должны справиться. О мрачных перспективах их неудачи даже думать не хотелось. И ведь смерть от Песчанки была далеко не самым страшным, что могло произойти в случае провала. Но уверенное спокойное мы омыло всё внутри тёплой волной. И как нынешнее нежное «Дань» разительно контрастировало с совсем недавним «Бакалавр-как-вас-там»! Всего несколько дней бесконечной ходьбы по краю сблизили их с Артемидой так, что тяжело было это вообразить. Совершенно внезапно подумалось, что Артемида вряд ли бы пришлась по душе его матушке — слишком своенравная. В представлении матери идеальная жена должна была быть тихой, покорной тенью мужа, а Бурах по всем параметрам оказывалась полной противоположностью. Чтобы она и тихой тенью? Просто смешно. Но никого другого Даниил видеть рядом с собой не хотел ни сейчас, ни после. Мысль была дикой — ведь не собирался же он в самом деле… Собирался. Ещё как собирался: развязаться с эпидемией, получить помилование от Властей, вернуться ненадолго в Столицу, чтобы собрать оставшихся единомышленников, и возродить Танатику здесь, под сенью Зеркальной Башни и патронажем Каиных. Бурах в этих планах виделась незыблемой константой — как нечто само собой разумеющееся. Данковский не сомневался, что сумеет убедить и её встать на сторону Утопистов. И с каждым днём — с каждым часом! — уверенность в правильности этого решения лишь крепла.***
Данковский был благодарен, что Андрей согласился пойти с ним. Без него он бы раз сто уже развернулся назад. Стаматин же не давал окончательно смалодушничать. Ну, и он был неплохой страховкой на тот случай, если Артемида от радости встречи схватится за нож. Такую вероятность нельзя было совсем исключать из возможных исходов. Чтобы отвлечься от волнения, Даниил оглядывался по сторонам. Стаматин посмеивался, но всё же решил дать другу некоторое время на то, чтобы унять шалящие нервы. Он не представлял, как реагировал бы сам, окажись в подобной ситуации. Небольшая прогулка должна была пойти на пользу. В Городе не теряли даром времени. Ничто не напоминало о страшной эпидемии — от Песчанки не осталось видимых следов. Бегали стайки ребятишек. С потерей Многогранника на улицах их стало гораздо больше. В ту сторону, где раньше возвышалась Башня, Данковский старался не смотреть. Это оказалось всё ещё слишком тягостно. Он искоса взглянул на Андрея — Стаматин даже вида не подавал. Но заметил Даниил и ещё кое-что. Стройка. Крупная, масштабная, почти в самом центре. — Что строят? — Здесь? Больницу, — Андрей оглядел пока что пустые остовы стен. — Петра проект. Эпидемия славно ткнула нас носом в собственную непомерную гордость. Мы все слишком увлеклись великим будущим, позабыв о суровом настоящем. — Да, больницы — настоящей больницы! — тогда не хватало катастрофически, — Даниил не без содрогания вспомнил, в каких условиях приходилось всем им работать. — Скольких мы могли бы спасти… Но хорошо, что Пётр взялся за ум и вернулся к работе. — Это ещё что, брат! Стройка-то не одна. — В самом деле? — Да. Всё той же Ласке в ноги кланяться. Как дело было… Девчонка-то наша, оказалось, и читать, и писать через пень-колоду едва умеет, а другие ребятишки и того меньше. Есть тут пара энтузиастов — обучали соседскую ребятню, как могли. Из Башни нашей сколько ребят вышло… Вот Пётр и загорелся. Каины поддержали, да и Ольгимские с Сабуровыми тоже. Так что Школа там теперь будет. Даниилу не надо было объяснять дважды, где именно там. Он с недоверием уставился на Стаматина, который и вовсе не выглядел расстроенным или уязвлённым. — Школа на месте Многогранника? — Да. Сменим оптические чудеса на чудеса науки, — Андрей заговорщицки подмигнул. — У нас теперь и целый учёный Бакалавр есть. — Андрей, ты шутишь? Какой из меня учитель… — опешил Даниил. — Какой? — Стаматин сделал вид, что задумался. — Да любой, Даня! Читать, писать, считать — местной детворе всё в пользу будет. А ты ещё и естественных наук знаток. Подумай, Дань, подумай. Юля вот сразу согласилась. — Не самая ожидаемая кандидатура. А кто ещё? — Равель рвётся с малышнёй возиться. Ольгимская, конечно. Анна тоже, — припомнил Стаматин. — Анна? Анна Ангел? — Бакалавр решил, что ослышался. — Она самая, брат. — Так ведь она даже читать не умеет! — Так и что с того? Циркачка же — чай есть чему детвору научить. Погоди, ты многому удивишься тут. Мы ещё сделаем из этого Города ту Утопию, которой его видели. — Без Многогранника и Симона? — этот вопрос вырвался сам собой. — Без, — Стаматин серьёзно кивнул. — Зеркальная Башня была Чудом из чудес, единственной и неповторимой. — И её больше нет, — тяжёлая горечь осела на языке от этих слов, как и всегда при упоминании погибшего Чуда. — Как и Симона… — Но мы есть, Даниил! Мы-то живы. Мы, пережившие Песчанку, всё ещё здесь, и хотелось бы верить, что это что-то да значит. Пусть у нас не вышло — да чёрт с ним! То, что не осилили мы сами, сделают дети наши, внуки. Но чтобы семена дали хорошие всходы, нужно удобрять почву. — Эк тебя к земле потянуло, — Данковский улыбнулся. — Глядишь, так в агрономы переквалифицируешься из архитекторов. — А чего нет? — Андрей пожал плечами. — Ида обмолвилась, Песчанка не просто так ко всем нам пришла, а Испытанием. Чем не повод что-то для себя уразуметь? Слышать подобные речи от кого-то вроде Андрея было неожиданно и странно. И тем крепче заставляло задуматься. Стаматины были отцами почившего Чуда, но смогли отпустить его, найдя в себе силы прежде всего для того, чтобы просто продолжать жить. Даже с Артемидой стали на удивление дружны, раз так пеклись о благополучии и её, и ребёнка. А ведь именно она… За время его отсутствия что-то сплотило если не всех поголовно жителей, то Приближённых между собой точно. Отправной точкой была Чума, но дальше? От размышлений и проснувшегося любопытства Данковского увёл крик. Кричали на стройке. И, казалось бы, что необычного? Но Даниил прекрасно уловил ноты дикой, обжигающей сознание боли. Не сговариваясь, они с Андреем ринулись за ограждение. Картина, впрочем, тоже открылась довольно типичная. Неосторожность рабочего, арматура. Не надо быть великим математиком, чтобы из предложенных слагаемых составить верный пример. — Данковский? — Стаматину не впервой было видеть истекающего кровью человека, но всё же не пронзённого арматурой. Необходимые секунды на глубокие вдох-выдох, оценку ситуации и принятие единственно правильного решения. Данковский достаточно громко, но спокойно произнёс: — Расступитесь. Пошлите за доктором поживее. — Дык побежали уж за Исидоровной… — услужливо бросил кто-то из толпы рабочих. — Отлично. Андрей, помогай. — Да. Что делать? — Стаматин мгновенно оказался рядом. На свои руки прежней надежды не было. Именно сейчас Даниил осознал это как никогда остро. Рана была, в целом, пустяковая, и с ней Бакалавр легко справился бы на ходу — были б игла да нить. Раньше. Но теперь он мог оказать только первую доврачебную и ждать настоящего доктора вместе со всеми. Пока Даниил оставался рядом с рабочим, отвлекая его от ранения и попыток выдрать инородный предмет из своего тела, Андрей с другими мужиками организовали носилки из подручных средств. Они под руководством и с одобрения Данковского перетащили пострадавшего, всё ещё пытавшегося избавиться от штыря. Бурах не заставила себя долго ждать. Она вошла на территорию стройки, а рабочие разошлись перед ней без единого окрика. Даниил жадно вгляделся в её фигуру, выискивая изменения. Казалось, прошедший год не особенно затронул Гаруспика. Артемида была всё та же — не тонкокостная, но лёгкая и стремительная. В новой, но до последнего ремешка знакомой робе, с сумкой через плечо. Лишь светлые волосы, едва закрывавшие уши раньше, теперь отросли, заплетённые в простую косу. Данковский неоправданно возликовал, когда её взгляд, спокойный и сосредоточенный, споткнулся в удивлении о него. Но она не подала вида, припадая на колени возле пострадавшего и оценивая масштабы чужого вмешательства. — Исидоровна! — захрипел раненый, вновь пытаясь ухватиться за арматуру. — Исидоровна, вытащи ты! Могой этот не давал… — И правильно делал, Сипуха. Жить хочешь? Терпи до прозекторской, — Артемида говорила холодно, строго. — Берите носилки. Она сказала это, ни к кому конкретно не обращаясь, но Даниил внезапно обнаружил себя одним из добровольцев. Вторым стал незнакомый мужик. Андрей слегка виновато развёл руками: — Я наведу порядок и приду позже. До бывшей тайной прозекторской Рубина от стройки было ближе, чем до дома Бурах. Дорогу Данковский помнил. Как и все другие тропинки-улочки Города. Сколько страшных часов по ним хожено — такое из памяти не стирается на раз-два. Рубин уже ждал их — легконогая ребятня донесла распоряжения Бурах быстрее ветра. Узнав в одном из добровольных помощников Бакалавра, он удивлённо произнёс: — Вы ли, мастер Данковский?! — Я, мастер Рубин, — кивнул Даниил. — Рад встрече. С помощью Стаха они быстро и аккуратно переложили Сипуху на стол. Помещение заливал холодный яркий свет. Прибавилось оборудования. Смело можно было предположить, что прозекторская ныне используется больше в качестве операционной, пока строится больница. Под ещё более изумлённым взглядом Рубина, Даниил вышел на улицу вместе со вторым работягой. Помочь он ничем не мог, так зачем отвлекать врачей от работы? Вот и свиделись. Не такой он представлял себе их встречу, ой не такой. Но что поделать теперь? Бакалавр опустился на скамейку рядом с дверями. Рабочий помялся рядом, не зная, куда себя деть. — Ну, я пойду к своим? Уж Исидоровна и не таких поднимала. Менху, — со значением произнёс он. — Идите, — Даниил махнул рукой. — И Андрею скажите, что всё в порядке. — А как же. Как есть скажу. До одури хотелось курить. Пальцы зудели, организм умолял о порции дыма в лёгких. Но курить Данковский бросил примерно тогда, когда вышел под подписку из комиссариата. Купить табак было попросту не на что. Всё, имевшееся у него с собой на момент задержания, где-то как-то потерялось, хотите-с жалобку подать? Данковский не стал связываться и продлевать своё присутствие в столь дружелюбном учреждении. А потом было не до курения. Тратить немногочисленные гроши на дрянной табак, когда живот чуть ли не к самому хребту лип от голода, казалось не самой лучшей идеей. Он думал, что избавился от пагубной привычки бесследно. Ан нет. Не самая тяжёлая операция прошла быстро и без сложностей. Стах вышел на улицу, уже отмыв руки. Выглядел он грозно, но враждебности в голосе не наблюдалось: — Рад вашему возвращению, мастер Данковский. Но почему вы ушли? Я думал, вы станете оперировать вместе с Артемидой. — Я потерял интерес к врачебной практике и оставил её, мастер Рубин, — Даниил не особо хотел вдаваться в подробности сейчас. — Оставили? Но почему?! У вас ведь прирождённый талант… — Ну, чего к человеку пристал, Стах? — мягко укорила вышедшая к ним Артемида. — Оставил, значит, оставил. Мы не успели как следует поздороваться, Даниил. — Да. Здравствуй, Артемида. — И тебе поздорову, ойнон. Какими судьбами к нам? — Думаю, ты знаешь. — В самом деле? И что-то было такое пассивно-враждебное в её голосе, что ясно дало понять — одно неверное слово, и скальпель под рёбрами покажется благом. В любом случае, Даниил не собирался обсуждать столь личные вопросы в присутствии третьих лиц, пусть это и был старый добрый Стах. — Мы могли бы поговорить наедине? — У меня ещё остались дела. Приходи после заката к Кургану Раги, там и поговорим. — Хорошо. Бурах ушла, не обернувшись. Даниил выдохнул. Он был премного наслышан, как почитали местные Курган Раги. И что делали на этом священном месте менху. В мыслях расплылось удивительно покорное: если Артемида решит раскрыть его, он даже не станет сопротивляться — заслужил. Целиком и полностью заслужил всё, что бы она ни захотела с ним сделать. Единственное, о чём Даниил сожалел, что, возможно, он так и не сумеет увидеть дочь. Но он был уверен, Артемида, любящая мать, сумеет о ней позаботиться и воспитать достойного человека. Ставший невольным свидетелем этого договора Рубин, знавший о Кургане Раги куда как поболее, ободряюще хлопнул Даниила по плечу, прежде чем скрыться в прозекторской: — Удачи, мастер Данковский. — Спасибо, она мне понадобится. Он вернулся в Мансарду Стаматина. Пётр и Ласка переглянулись понимающе, стоило ему сказать, где Артемида назначила встречу. Девочка коснулась его руки: — О чём бы вы ни стали говорить, говори от сердца. Менху по Линиям отличит ложь, но и сама покривить душой не сможет. — Хотелось бы верить, что она даст мне хоть слово вставить, — невесело усмехнулся Данковский. — Уж тут будь спокоен, Артемида выслушает. Её путь таков — слушать и видеть. Это должно было стать утешением для него? Путь Бурах… Именно он-то и разлучил их, этот её путь. Будь она простой степнячкой, ничего бы не произошло. Но Даниил так же отчётливо понимал — будь Артемида обычной женщиной, она бы перестала быть самой собой. А она вся и была в своём наследии, в слетающих то и дело степняцких словечках, знании Линий и магии Земли. Верить в колдовство Даниилу не полагалось ни по статусу, ни по складу ума. Магия всегда была для него фокусом с дымом, зеркалами и чрезвычайно развитой ловкостью рук. Он и не верил, оставляя чудеса на потребу ребятне — вот где были любители, ценители и знатоки. Пока однажды не напросился с Бурах за твирью. Когда она вытащила из своей сумки загодя приготовленный бутылёк с кровью, Данковский лишь скептично усмехался, не веря, что так можно чем-то помочь сбору трав. Ну, не прибежит же твирь на запах крови, в самом-то деле! Да и место было ничем не примечательное — он сам через этот пустырь ходил не единожды, срезая дорогу. Посмеивался он ровно до тех пор, пока Артемида с самым серьёзным лицом, откупорив флакон, просто не вылила кровь. А через несколько мгновений на пустом месте, где даже трава росла через одну, вздыбились толстые узловатые корни, взрыв влажную от вечного дождя землю. После этого смеялась уже Бурах, собирая стебли твири, которых — Данковский клясться был готов! — раньше рядом вовсе не было. До заката время тянулось ужасающе медленно. Куда медленнее, чем в комиссарских застенках. Там времени просто не существовало — всё сливалось в безликую серую массу, отмеряемую лишь допросами и выдачей скудного пайка. А здесь часовой механизм Собора исправно, как и прежде, создавал время, заставляя вздрагивать от колокольного звона. Тягостное ожидание становилось невыносимо. В пору Песчанки, когда двадцати четырёх часов в сутках не хватало катастрофически, о подобном замедлении оставалось лишь мечтать. Даниил покинул дом незадолго до заката и направился к Кургану самым коротким путём. Несмотря на не очевидный исход встречи, оттягивать ещё больше совсем не хотелось. Он знал, что скажет Бурах. Как и советовала Ласка, скажет от сердца, а там будь что будет. Он, как и год назад, полностью вверял свою судьбу Городу-на-Горхоне. На самом Кургане, как и в округе, не было ни одной живой души. То ли просто такой вечер выдался, то ли менху распорядилась не беспокоить её — кто ж знает. Но в атмосфере таинственности и какой-то первобытной жути это место ничуть не теряло даже без извивающихся силуэтов невест и бесформенных теней одонгов. Даниил издалека увидел одиноко горящий фонарь. Он пошёл на него, словно измотанный штормами корабль на огни долгожданного порта. Гаруспик уже ждала его. Она сидела на земле, закрыв глаза и возложив руки на колени, будто бы дремала. И это несмотря на стылую землю и пронизывающий ледяной ветер! Слушала свою Бодхо? За исключением нескольких раз Данковский почти не видел, как она это делала — в Городе они встречались урывками, по делам, и было не до того, а краткие ночные свидания… Что ж, то время им было на что тратить и без степняцких суеверий. Стоило ему приблизиться, и Артемида сразу же открыла глаза и легко поднялась. Вот чего ей было не занимать, так это стремительности движений. — И снова здравствуй, ойнон, — голос куда ледянее ветра. — Артемида… — Мы можем не ходить вокруг да около. Андрей заставил тебя приехать? Он угрожал? — и говорить она всегда предпочитала в лоб. — Это входило в его намерения, верно. Но здесь я по доброй воле. — Зачем? Новые исследования? — Понимаю, что это прозвучит фальшиво и неправдоподобно, но я действительно хочу принимать участие в жизни нашей дочери. Ты можешь не называть меня её отцом, если захочешь, но позволь хотя бы… — Почему сейчас, ойнон? — она выглядела по-настоящему растерянной. — Что изменилось? — Когда Андрей сказал, что у тебя есть ребёнок, и он — мой, я сперва даже думать себе запретил, чтобы поехать сюда, — Даниил помнил, что ему наказала Ласка, поэтому говорил максимально честно. — Мне абсолютно нечего тебе предложить. Кроме самого себя, у меня больше ничего не осталось — ни связей, ни состояния, ни имени. — Андрей тебе сказал? — казалось, всё остальное Артемида просто пропустила мимо ушей. — Сперва врезал, разумеется, прямо посреди улицы, — Данковский пожал плечами, будто подобное было в порядке вещей, но от шпильки не удержался. — Но после его удалось вывести на конструктивный диалог. Он считал, как, полагаю, и все в Городе, что я бросил тебя с ребёнком… Артемида? Женщина была уже не просто удивлённой, она вскинула руки, призывая к тишине. Даниил замолчал, давая ей необходимое время. Что-то было не так, но он никак не мог сообразить. Не сказать, что у него был обширный опыт в примирениях с брошенными женщинами, но Данковскому казалось, что всё должно происходить несколько иначе. — Я ведь… — Бурах покачала головой, собираясь с мыслями. — Я написала тебе сразу же, как только удостоверилась, что жду ребёнка. Я не собиралась принуждать тебя возвращаться или что-то такое, нет! Просто хотела, чтобы ты знал. — Куда ты писала, Артемида? — Даниил нахмурился. — Меня выпустили только летом. — Выпустили?! — голос предательски дрогнул, она совершенно по-женски округлила глаза, чего можно было бы ожидать от Евы или Лары, но никак не от несгибаемой менху. — Приказом уполномоченного Инквизитора меня арестовали, стоило только сойти с поезда в Столице. — На каком основании?! Решение по Городу выносили, основываясь на моих аргументах! Если уж кого и надо было арестовывать, то только меня. Но желанием Властей было спасти Город любой ценой, и он был спасён! При чём здесь ты? — А меня объявили террористом за подстрекательство к разрушению Города. Выпустили под подписку о невыезде, так что теперь я и, правда, преступник. Но вернёмся к твоим письмам. Ты не собиралась скрывать от меня ребёнка? — Нет, конечно. Ты ведь её отец, — она пожала плечами. — Я не знала, как найти тебя в Столице — Танатика же была разрушена, а письма отца Сабуров изъял ещё в первый день и очень удачно потерял все до единого. Поэтому написала Лиличу и попросила разыскать тебя. Он любезно согласился и прислал мне адрес, попутно заверив, что у тебя всё хорошо. Даниил, если б я только знала, что ты задержан, я бы сразу приехала. Я бы дала показания в твою пользу! Веришь? — Верю, — у Данковского и мысли не возникло сомневаться в её словах. — Поэтому он тебе ничего и не сообщил об аресте. Чтобы ты не сорвалась в Столицу, чтобы мы не увиделись, чтобы я ничего не знал о ребёнке, а ты была уверена, что мне это попросту безразлично. Ты ведь именно так решила? Спрашивать об этом прямо было неприятно, но не выяснив всё до конца, они так и не сумеют договориться. А во вскрывающихся всё новых обстоятельствах как никогда необходимы были честность и открытость друг перед другом. Артемида виновато отвела глаза, безмолвно подтверждая правоту его слов. Внутри всё будто сжали когтистой ледяной лапой, но Бакалавру винить за это было некого — славу бессердечного негодяя он создал себе сам. Голос Бурах был очень тихим, когда она вновь заговорила: — Даниил, по моему слову уничтожили Многогранник, а я знаю, как он был тебе важен. Когда ты не ответил ни на одно из моих писем, я подумала, что злость и обида на меня сильнее всего остального. Разве можно тебя винить? Я ведь, получается, будущее твоё разрушила. Да и навалилось всё разом: сотни детей из Башни, Уклад, который хуже детей, разруха, зима впроголодь, беременность, роды… Я не знала, за что хвататься, чтобы мы пережили ещё и последствия мора! А потом уверилась, что такова ещё одна моя Жертва за спасение Города. — Ещё одна? — Даниил уцепился за самые важные, на его взгляд, слова. — Что значит «ещё одна»? Она попыталась отмахнуться, не горя желанием давать ответ. Даниил же не хотел оставаться в неведении, поэтому приблизился и положил ей руки на плечи, легко сжимая: — Артемида, расскажи мне. Я должен знать. Несколько бесконечно долгих мгновений она молчала, глядя в тёмные глаза напротив. — Живая Земля мертва. Я убила Её так же, как разрушила Многогранник, — слова дались ей тяжело, словно причиняли физическую боль. — Черви один за другим вернулись к Земле. Невесты больше не могут призывать твирь своими плясками. Да и твири-то больше нет. И Сабы. Ни Чумы, ни Чудес, ни Чудовищ — я всё погубила… Весь Город утопила в крови, как и было предсказано. Поэтому я смирилась с тем, что ты ушёл. Знать, что никто не потребует ещё и твоей крови, что ты жив, пусть и где-то далеко, — с меня и этого было довольно. Прижать её к себе показалось самым естественным, что можно было сделать. Артемида не оттолкнула, лишь обхватила неловко в ответ, пряча лицо у него на груди. Бакалавр ошеломлённо слушал дрожащий голос и не мог поверить. Не в слова Бурах — им-то он верил безоговорочно. Да и сам успел кое в чём убедиться, ни разу не встретив ни травяную невесту, ни одонга-Червя. Он не верил в собственные эгоизм и глупость. Выстоял Город, лишившись чудесной Башни, и его личное горе затмило всё остальное. Он ведь даже и мысли не допустил, что Бурах могла принести Жертву не менее чудовищную и страшную. И осталась разбираться с последствиями своего выбора без опоры, без помощи, будучи ещё и в положении, когда он просто малодушно сбежал. — Я такой идиот, Артемида, — он посмотрел в зажёгшееся звёздами в кои-то веки чистое небо. — Я должен был остаться здесь, с тобой. Если бы не Андрей с этим письмом… — С каким письмом? — Я получил от Ольгимской странное послание — пустое по содержанию. Удивился только, как она мой адрес разыскала. А потом Стаматин нашёл меня. Он-то и рассказал, что Виктория должна была написать о тебе и ребёнке. Андрей предположил, что подмена письма — твоих рук дело. — Нет! Я и не знала ни о чём, пока из Степи не вернулась, но Андрея тогда уже и след простыл. Да и не в наших это правилах — письма подложные посылать, — она полностью подтвердила слова Ласки. — Стало быть, и тут Лилича благодарить надо. Отпечаток вмешательства Инквизитора сделался вполне очевиден. Он дал Артемиде адрес той самой квартирки, который и вызнала Ольгимская, но вся почта, видимо, так и продолжала проходить через руки Лилича даже после освобождения. А уж подделать письмишко для него раз плюнуть — даже стараться особо не стал, раз Андрей без труда распознал подмену. Так уверен был, что правда нипочём не вскроется. Но что ж за беспокойный человек-то он? Неужто смириться и принять поражение для него настолько невозможно? Соборный колокол возвестил о начале нового часа. Бурах слегка отстранилась: — Время-то как летит… Домой нужно. — Могу я проводить?.. — на удачу спросил Даниил. — Сам столичный Бакалавр Даниил Данковский и дозволения испрашивает? — Бурах впервые улыбнулась ему почти что совсем как раньше. — Не пугай меня так, эрдэм. — Не буду, — он припомнил, как она бросалась вот такими степняцкими словечками, чтобы просто побесить его, и не без мстительного удовольствия добавил. — Ворах. Бурах посмотрела на него, выразительно сощурившись, но без прежнего холода и безразличия, с вызовом. Год, проведённый порознь, и нанесённые друг другу раны не могли исчезнуть бесследно в один миг, как ты того ни желай. Но пропасть между ними, видевшаяся непреодолимой ещё днём, уже не казалась такой безнадёжной. Это вселяло надежды. Старый дом, унаследованный от старика Исидора, встретил их парой горящих окон. Он больше не производил того мрачного впечатления, что запомнилось Даниилу. Будто бы с новой хозяйкой в него вошла и новая жизнь. Так оно и было, наверное. Но в памяти оставались слишком свежи ощущения тоски и безысходности — осквернённости, — что заставили Артемиду искать убежища в заводских помещениях. Однако в студёную зиму, да с двумя детьми, да беременной не особо сладко поживёшь в холодных подвалах, где из отопления одна престарелая буржуйка. Сентябрьскую сырость она ещё могла прогнать, январский мороз был ей уже не по силам. На пороге Артемида слегка виновато повела плечами: — Время уже и впрямь позднее, ойнон. Но если захочешь её увидеть, приходи завтра вечером. — Разумеется, хочу. Я приду, — заверил Бакалавр. — Тогда доброй ночи, ойнон, и до завтра. — Доброй ночи, Артемида. Немного нерешительно, но Бурах кратко обняла мужчину, практически сразу отстранившись. И этого было вполне достаточно для первого дня. Всю дорогу до Мансарды Данковский не переставал думать об Артемиде и её словах. Мыслей было, пожалуй, даже слишком много. Даниил не успевал ухватиться за какую-то конкретную. Одна из них, самая глубинная и оттого самая недоступная, вызывала смутную тревогу и чувство необычайной ошибочности. Бакалавр никак не мог даже в общих чертах понять, чем именно вызвано это ощущение. Оно просто сочилось в недрах сознания. Семейство Стаматиных, включая юную Ласку, пребывало в состоянии нервного, но терпеливого ожидания. Увидев целого и вроде невредимого, лишь изрядно замёрзшего Данковского, их заметно попустило. Но Даниил не ожидал встретить и ещё одну старую знакомую. Светлым ураганом на него налетела милая Ева, окутав ароматом сладкой розовой воды. — С возвращением, эн-Даниил! — она тут же отпрянула, оглядывая его с ног до головы и неодобрительно хмурясь. — Как исхудал-то в Столице, совсем не дело. — Даниилу тяжко пришлось, — Андрей приобнял её за плечи, привлекая к себе ближе. — Да ничего, откормим. «А как всё-таки занятно выходит», — подумалось Бакалавру, глядя на эту, вне всяких сомнений, пару. Он припомнил, как Андрей пренебрежительно называл Еву своей женщиной, тогда как ему, Данковскому, прочил Марию. Однако повзрослевшая за этот год Ева, на фоне рослого и крепкого Стаматина всё такая же миниатюрная и хрупкая, как фарфоровая куколка, смотрелась донельзя на своём месте. И на Даниила она взирала с лучащимся ласковым теплом в глазах, но никак не с прежним щенячьим восторгом первой влюблённости. Как же ещё изменился Город и связи в нём? Ян извлекла из кармашка платья, более скромного и закрытого, чем раньше, увесистый ключ и протянула Данковскому. — Для чего это? — он повертел его в руках, разглядывая блестящую поверхность, не успевшую обзавестись присущими царапинами и потёртостями. — Это от Омута, — пояснила она. — Мы с тобой были последними его жильцами, так что, думаю, он теперь твой. — А ты как же? — Ева ко мне в «Разбитое Сердце» перебралась, — Андрей оставил на светлой макушке поцелуй. — Ну, а чего дому пустовать? Вот мы и решили, что ключ тебе нужно передать. — Не подумай, что я тебя гоню, брат. Нет, — Пётр похлопал его по плечу. — У нас с Лаской места хватит на всех, верно, кроха? — Верно, — Ласка серьёзно кивнула. — Но дом не должен пустовать. Особенно такой. А ты, дядь Бакалавр, там вроде и прижился в прошлый раз. Данковский сжал ключ в ладони, не зная, как и выразить словами всю ту благодарность, что он испытывал. До сих пор с трудом верилось, что после всех мытарств он действительно оказался среди настоящих друзей.***
Встретила его не Артемида. И даже не Спичка. Дверь отворила Мишка и сразу же насупилась, увидев на пороге Бакалавра. То есть ещё сильнее, чем обычно. — Здравствуй, Мишка. — Чего пришёл? Радушного приёма Даниил не особенно ждал, но полагал, что большие проблемы возникнут со Спичкой. Всё же парнишка был постарше и понимал куда как поболее. И если уж кроха-Мишка встречала его так недружелюбно, то что будет со Спичкой, Бакалавр и представлять опасался. Но этих детей Артемида приняла в свою семью ещё раньше, чем они сами перестали огрызаться друг на друга при каждой встрече. Как бы ни было это тяжело, но их одобрение он заслужить был обязан. Мишка ждала ответа, а Данковский ловил себя на том, как трудно смотреть ей в глаза. Взгляд у девчушки тяжелейший — такого не должно быть у семилеток. Он внушал желание бежать от неё и как можно дальше. — Артемида пригласила меня, — слова давались нелегко, грудь спирало от нехватки воздуха. — Тебе здесь не рады, — Мишка словно приговор озвучила. Даниил чувствовал себя донельзя глупо, меряясь взглядами с маленькой девочкой и с ужасом осознавая, что проигрывает. В прямом смысле не хватало духу её осадить — что-то происходило с лёгкими. Он не мог вдохнуть. Мишка делала это с ним! Осознание пришло не сразу. Данковский уставился на девочку, пытаясь хоть как-то глотнуть воздуха. — Ты нам не нужен, — Мишка прекрасно осознавала свои действия. — Я должен её увидеть, — кое-как прохрипел Данковский, превозмогая удушение. И что-то в суровом взгляде дрогнуло всего на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы неведомая сила, сжимавшая тисками горло, отступила. Даниил шумно и глубоко задышал, жадно глотая воздух. — Мишка! Чего там? — в дверном проёме возник Спичка и, оглядев представшую его глазам картину, отвесил девочке крепкий подзатыльник. — Дурная совсем?! — А зачем он пришёл?! — возмутилась она, потирая затылок и гневно сверкая глазищами на названого брата. — Пусть уходит! — Ты слышала, что Исидоровна сказала. — И что? Ты хочешь, чтобы она опять из-за него?.. — Мишка, не нашего с тобой ума дело это, — строго произнёс Спичка. — Сами разберутся, не маленькие. И ты дурой не будь… — Сами вы с ней дураки! Оба! — Мишка быстро скрылась где-то в глубинах дома, оставляя за собой последнее слово. Спичка лишь устало покачал головой, вздохнул и обратил внимание на застывшего Бакалавра: — Ты не серчай на неё, дядь Бакалавр, ладно? Маленькая ещё. Не шибко придушила? — Всё в порядке, — Даниил невольно потёр шею. — И давно она так умеет? — Да вот как Исидоровна разродилась, так и Мишка чудить стала — ишь, Хозяйка будущая! — а ума, что у камешка, — парень говорил, не испытывая никакого благоговения перед чужой силой, привык. — Да ты заходи, чего на пороге-то стоим. — А… — Исидоровна наказала тебя встретить, коли она обернуться не успеет, — он пояснил отсутствие самой Бурах. — Там, в Шэхене, кто-то срочный приключился, вот её и дёрнули. Разумеется, доктор в Городе-на-Горхоне нарасхват. Данковский пошёл за Спичкой, хоть это и было несколько некомфортно. Мальчишка махнул рукой в сторону вешалки и, подождав, пока Данковский избавиться от пальто, хитрюще ухмыльнулся: — Что, дядь Бакалавр, пойдёшь с малой знакомиться? От всколыхнувшегося волнения Даниил сумел только кивнуть. Спичка хмыкнул и поманил его за собой. Внутри дом ожил ещё сильнее. Ничто более не напоминало об осквернении и запустении — теперь тут действительно правила жизнь. Как, должно быть, Бурах было тяжело переступить через себя и вернуться под родительский кров… «И как жаль, что старик Исидор не дожил до этих дней», — мысли отдавали особенной тоскливой горечью. Они никогда не встречались лично, вся их дружба заключалась в частой переписке, но Исидор Бурах был, без сомнения, тем, кого Бакалавр бесконечно ценил и уважал. Как бы он отнёсся к тому, что Данковский стал отцом его внучки? Даниил не знал, одобрил бы тот выбор дочери, лишь то, что многих трагических событий удалось бы избежать, будь Исидор жив. Отцовство всё ещё виделось Даниилу чем-то эфемерным, но с минуты на минуту готовилось стать частью реальности. Было страшно. За всю жизнь Даниилу ни разу не довелось иметь дела с маленькими детьми: младших братьев и сестёр у него не было, сподвижники же всю страсть и время отдавали Танатике, не спеша обзаводиться потомством, как и он сам, впрочем. А те несколько несчастных младенцев, вынесенных им из заражённых домов, право, за опыт сойти не могли при всём желании. Вот и выходило, что все знания Данковского о детях ограничивались университетскими курсами анатомии и гистологии. В комнатке, что, видимо, служила и спальней Артемиде, Мишка ворковала над кроваткой. На вошедшего Данковского она зыркнула зверем, но возмущаться больше не стала — отступила в сторону. Данковский приблизился к кроватке, чувствуя, как заполошно колотится собственное сердце. Он не помнил, чтобы так нервничал когда-либо ещё. Даже на Совете, когда выносили приговор Башне и Городу. Лепетавшая что-то с Мишкой малышка замолчала, увидев незнакомца. Она втянула в рот свой крохотный пальчик, рассматривая новое лицо невероятно задумчиво и внимательно. А Даниил видел, словно в зеркале, свои собственные глаза. Как и сказал Андрей — не отличить. Девочка протянула ручку вверх, от чего Данковский беспомощно оглянулся на Спичку — Мишка-то явно была ему не помощница. Парень прыснул, забавляясь таким видом Бакалавра. — Ну, что, Любима Данииловна, пойдёшь с папкой знакомиться? — он взял её на руки. — Вот так. Без тени сомнений Спичка передал девочку в руки Данковского, который замер и напрягся, боясь двинуться и как-либо навредить ей по незнанию. Спичка развеселился ещё больше, но подсказал, как лучше и удобнее её взять, под неразборчиво презрительное фырканье Мишки. — Здравствуй, Любима, — Даниил не мог оторваться от тёмных внимательных глаз. Ручка вновь протянулась к нему, пальчики огладили гладкую щёку, дотянулись до волос, вернулись к лицу. Даниил не шевелился, пока Любима изучала его. Делала она это с крайне сосредоточенным видом. Его крошечная, но уже очень серьёзная учёная. А потом слегка нахмуренное личико осветила пока ещё беззубая улыбка. Любима приложила ладошку к его щеке и рассмеялась. От рассыпавшегося звонкого смеха у Даниила всё внутри перевернулось. Сердце защемило от невероятной нежности к этой крохе. Он улыбнулся ей в ответ. Любима завозилась, устраиваясь удобнее на его руках, вновь заставляя замереть. Спичка с Мишкой переглянулись, обмениваясь выразительными взглядами. В громкие заявления о любви с первого взгляда Даниил никогда не верил, считая полной чушью. Так просто не бывает — полюбить кого-то с первой секунды и на всю оставшуюся жизнь. Это могло быть чем угодно: симпатией, влечением, азартом, интересом, любопытством, — но никак не той самой любовью. Город-на-Горхоне рушил в прах ещё одну непреложную для него истину. Ибо на его руках возилась и лепетала именно что любовь с первого взгляда и до последнего вдоха. — Ишь, папина дочка, — от голоса Бурах Данковский вздрогнул, оборачиваясь.