***
Дин не стал писать доктору Новаку, обладателю высоких скул и глубокого, сексуального голоса. Однако он сходил в регистратуру и оплатил посещение занятий. Девушке за стойкой было не больше девятнадцати, но при виде Дина она и глазом не повела. — Вы местный? — спросила она. — Ага, — Дин только кивнул, поскольку это было проще всего. На том всё и закончилось. До тех пор, пока он не вернулся домой, конечно. За ужином он попытался изложить информацию как можно более непринуждённо, но, разумеется, Сэм был вне себя от радости, Эйлин хихикала, видя своего мужа таким счастливым, а Джек, в конце концов, понял, что Дин возвращается в школу. — Со мной? — спросил он взволнованно. — Нет, — радостно ответил Сэм. — Он пойдёт в школу для больших детей. — Ооо, — сказал Джек. Трёхлетний малыш совершенно не заметил убийственного взгляда, которым Дин одарил брата. — С большими грузовиками. — Да, приятель, — вздохнул Дин. Однако по истечении двух недель Дин и правда хотел вернуться в автомастерскую и играть с большими грузовиками. Он был так близок к тому, чтобы отказаться, что от каждого ободряющего слова Сэма и Эйлин за завтраком у него всё больше пропадал аппетит. Когда они ушли на работу, прихватив с собой Джека — в учебные дни Дина малыш отправлялся в детский сад, — он плюхнулся на диван и включил телевизор, но смотреть его не стал. Десятки раз он включал телефон, наводя большой палец на имя Чарли в контактах. Но после того, что он наговорил ей, когда бросил поэзию, лицемерие совершаемого сейчас поступка казалось просто невыносимым. Дин подумал о том, чтобы остаться дома на весь день — просмотр мыльных опер и дремота, вероятно, были бы более достойной инвестицией времени. На что он рассчитывал, подписываясь на посещение университетских занятий? Кем, чёрт возьми, он себя возомнил? В конце концов, практичность победила: он вложил немалые деньги, и будь он проклят, если они прогорят впустую. Поскольку поездка в Мейпл-Хиллс, вероятно, станет лучшей частью его дня, Дин порылся в коробке с кассетами и вставил в плеер «Physical Graffiti» Зеппов. Дорога до кампуса будет занимать примерно по альбому в каждую сторону, и это вполне устраивало Дина. По приезде в город он обнаружил, что на улицах стало гораздо многолюднее, чем он помнил. Люди заходили и выходили из магазинов в центре и делали селфи на мостике над маленьким водопадом, а тротуары были полны пешеходов: в основном студентов, большинство из которых не трудились оглядываться по сторонам прежде чем переходить чёртову улицу. По крайней мере, Детка удостоилась нескольких впечатлённых свистков по пути. Дин наконец-то смог припарковать машину (на стоянке с самым дёшевым парковочным абонементом, чёрт возьми) и стиснул зубы, вытаскивая из салона сумку. Рюкзак был ему не нужен, поэтому Сэм одолжил ему одну из своих старых сумок из юридической школы. В ней были только блокнот, карандаш, справочник по поэтике и учебный план, который дал ему Кас. Кампус был в точности таким, каким Дин его себе представлял: полным студентов. Тротуары здесь были так же многолюдны, как и в самом городе, но трава также кишела людьми, которые сидели, гуляли, смеялись. Он быстро пересёк площадь, затем поднялся на холм, обогнул часовню и снова спустился к Шерли-Холлу. Дин почувствовал колючие мурашки на шее — он не знал, действительно ли все пялятся на него из-за того, что он сюда так очевидно не вписывается, или это просто паранойя. По крайней мере, он выхватил из толпы нескольких взрослых. Предположительно, профессоров. К счастью, он выбрал идеальное время для прихода. Поэтический класс Каса находился на втором этаже Шерли, и дверь была распахнута настежь: последняя лекция там уже давно закончилась, а к началу следующей явилось всего несколько человек. Послеполуденное августовское солнце палило сквозь высокие окна, выстроившиеся вдоль дальней стены, поэтому Дин направился в дальний угол за окнами, наполовину в тени. Он пришёл на десять минут раньше, поэтому бросил сумку на пол, опустился на сидение и устроился ждать. Хотя его взгляд был устремлён в основном к окну, он подмечал каждого входящего. Всего было с десяток ребят, в основном девушки, но заходили и парни. Несколько человек, как и он, шли в одиночку и копались в телефонах, пока ждали, но большинство, насколько Дин мог судить, были хорошо знакомы, болтали о том, о сём, и о вечеринке в выходные. Через пару минут вошёл Кас, в чёрных брюках и элегантной синей рубашке на пуговицах, выгодно оттеняющей его глаза даже с расстояния, на котором находился Дин. Его тёмные волосы пребывали в беспорядке, как будто он только что встал с постели, но уверенность, которую он излучал, придавала ему стильный вид. Кас поймал взгляд Дина, прежде чем тот успел отвести глаза, и едва заметно улыбнулся ему, прежде чем опустить свою сумку на кафедру. Он улыбнулся группе девушек, сгрудившихся за партами в центре класса: — Всем добрый день. — Здравствуйте, Кастиэль, — сказали они, и одна из них захихикала. Дин не мог её винить. Вскоре после этого часы пробили три часа дня, и Дину впервые за пятнадцать лет пришлось испытать унижение от переклички. Все ученики обернулись, когда он хрипловато назвал своё имя, но он увидел в их глазах скорее любопытство, чем осуждение, так что это было… терпимо. Затем, как раз в тот момент, когда Кас раздавал официальный учебный план, в комнату вошёл последний студент. На вид он был намного ниже Дина, но довольно крепкий, с коротко остриженными чёрными волосами, мускулистый — этого не могла скрыть даже ткань футболки. — А, — сказал Кас. — Ты, должно быть, Кевин Трэн. — Да. Простите, профессор. — Можно просто Кастиэль. Присаживайся. Парень быстро осмотрел несколько пустых парт, и, к удивлению Дина, остановился на той, что стояла рядом с ним в последнем ряду. — Приятно видеть всех в сборе, — продолжил Кас, и в устах любого другого учителя это прозвучало бы ехидно, но этот парень просто излучал искренность, и Дин поверил ему на слово. Когда он взглянул на этого Кевина рядом с собой, то понял, что тот, похоже, тоже не обиделся. — Уверен, что за последние пару дней у вас уже в ушах шумит от россказней об учебных планах, поэтому я постараюсь покончить с этим поскорее, но, пожалуйста, слушайте меня внимательно. Как и было обещано, Кас коснулся только основных моментов, пояснив их чуть более подробно, чем при разговоре с Дином. Дин, по большей части, просто позволял низкому, ровному голосу Каса омывать его, пока солнечный свет проникал сквозь окна аудитории. Спустя примерно полчаса Кастиэль попросил студентов более тщательно ознакомиться с планом дома, а затем и вовсе сказал убрать всё в сторону. — Мы собираемся поговорить, — объяснил он. Кас расстегнул манжеты и по очереди закатал оба рукава. В этом жесте не было ничего дразнящего, в тепле аудитории он был вполне уместен, однако взгляд Дина задержался на предплечьях Кастиэля, удивительно сильных для академика. Он почти уверен, что услышал вздох кого-то из девушек. Честно говоря, Дин не удивился бы, признайся одна из них в любви к Касу прямо здесь, ве́ками, в стиле Индианы Джонса. — Что первым приходит вам в голову, когда вы думаете о поэзии? — спросил Кастиэль у группы. На несколько секунд воцарилась тишина; часы на стене отбивали секунды, одну за другой. — Рифма? — рискнул кто-то. Кас улыбнулся. — Полагаю, большинство из нас поначалу обращается именно к этому. Что ещё? — Шекспир, — предложил другой. — Все великие поэты, да. Ещё? — «Потерянный рай». — Детские стишки. — Изящные выражения. По классу пронёсся ропот согласия. — Хорошо, — сказал Кастиэль. — Всё верно. Но что ещё? — Я думаю о том, почему мне это нравится, — сказал Кевин Трэн, уверенно и достаточно громко, чтобы все его хорошо слышали. — Ах, — Кас обратил на него весь вес своего внимания — весьма ощутимый, стоит заметить. — И почему тебе это нравится? — Потому что это что-то значит для меня. Кастиэль кивнул. — Что же оно для тебя значит? — Ну… — Кевин возился с ручкой, размышляя. — Поэзия выражает эмоции и истины так, что ты можешь постигнуть их на уровне интуиции. Не на интеллектуальном, понимаете? Боже, вот оно. Это было оно. Дин посмотрел на Кевина с уважением. — Спасибо, Кевин. Кто-нибудь ещё испытывал подобное при чтении поэзии? Дин ощутил то остаточное школьное чувство отчаянного стремления вписаться, которое неотступно настигало его после каждого очередного переезда. Но в этот раз ему на пятки быстро наступило осознание, что он слишком стар для этого дерьма. Всё равно он находился в задней части аудитории, где его могли видеть только Кевин и Кастиэль. Он поднял руку, ровно настолько, чтобы его заметили. Лишь несколько человек подняли. Кас окинул взглядом каждого из студентов, оценивая реакции. Он мимолётно улыбнулся Дину. Или, может быть, ему это показалось. — Нет правильного или неправильного отношения к поэзии, — продолжил Кастиэль, тон его голоса перешёл на лекторский. — Но каждый должен так или иначе считаться с ней. Это не только предмет для скучных и дотошных академиков вроде меня, и не только сфера интересов подростков-аутсайдеров, у которых нет вкуса, — по классу пронёсся смешок, и Дин с некоторым сожалением присоединился к нему. Ни хрена себе, он-то был аутсайдером, когда начал писать стихи. — Я хочу, чтобы вы все сделали мне одолжение. Вспомните самую древнюю литературу, какую только сможете, древнейшую из древнейших, из любой культуры. И назовите вслух. — Библия, — сразу же сказал кто-то. — Хорошо. Ещё? — Илиада! — Беовульф. — Гильгамеш. Кас поднял руку, чтобы остановить шквал. — Все примеры хороши. А что у них общего? — Это поэзия, — сказал Дин, потрясённый тем, что подал голос. Серьёзно, как он умудрился пройти через одиннадцать с половиной лет школы и ни разу этого не заметить? Он даже не осознавал, что произнёс это достаточно громко, чтобы Кастиэль услышал, пока профессор не ответил. — Именно. Кто-нибудь может предположить, почему? Дин поджал губы, не то чтобы ответ на этот раз был на кончике его языка. К счастью, девушка заговорила довольно быстро. — Они пришли из устной традиции. Было легче запоминать длинные истории, если они следовали рифме или метру. — Замечательно, Билли, да. И в некоторых культурах эта традиция ещё жива, хотя в нашем обществе сегодня она по большей части уже утрачена. Но до конца не исчезла. — Я хочу, чтобы вы все вместе со мной обратились к началу жизни на Земле, — начал Кастиэль. — К рыбе, извивающейся на песке, к крошечному млекопитающему, которое росло и крепло, к звукам, превратившимся в речь, к трапезам, от которых проистекали сообщества и цивилизации. К историям, родившимся в дыму костров. Бо́льшая часть самых ранних памятников письменности, найденных археологами, посвящена торговле, но при этом игнорируется нематериальное и изобразительное искусство. Рисунки на сводах пещер и фрагменты статуй повествуют нам о том, как первые народы видели мир, но прежде, чем люди научились делать это, они ткали поэзию из своих слов, делясь своей историей, фантазиями, своими мечтами. Поэзия с годами приняла множество форм, но суть её осталась неизменна. Поэзия — это жизненная сила человеческого духа, воплощение его души. Она прописана в нашей ДНК так же глубоко, как прочность наших костей, цвет наших глаз. Мы обращаемся к ней, устной или песенной, в моменты сильнейших чувственных порывов: на свадьбах и похоронах, во время общения с богами, когда едем в машине и поём «Богемскую рапсодию» с друзьями, — класс засмеялся, — и да, когда наши тела страдают от потрясений подросткового возраста. Мы дарим друг другу поздравительные открытки с приятными словами, выражающими благодарность, сочувствие, поздравления. А когда мы сами не можем найти нужных слов, мы обращаемся к великим поэтам прошлого и настоящего, и знаем, что наша боль разделена и тем самым уменьшена. — Мы все — поэты, — продолжил Кас после небольшой паузы. — Но есть и те, кто откликается, услышав зов, и откликается, и откликается. В течение семестра мы будем изучать часть этой уникальной группы, но пока мы будем разбирать их произведения, чтобы понять, чему они могут нас научить. Я не хочу, чтобы кто-то из вас забывал, что наши аргументы могут быть не только академическими. Поэзия, возможно, на первый взгляд не имеет таких практических последствий, как, скажем, химия, но я прошу вас подумать: разве она не обогащает жизни? Или не спасает их? Дин наконец-то отвёл взгляд от Кастиэля, не в силах, не желая рисковать проявить свою внезапную уязвимость. Ведь в этом и была сама суть, не так ли? Поэтому Дин не мог до конца искоренить в себе поэзию? Потому что она спасла его и полностью изменила? — Вашим домашним заданием к следующему занятию, — сказал Кас, переключаясь на другую тему, — помимо учебной программы, будет выбрать стихотворение, которое что-то для вас значит. И я имею в виду конкретно для вас. На первый раз мы поступим проще, и я попрошу вас написать всего полстраницы о том, почему это имеет значение. Не для литературы. Не для истории. Не для культуры: для вас. Затем мы поделимся этим вслух. Вот и всё на сегодня. Увидимся в четверг. Кевин почти тут же вскочил из-за парты и вышел, остальные не отставали, а Дин шёл следом за последними студентами, и в голове у него крутились слова Кастиэля. Для него поэзия заключалась в сидении в грязной комнате и царапании коротких строчек на бумаге. Но Кас придал ей… космическое значение. — Дин. Он вздрогнул и обернулся на полпути к двери, только чтобы обнаружить, что он и Кастиэль остались последними людьми в комнате. Дин ещё в их первую встречу отметил, что Кас красив, но теперь, после этого урока, когда солнце светило прямо в окно у него за спиной и окутывало его своими лучами, будто мандорла, его внешность приобрела какую-то неземную красоту. Кас был так далёк от него, словно находился в другой плоскости бытия, и каким-то образом это успокаивало Дина, оттягивало назад от пропасти влюблённости. Кас чертовски пугал его, но с этим Дин мог справиться. — Я рад, что ты пришёл, — сказал Кас. — Да, — кивнул Дин, удивлённый серьёзностью и откровенностью собственных слов. — Я тоже.***
В течение следующих двух дней Дин ломал голову над тем, какое стихотворение выбрать. Конечно, «Вопль» по-настоящему увлёк Дина в поэзию, но ведь это банально, разве нет? Ему нужно выбрать то, что не выберет никто другой. Да, была ещё поэма «Смерть, не гордись», с которой он списал своё первое стихотворение, но Дин явно не горел желанием рассказывать кучке двадцатилетних подростков и какого-то крутого профессора, что в прошлом он страдал манией писательства. — Кажется, ты хочешь произвести на него впечатление, — заметил Сэм. Он просматривал какие-то бумаги по работе, но делал это на полу, чтобы Джек мог дотянуться до его головы и попробовать заплести ему волосы. Дин рассмеялся над этим совершенно нелепым и ошибочным предположением. — Дело не в том, чтобы произвести на него впечатление, Сэм, а в том, чтобы дать ему понять, что Миссури не просто так вытягивалась ради меня в нитку. — Ты мог бы принести одну из своих поэм. — О, заткнись. — Заткнись! — повторил Джек. — Что мы должны помнить о «заткнись», Джек? — многострадально спросил Сэм. — Не в школе, — послушно ответил малыш. Дин сочувственно поморщился, когда Джек с энтузиазмом потрепал Сэма по волосам, на что его брат отреагировал лишь полугримасой и не издал ни звука. — А что насчёт поэзии, которую ты слышишь каждый день? Я бы сказал, в ней весь ты, — предложил Сэм, не отрываясь от бумаг. — О чём ты, чёрт возьми? — Разве «Ramble On» — не твоя любимая песня? — В том и дело, что это песня, а не поэма. Сэм бросил на него ровный взгляд, который и без того не производил должного впечатления, учитывая, что в его волосах запуталось несколько резинок и по меньшей мере три заколки Эйлин. Тем не менее, немой посыл был более чем красноречив. — Да, да. Вряд ли кто-то ещё выберет песню, — вздохнул Дин.***
В четверг Дин пришёл в класс с двумя исписанными листами: на одном из них был текст песни, на другом — небольшой абзац о том, почему ему понравились эти слова. Он избежал многих эмоциональных тем: путешествия по стране с отцом и Сэмом, Чарли, познакомившей его с Толкином, коллекции старых пластинок его матери. Дин сотню раз успел глубоко пожалеть о своём выборе, мысленно проклиная Сэма всеми известными ему способами, когда Кастиэль объявил, что все они будут по очереди читать вслух выбранное стихотворение и обсуждать его в группе. Их заставили сдвинуть парты в круг — Боже мой, они что, во втором классе? — и они пошли по часовой стрелке. Кастиэль сидел во главе круга. Они начали слева от него, а затем медленно, мучительно продвигались к Дину, парта которого располагалась в нижней части круга, прямо напротив профессора. Дин прочистил горло. — Я выбрал песню, — он посмотрел на Каса, и, когда тот не выразил протеста, Дин продолжил. — Она теряет что-то без музыкального сопровождения, но вот: «Листва с деревьев облетает вся, И снова тянет в путь…» Он читал слова так уверенно, как только мог, неловко пропуская повторы припева. Класс не выглядел особо воодушевлённым. — Голлум, — спросила одна из студенток, Эйприл. — Разве это не та жуткая тварь из «Властелина колец»? — Э-э, да, — сказал Дин. — В этом вся фишка современной попсы, — сказала она. — Слишком много отсылок к поп-музыке. Неужели она действительно ни черта не знала о Led Zeppelin? — Это рок шестидесятых. — Тогда книга-то хоть вышла? — спросил кто-то ещё. Кевин закатил глаза, и слава богу, теперь самому Дину не пришлось этого делать. — Очевидно. — Думаю, такие вещи иллюстрируют отсутствие зрелости, — сказала Эйприл. — Они пишут о сказках. А как насчёт реальной жизни? Дин сидел, ошеломлённый, пока дискуссия перерастала в дебаты о том, что такое настоящая литература, и должны ли поэты беспокоиться из-за того, что пишут «поп-поэзию» вместо «настоящей поэзии», которая ссылается на «настоящую литературу». Он тысячу раз пожалел, что Чарли не было здесь — она бы как следует надрала им задницы. А потом вспомнил, что даже не сказал ей о том, что хочет попробовать свои силы на этом курсе, потому что струсил. Ну и глупость. В конце концов, Кастиэль дал слово другому человеку, который выбрал что-то из Сильвии Плат, но чувство смущения и стыда не отпускало Дина до конца занятия. Он встряхнул внушительную стопку стихотворений начала ХХ века, выбранных Касом, и сунул её в сумку, не удосужившись даже взглянуть. На этот раз по окончании урока он приложил все усилия, чтобы профессор не застал его перед уходом. Пересечение территории кампуса на пути к Импале было не менее неловким, чем в прошлый вторник, однако Дин перенял стратегию студентов и пошёл прямо по траве, вместо того чтобы обходить её тротуаром. По всей территории зелёной зоны были расставлены адирондакские стулья, выкрашенные в однотонные цвета, в основном красный или белый. Многие из них были свободны, так как после окончания занятий люди разбредались с территории кампуса по своим делам, и Дин был удивлён, когда прошёл мимо одного места, занятого Кевином. Его рюкзак валялся на траве рядом со стулом, на коленях лежала папка со стихотворениями. Когда Дин приблизился, Кевин потёр лицо, нацепив солнцезащитные очки, а затем позволил себе небрежно опуститься на спинку стула. Было слишком похоже, что он смахнул слёзы, чтобы Дин мог с чистой совестью продолжать путь. Он остановился, но Кевин не обратил на него внимания. Может быть, прикрыл глаза за очками? — Привет. Э-э, Кевин? Никакого ответа. Как там его фамилия? Дин посмотрел на его футболку со «Звёздными войнами», на ней был изображён Хан. Хороший вкус. — Кевин Соло, — попробовал он. — Ты в порядке? Кевин медленно поднял солнцезащитные очки, и Дин посмотрел прямо ему в глаза. Конечно, они были красными и слегка опухшими. — А тебе-то что? Дин пожал плечами и уселся на край пустого стула рядом с ним. — По-твоему, если я застану какого-то ребёнка в трудную минуту, я должен игнорировать его? — Ребёнка? — Кевин насмешливо хмыкнул. — Как ты думаешь, сколько мне лет? — Если честно, — признался Дин, — после того, как мне стукнуло тридцать, все, кто моложе меня, стали выглядеть примерно одинаково. — Мне двадцать пять. — Круто, — с противоположной стороны площадки до них донёсся визг, и оба оглянулись: какая-то девочка носилась вокруг мальчика, державшего что-то высоко над головой, их друзья смеялись. — И… какая у тебя история? — А у тебя? — ответил Кевин. — Здесь не на что смотреть, — сказал Дин, одарив его полуухмылкой. — Просто парень со средним образованием прыгает в последний вагон в попытке окунуться в академическое образование, пока у него есть шанс. — О, правда? — сказал Кевин. — Звучит неплохо, — хотя в его голосе не было особого восторга. Дин кивнул на папку, всё ещё лежащую у него на коленях. — Это для поэтического класса? Лицо Кевина потеряло часть куражливости. Он поднял папку, чтобы взглянуть на страницу, где та была открыта, затем опустил её обратно, прикрыв глаза. — Да. Ты уже смотрел? — Нет. Всё настолько плохо? Кевин усмехнулся под дых, жёстко, с надрывом. — Настолько хорошо, — не глядя, он выхватил распечатку и хлопнул её в руку Дина. — Слыхал об этом парне? — спросил он. Дин взял бумаги и взглянул на титульник. Заголовок гласил:ЁНЭДЗИРО НОГУЧИ
(1875-1947)
Судя по имени, это был японец, но Дин не мог припомнить, чтобы Бобби когда-нибудь говорил о таком. Но, опять же, этот класс был посвящён англоязычной поэзии, верно? Так что он не стал бы писать по-японски. — Никогда, — признался он. — Я тоже. Дин не знал, что на это ответить. Наконец его молчание побудило Кевина снова открыть глаза. Он приподнялся на стуле, чтобы взять папку обратно. Он снова прочитал страницу и покачал головой. — Знаешь, я ходил в неплохие школы. В старших классах был на продвинутом этапе обучения. Мне не раз впихивали в глотку имажизм. — Э-э, имажизм? — Ну, знаешь, ранние течения… вроде Эзры Паунда или Томаса Элиота. — Ладно, хорошо. — Но этот парень? — Кевин помахал распечатками. — Сводка, которую написал о нём Новак? Родился в Японии, но иммигрировал в Америку. Оказал огромное влияние, не только публикуя свои стихи, но и обсуждая японскую литературную эстетику с британцами и другими американцами. Например, имажизм, возможно, никогда бы не возник без него. Он первый действительно важный азиатско-американский поэт, а я был на продвинутом курсе! Я провёл два года в Гарварде! И слышал ли я когда-нибудь о нём раньше? Нет, — он со злостью бросил стихи на сумку и снова плюхнулся на стул, глаза снова начали слезиться. Рваным движением он вытер их и скрестил руки. — Тогда звучит, как нечто хорошее, — тихо сказал Дин. — Да, — ответил Кевин, капитулируя. Он фыркнул. — Я просто чувствую облегчение, наверное. — По поводу чего? — Что сделал правильный выбор, вернувшись к учёбе, — он пожал плечами. — Вот и вся моя история. Я так много работал, что сгорел и получил психический срыв. — Вот это да, — сказал Дин. — Извини. — Ничего, это уже позади. По большей части, — он откинул голову на спинку стула, чтобы лучше видеть Дина. — Поступил в университет поменьше, менее престижный. Но пошёл на компромисс с матерью и всё равно выбрал хороший. Возможно, я бы предпочёл что-нибудь поближе к дому, но всё равно. Теперь я знаю, что здесь я смогу научиться чему-то стоящему. — Да… я тоже на это надеюсь, — послеурочная суета улеглась, территория кампуса практически опустела, хотя в пятидесяти футах от них на точно таких же креслах загорали несколько человек. Дин поправил сумку на плече и прочистил горло. Кевин снова опустил солнцезащитные очки на лицо. — Ты откуда? — спросил он. Кевин улыбнулся. — Мичиган. Ты? — Канзас. Ну. Тот, что через Южную Дакоту. — Мило, — кивнул Кевин, растягивая слово. — Ты даже не представляешь, как мало в университетских кампусах ребят со Среднего Запада. По большей части все из крупных штатов, таких как Техас или Калифорния, много из Нью-Йорка, но здесь? — он фыркнул. — Они в основном из окрестностей Бостона. — Понял, — сказал Дин. — Это что-то значит? На этот раз Кевин опустил солнцезащитные очки и бросил на него многозначительный взгляд. — Что они из чертовски богатых пригородов Новой Англии. Не позволяй им доставать тебя, — добавил он, снова подняв очки и усаживаясь в кресло. — Сегодня они были довольно строги к тебе за то, что ты якобы делал плохие ссылки и рассуждал о том, что, по их мнению, не является настоящей литературой. Если ты не понял, для них это атмосферные истории о рыбаках, ловящих омаров в штате Мэн, у которых разладились отношения со своими детьми, как метафора пустоты американской мечты, — хмыкнул он. — Может, они правы, — сказал Дин, думая о своей собственной поэзии, на которую так сильно повлияли такие группы, как Led Zeppelin, и строчки которой во многом были заимствованы из других стихов, хотя он всегда пытался сделать их своими собственными. По крайней мере, он мог быть спокоен: его стихи никогда не появятся в одной из папок Кастиэля Новака. — Возможно, это говорит об отсутствии креативности или оригинальности, или чего-то ещё. — Да и хрен с ним, — легко отмахнулся Кевин. — Подобное отношение осталось с тех времён, когда Гарольд Блум говорил о «страхе влияния», которым страдают поэты, стремящиеся создавать оригинальные произведения, но не способные избавиться от тревоги из-за того, что они слишком подвержены влиянию предшественников. — О нём я тоже никогда не слышал, — сказал Дин. Он начинал понимать, что имел в виду Кас, выказывая беспокойство по поводу осведомлённости Дина в областях, которые неизбежно будут затрагиваться студентами более высокого уровня. Но Кевину, похоже, было всё равно. — Тогда просто прими к сведению, — сказал он. — Но не беспокойся об этом. Это не современный аргумент. А вот Джонатан Летем? О нём лучше наведи справки. Найди в интернете его «Экстаз влияния». Тогда, может быть, в следующий раз, когда кто-то будет придираться к поэтическим аллюзиям, ты сможешь дать отпор. В этот момент зажужжал телефон Дина. Он выудил его из кармана и увидел фотографию, присланную Эйлин: Джек сажает кучу динозавров в игрушечный грузовичок. Сказал, грузовик поедет в магазин. Видимо, динозавры там тоже работают. Сказал: «Как дядя Дин». Дина захлестнул прилив нежности к своему маленькому племяннику — он не знал, почему мысль о том, что он оказался так важен для Джека, что наравне с мамой и папой стал частью его игровых историй, имела для него такое значение. Но это действительно многое значило. Это также напомнило ему, что если он сейчас же не двинется в обратный путь, то опоздает к ужину. Удивительным было и то, что теперь в его жизни появились ужины, на которые он мог опоздать. Дин взглянул на Кевина, который, кажется, расслабился, сложив руки за головой. — Спасибо, Кевин, — сказал он, вставая. — Увидимся во вторник. Кевин махнул ему рукой, и Дин отправился в путь. По дороге домой он поставил «Zepp II» в проигрыватель.***
Следующие несколько занятий были посвящены различным поэтическим течениям начала 20-го века: Первая мировая война, реализм и натурализм, имажизм, Гарлемский ренессанс, модернизм. Были поэты, которых он смутно помнил со школы, например, Уилфред Оуэн, и другие, которых он брал в библиотеках или магазинах подержанных книг на протяжении многих лет, или которые были подарены ему Чарли или Миссури. Но большинство персоналий, такие как, например, Ногучи, были ему совершенно незнакомы. И читал он, как никогда раньше. Отчасти это происходило потому, что Кас любил аккуратно делить элементы стихотворения на отдельные категории, которые он просил проговаривать вслух всякий раз, когда они глубоко погружались в анализ того или иного произведения: типографские, звуковые, сенсорные, идейные и, объединяя всё вместе, флективные. Это также было связано с тем, что Кас настаивал на том, что поэзия должна читаться вслух. Он по очереди просил студентов, готовых принять эстафету, зачитывать стихи со своих распечаток или с экрана проектора. Дин долгое время считал, что его склонность бормотать слова при чтении или написании стихов, чтобы лучше их прочувствовать, объяснялась тем, что он немного туповат. Кас же утверждал, что это необходимо. И, честно говоря, слушать, как Кас читает стихи вместо студентов, было лучше всего: он придавал им лёгкость, разговорный характер, но при этом не терял рифму и ритм, созданные поэтом. Но иначе взглянуть на поэзию Дину помогло, в первую очередь, то, как Кас говорил обо всём, что её окружало. То, как он рисовал картины обществ тех давних времён в разных странах, рассказывал о войнах и политических интригах, о сумасшедших домах и богатых поместьях, о путях борьбы и преодолений, пройденных поэтами. И, как бы увлекательно это ни было, порой Дин не слышал ничего, кроме каденции его голоса, не видел ничего, кроме блеска страсти в его глазах, и того, как восхитительно его галстук иногда чуть распускался, свободнее свисая с шеи… Или, в особо благодатные дни, когда Кастиэль вообще не надевал галстук и оставлял пару верхних пуговиц рубашки расстёгнутыми в тепле ранней осени — Дин поймал себя на том, что замечтался. Совсем чуть-чуть. В каком-то смысле это было приятно — иметь что-то или кого-то, о ком можно мечтать. Возможно, Дин немного запал на профессора, но в этом не было ничего предосудительного: их разделяла целая аудитория студентов. Переносить занятия стало немного легче, когда группа, в конце концов, перешла к обсуждению модернизма, и те же студенты, которые оскорбляли Led Zeppelin за ссылки на Толкина, теперь пели дифирамбы стихам, для понимания которых требовалось свободное владение пятью языками и чёртова Британская энциклопедия. Ведь это было так оригинально и ни капли не заимствовано. — А когда Элиот написал «Я покажу тебе страх в горсти праха»… — говорила Лидия, — это ведь одна из величайших строк, когда-либо написанных на английском языке. — Отличная цитата, но как насчёт Теннисона? — спросил Дин, не в силах больше молчать. Он прочитал эссе Летема, как посоветовал Кевин, и ему очень хотелось попросить своих одногруппников сделать то же самое. — Он оставил наследие, заимствуя чужие слова — сам назвал это плагиатом, — но в процессе создал нечто совершенно новое и всё время защищал этот процесс. «И сердце в горсть земли Творцом превращено»? — Совпадение, — усмехнулся Тодд. — Что, он может процитировать половину восточной религии, но не цитирует Теннисона? — Как ты думаешь, — вмешался Кас, как делал всегда, стоило дискуссии стать излишне напряжённой, — становится ли поэма от этого менее оригинальной? Дин сделал попытку угадать его намерение, но Кас, при желании, был способен на удручающе хороший покерфейс. Он исправлял неточности в фактах при наличии таковых, но личное мнение высказывал редко; стоял, откинувшись назад, оперевшись руками о парту и скрестив ноги в лодыжках. Слушал внимательно, но не вмешивался. В такие дни, как этот, или как второй урок, когда студенты построчно разнесли в пух и прах «Ramble On», это немного злило Дина. Он не имел ни малейшего представления о том, в каком положении он находится в группе. — Нет, — выдохнул он. — Но я думаю, может быть, нам стоит судить об этом наоборот. — Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Кас. Отлично. Хороший знак. Дин всё равно продолжил: сказал «А» — скажи и «Б». — В конце концов, как работает его поэзия? Разве она не становится богаче и оригинальнее из-за всех этих цитат и аллюзий? Другой студент сразу же подал голос, моментально перескочив с этой идеи; не обсуждая и не обдумывая, он просто отмахнулся от неё и пошёл дальше. Кевин рядом с ним коротко вздохнул. Но Кас наклонил голову, мгновение или два изучая взглядом Дина, затем моргнул и переключил внимание на выступающего. А это ещё что, чёрт возьми, было?