Сломанный крест. Такие дела

…И все планы разума, и все желания ностальгирующего сердца пошли нахрен. Тело действовало само: вышибло дверцу машины, перескочило через двор и секунду спустя уже было в доме. Майкл опомнился, когда уже стоя на коленях на ковре держался за Федьку, застывшего, будто окаменевшего. У того даже усмешка так и осталась на губах, раскрашенных под оскал скелета, а бирюзовые глаза таращились в потолок. Придерживая его голову, Майкл наконец поднял глаза на Сэмми. – Дядя… Майкл… – проронил обомлевший старик. – Сэм, что ты натворил? – Я всё сделал правильно. Разве нет? Майкл выдохнул эхом: – Нет. – Но мне сказали… Майкл осторожно опустил Федьку обратно на ковёр, встал, подошел к дрожащему старику и обнял его. Что он может требовать от него? Чего он ждал?.. – Бедный мой Сэмми. – Дядя Майкл. Это правда ты? – Да, Сэм. – Ты не изменился. Совсем не изменился! – Я знаю, Сэм. Так получилось. Помнишь, там на болоте мы говорили про… – Пункт, подписанный мелким шрифтом. Они мне говорили, но я не верил. И они говорили про него. Я так боялся, что ошибся, он ведь в гриме. Но я все равно узнал. – Узнал, Сэм. Ты внимательный. – Они сказали, что это его не убьет. – Не убьет, – заверил Майкл. Он догадывался, что именно за препарат свалил Басманова. Он сам на одной операции отхватил дозу. Что же делать теперь? – Всё будет хорошо, Сэм. – Да, дядя Майкл. Они тоже так сказали. – А что еще они сказали? Сэм, продолжая его обнимать, сжал ладони в кулаки. – Они сказали… что доедут через пять минут… после нажатия кнопки. – Спасибо, Сэм! – прошептал Майкл. Отстранился и ласково провел рукой по лысой голове старика. – Я не боюсь, – улыбнулся Сэм, наконец-то перестав дрожать. – Торопись, дядя Майкл. Майкл подхватил Федьку с ковра, перекинув его через плечо. Через пять минут после нажатия кнопки. Значит, наблюдение за домом не ведут. И у него есть минуты две с половиной форы. – Дядя Майкл, ваша машина. – С ней все в порядке, она на ходу! И снова на автопилоте, не оборачиваясь, он выскочил из дома. Открыл багажник, запихнул Федьку туда как сломанный манекен. Его глаза так и были открыты. Закрывать не было лишней секунды. Да и казалось весьма жутким… Вскочив в машину, дал заднего, сминая садового гнома и низкую изгородь. Выруливая на дорогу, взглянул в зеркало заднего вида. В угловом окне кухни, над светильником-тыквой стоял высохший, лысый старик в поношенном халате, которому уже нечего бояться на этой земле… А в зеркале на лобовом стекле сверкнул взгляд серо-зеленых глаз парня лет двадцати пяти. Дурака, который подписывает контракты, не глядя. Мертвецы… Майкл рванул, желая выиграть время, но вскоре понял, какую ошибку совершил. Он ехал в тупик. Тянулись ряды однообразных домиков, обитатели которых уже ложились спать, гася огни в тыквах, а дальше, за переездом будет только полотно шоссе с рыбными хозяйствами, причалами катеров и тупики, тупики, тупики… Повернуть? На переезде, как в дурном шпионском кино, в зеркалах заднего вида блеснули фары джипа. Однако никакой скоростной поезд не появился, не перерезал ему дорогу. Не как в кино… Повернуть некуда. Разве что, в тупик. Свернуть в один из тупиков, сшибив ограду… и дальше лишь уповать на то, что удастся укрыться на болоте. Фактически с трупом на руках. А что делать с трупом на болоте? Дорога изгибалась время от времени – не сильно, но достаточно, чтобы свет фар джипа мерцал, исчезая из виду. Где свернуть? Рано или поздно дорога выведет его к последнему тупику, но тогда сгорят уже все шансы. Вот еще поворот. Темная рыболовная станция, за ней – хлипкая изгородь из нескольких колышков и проволоки. Майкл резко повернул, встал, погасив фары, за лодкой, спящей на отстегнутом прицепе. Несколько секунд спустя джип пронесся мимо. Майкл вновь врубил зажигание и протаранил изгородь. Шины не лопнули от шипов, и машина заскакала на мягких кочках. Без редких фонарей было едва видно, куда ехать. Да и не мчаться же по полю в лунном свете. Майкл подъехал как можно ближе к зарослям, вылез из машины и, вытащив все такого же окостеневшего Федьку из багажника. Пришлось волочь по земле – окоченевшее тело было не взвалить на плечо. Что делать с трупом на болоте? Под сень зарослей Майкл вошел, не слыша ни мотора, не визга тормозов. Хорошо, значит, у него есть еще несколько секунд вдобавок к тем минутам, что выкроил для них Сэм. Идти было тяжело – вязко, сыро. В этой местности относительно сухие полосы земли перемежались с озерцами и протоками. Что делать с трупом на болоте?.. Скоро попалась как раз тихая запруженная протока. Майкл положил Федьку на воду. Федька был не особо плавучим, даже, кажется, говорил, что не любит плавать и боится большой воды… Однако всего этого не было достаточно, чтобы пойти ко дну. Пошарив кругом, Майкл нашел несколько крупных камней и даже кирпич. Раскладывая все это на Федьке, рассовывая ему за пазуху, Майкл заговорил, будто окоченевшее тело можно было уговорить: – Со мной было такое же, точно такое же. Ты будешь таким замороженным несколько дней. Не бойся захлебнуться, твои легкие сейчас не работают. Ты просто полежишь, пока я разберусь с ними или уведу отсюда. Это тихая запруда. Кругом рыбаки, так что аллигаторы сюда не заплывают. Кажется. Надеюсь. Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Если что, встретимся в Праге под часами, окей? Наконец, под гнетом нескольких камней и кирпича, Федька погрузился в болотную воду. Канул в омут… Размалёванный черно-белый череп с бирюзово-голубыми глазами, исчезающий за темной, зыбкой мутью, словно отпечатался на сетчатке глаза и еще мерещился, когда Майкл шёл дальше по зарослям кустарника, затянутым тиной и отсыревшим мхом, словно паутиной. Так не годится, он оставляет такие следы, что и скаут-первогодка его выследит. Нужно пересечь открытое пространство. И не раз. А потом сидеть тихо. Интересно, кто там, идёт за ним? Просто оперативники с минимумом информации? Его куратор?.. Если еще жив, старый перечник. Миновав по берегу еще пару запруд, напоминающих скорее лужи, и перескочив наискосок канаву, Майкл вышел к более массивным зарослям. Здесь уже росли деревья, и передвигаться по земле можно было свободнее. Однако Майкл решил рискнуть и полез на дерево. С разбега удалось ухватиться за крепкую ветку и подтянуться, не содрав со ствола осклизлый мох. Усевшись на развилке сырых ветвей, Майкл наконец перевел дух. Он видел преследователей. Машина с зажженными фарами, судя по всему, стояла невдалеке от оставленной им. Кто-то остался ждать тех, кто, взяв след, углубился в заросли. Воображение настойчиво рисовало Майклу стекающихся в низину аллигаторов… Его смущало что-то в этой погоне… Отсутствие собак и фонарей? Нет, облаву на него обставили бы иначе. Тоньше. Тоньше… Вот оно. Он сам не чувствовал преследователей. В такой безлюдной местности, холодной осенней ночью несколько человек фонили бы как помехи в наушниках. Несколько здоровых живых парней на взводе – Майкл почувствовал бы их присутствие… Если бы они и вправду были здоровыми и живыми. Кого отправить на охоту за живыми мертвецами? Других живых мертвецов. Попроще. Вторичку, которую не жалко пустить в расход. В конце концов, эксперименты с его кровью – с галлонами, выкачанными за десятки лет! – никто не отменял. Он был настолько сконцентрирован на том, чтобы в разговорах с Федькой не сболтнуть лишнего, не выдать того, что знает, что и думать забыл о том, чем является. Он ведь и сам – не только сержант Грирс, но и «объект», результат эксперимента. Эксперимента, который никто не прекращал. Где же они застряли? Это плохо, очень плохо. Упыри-однодневки сильнее его, ловчее, чувствительнее ко всему. Возможно, они уже чувствуют или чуют его… и уж точно чувствуют Басманова, пусть даже и под водой. В Праге под часами… Тогда, в Праге, Майкл ведь прекрасно чувствовал его присутствие и в толпе, и на пустой ночной улице. Вероятно, потому, что Федька сам ему позволил. Но ведь сейчас он точно не том состоянии, чтобы кому-то что-то запрещать. Да, так может быть. Но быть может и что они, даже будучи накачанными его кровью, не заметили Федьку и пошли прочесывать заросли дальше… По-хорошему, по всем нормальным правилам, надо уходить. Майкл спустился с дерева. Тихо. Он снова стал пробираться через заросли. Все так же вязли ноги в почве, все так же трещали покрытые мхом ветки, но теперь в голове был примерный маршрут, и от этого становилось несколько проще. Он шел медленно, прислушиваясь. Один раз ему показалось, что невдалеке от него тоже кто-то крадется, и он на некоторое время замер на земле. Долго, слишком долго. Он продвигается слишком медленно, а дело уже к рассвету. Хотя, с рассветом даже эти юные кабаны утратят изрядную часть своей силы. Уже немного осталось и можно будет уходить… Майкл выждал перед тем, как выбраться к запруде. То, что он идиот, он конечно понял сразу. Во-первых, по берегу было здорово натоптано. Во-вторых, нашарить кого или что бы то ни было в запруде просто рукой не получится – пришлось бы лезть в воду. В-третьих… в воздухе ощущался запах крови. Ничего, ничего хорошего… Впрочем, лезть в воду без толку не пришлось. Наконец-то включили фонарик. Парень выступил из зарослей так внезапно, словно был их частью. Молодец. Сукин сын… За светом фонаря Майкл видел молодого здоровенного парня в армейских штанах и черной футболке, рыжеватого, с мощной челюстью. В свободной руке парень держал пистолет. – Давно накачали? – осведомился Майкл. В ответ парень осклабился, демонстрируя белоснежные крепкие клыки, крупные как у питекантропа. – Ну и урод же ты… – А доктор Сато сказал, что превосходная мутация. И что проживу долго. – Он всем это говорил. Каждому ослу, в которого вливал мою кровь и отправлял бегать за подвешенной перед носом морковкой. – А ты такой дохрена особенный? – Особенный. – А этот русский? – парень махнул дулом пистолета от запруды к прорехе, ведущей в сторону шоссе. – Вот он точно особенный дохрена. – Симпатичная из него получилась Карменсита. Твоя подружка? – У нас с ним особые отношения. – Ты из-за него переметнулся? – Я не переметнулся. Я, мать вашу, просто захотел отдохнуть от всего этого дерьма! Мне семьдесят лет и пенсия по выслуге не положена! Прекрати выстебываться и говори, какое у вас задание. Мы нужны живыми? – Живыми. И желательно целыми. В пистолете у меня та же дурь, которую старик вколол русскому. Так что мы перевяжем вас ленточкой и отвезем на базу. Чудный подарок на Хэллоуин. – Меж деревьев замерцал свет другого фонаря. – Я здесь, Хэри! Наш дед у меня! Ну что?.. – обратился он снова к Майклу. – Досчитать до трех? Дать помолиться? Мгновенно… Из зарослей словно вырвался плотный сгусток тьмы – вырвался, пролетел и врезался в голову рыжего так, что смял череп. Рыжий упал навзничь, а сгусток тьмы прокатился по берегу и, прежде чем он упал в темную воду, Майкл заметил, что это голова черного парня с такими же оскаленными громадными клыками. Голова была оторвана. – Несколько дней, несколько дней… Я с орхидеей работаю. Красота наших болот. Из зарослей вышел с фонарем Федька. К черно-белому потекшему гриму добавились пятна и брызги крови. – Все чисто, Майк. Их трое… – он подошел к рыжему и ударом ботинка окончательно размозжил тому череп. – …было. Пойдем, заберем наши вещи из машины и свалим отсюда. – Надо сжечь тела. Нельзя выбрасывать аллигаторам. – Мда. Их лютой дрянью накачали. Пару глотков сделал и прям мутит. – Мутит от токсина. Накачали их моей кровью. – Нет, Майк. Твою кровь я бы распознал. С ней что-то сотворили, прежде чем в них влить. – Это всё работа доктора Сато… – Кого? – Сейчас… Давай здесь всё закончим, тогда расскажу. *** На луизианские болота вкрадывался первый ноябрьский рассвет. Болотные кипарисы потихоньку рыжели, клочья мха на их кронах и ветвях – седели. Лужайка находилась на небольшом мысу, ветви старых кипарисов с одной стороны укрывали лужайку, но с другой свешивались к воде – к обширной воде, тянущейся на три стороны как нефы древнего храма с громадными колоннами-кипарисами с вызолоченными кронами. Уйдя подальше от рыболовных и катерных станций, они остановились на небольшую передышку перед последним броском уже к границе. – Видел как-то мольбище раскольников, совсем на островке. У них там все как церковь было обустроено – алтарь, в соснах полочки вырезаны, а на них – иконы. Мы их, конечно, с иконами повывезли, но ведь красиво было. Как-то правильно… Федька вытирал лицо влажными салфетками, постепенно превращаясь в более привычную версию самого себя. Все свои немногие вещи они забрали из угнанной машины, саму машину притопили в болоте, чтобы не осталось отпечатков. Джип преследователей, заложив горящую тряпку в бензобак, взорвали вместе с их останками. Наследили прескверно. – Как думаешь, с Сэмом всё будет… благополучно? Насколько это возможно. – А что они ему сделают? – А если будут действовать через дочь? – Тебе лучше знать. Хочешь остаться? – Нет. Боюсь, будет еще хуже. Как будто это возможно. – Возможно. В этой игре возможно всё. – Нет, хватит. Так, по крайней мере, Сэм сделал всё, что от него требовали. Какой спрос с больного старика? – Верно. – Как ты? – Хреново. Как андроид из синтетики. Нужно выпить как следует. – Уже в Мексике. – Увы. Да здесь и некого. Так что это за Сато, который творит мутантов? – Доктор Томио Сато. Был в проекте еще при докторе Тилле, а после его смерти – фактически возглавил. – Случайно не из семьсот тридцать первого отряда? – Да. Ему было восемнадцать к концу войны, в лаборатории работал его отец, а его самого только начал вводить в курс дела. Поэтому его судебные разбирательства не коснулись никак. Но юноша был талантливый, участвовал в проведении экспериментов, разрабатывал сам… Многое реализовать тогда не успел, но… ему дали такую возможность. Доктор Тилль костьми лег, чтобы его выписали из Японии. Сато уже совсем старый, но в своем уме. Относительно, я бы сказал. Живет и работает у себя в Японии, руководит госпиталем. Уважаемый человек. В Штаты приезжает на сезон – ставит эксперименты. Над добровольцами, над преступниками… Очень любил проверять и мою выносливость. В лучших традициях того сраного отряда. Когда я отхватил такой же токсин как ты сегодня… Помню, пролежал неделю как труп, выслушивая разговоры и сомнения начальства и медиков по поводу своей дальнейшей жизнедеятельности. Сато сомневался, мертв ли я, но ему не терпелось начать вскрывать. Возможно, от этого я и очнулся. – Вскрытие хоть остановили? – Да. А так, в обычной жизни – сравнивал, каково мне при ожогах и обморожениях с тем, каково им – тем, кому ввели мою кровь. С кровью добился успехов – объекты становились выносливее. Интересно, может и вправду смог сотворить долгожителей? – Не думай об этом. Сильно вряд ли, если тебя интересует мое мнение. Много с тебя крови выкачали? – За все годы?.. На целое хранилище. А с тебя? – С меня качали в основном с двадцатые. Потом как-то без фанатизма, больше использовали в оперативной работе. А двадцатые – да… Эпоха больших экспериментов. И над добровольцами в том числе. К счастью, тогда медицина была попроще. И Сато у нас, слава Богу, не водилось… Но в целом – эксперименты, токсины и прочая дрянь – о чем угодно спроси, узнаешь, что у меня такое уже было минимум лет пятьдесят назад. – То есть эта мерзость вечна? – Какая именно? – Вся эта большая игра. – Да, вечна. Пока существует человечество. Кто-то должен играть. – Почему нельзя действовать в открытую? Зачем вся эта возня, недомолвки. – Ну ты только представь, какими умственно отсталыми должны стать люди, чтобы постоянно действовать только в открытую. Человек ведь не может не врать. Скучно станет. Никакого творчества – ни в масштабах мира, ни в личной жизни. А иногда соврать – значит спасти. Ты должен знать… Кстати, скажи, а за что тебя из армии хотели выгнать? – Пару раз в морду дал. Раз – рядовому. Другой – вышестоящему… – Повели себя некрасиво? – Очень. – Ясно. – Не знаю, чего я ждал, когда шел в армию… – Точно не субординации. – Армия в мирное время – это не то место, где нужно искать подвигов. Знаю, звучит как чушь. Но все эти рассказы деда про генерала Ли, пример Уилла. Хотелось… – Рыцарства? – Ну вроде. Только это ведь всё бред в наше время? В моё… – А в моё не бред? Я когда был значительно моложе и горячее, рыцари были просто воинским подразделением, при чем вражеским. Вот с одной стороны – татары, с другой – всякие рыцари. Никакого пиетета. Слыхал, их рогатиной из седла выдернуть можно. На землю упадет – сам не встанет. Хотя, я тебя понимаю. Когда начиналась опричнина, я ведь тоже не думал о том, сколько бы голов срубить и половину чтоб безвинно. Думали о том, что надо жизнь на Руси менять, своему царю служить. Ну а пока грязь вычищаешь, руки поневоле запачкаешь. А потом незаметно к грязи и привыкаешь. Я думаю, что и с рыцарством то же самое. Думаешь об идеалах, о служении, а тем временем творишь всякое… Но ведь всё ради великой цели, верно? Главное, не забывать ее. И каждый раз, марая руки, задумываться – а точно ли именно это поможет воплощению? – И какая у тебя великая цель на данный момент, Фёдор Алексеевич? – А она не менялась. Я служу России. Если в какой-то момент не делаю ничего на пользу Отечеству, максимально стараюсь не навредить. С моими опытом и связями это уже немало… А у тебя? – Я тоже всегда думал, что должен служить своей стране. – А что не так? – Страна меняется на глазах. Быстрее, чем я успеваю привыкнуть. – Ох, Майк. Если бы меня смущало подобное, я бы в скит ушел веке в восемнадцатом. Просто ты – дитя двадцатого столетия. Всем почему-то начало казаться, что все задокументировано, что все итоги подведены. Посмотри на меня. Я старше твоей страны. Ты еще не прожил и один человеческий век, и даже представления не имеешь, как может перемениться твоя страна. Просто держи в голове, что страна это нечто большее, чем привычный уклад жизни и близкий тебе по духу кабинет министров. Тогда и служить станет легче. – Окей. Что-то мы заболтались. Нам пора. Майкл, а за ним и Федька поднялись с кипарисовых корней, отряхиваясь. Еще более чумазые и грязные в свете наступающего утра. – Давай. А то нам объяснят, как надо родину любить. Особенно тебе… Стой! – Что? – Майкл вздрогнул, оглядываясь. – Меня осенило. Сними кепку. – Зачем? – Пока мы здесь… Тут энергетика хорошая, я сразу приметил! Ну смотри, я же при жизни и воеводствовал, и всякими чинами был жалован, и землёй… – Я понимаю только в общих чертах. – Главное мысль улови. Я к тому, что, наверное, единственный на этом континенте имею право. – На что? Федька, не сдержавшись, засмеялся, но без злобы. – Вставай на колено. – Да пошел ты! – Я серьезно. Ну почти! Смотри, пока нас не осветило солнце, эта ночь для нас еще не кончилась. Мы у тебя дома. И речь сама зашла. – Речь зашла о том, что рыцарство – ерунда. – Речь зашла о служении. Ну давай. Хуже точно не будет. – Да, куда уж хуже… К удивлению Федьки Майкл опустился на колено. Возможно, для того, чтобы побыстрее отвязаться. Федька замялся. – Меча у нас нет. Пистолетом – пошло. Да у нас главное оружие – не то, что из железа. Так что… – он двоеперстием коснулся плеча Майкла. Учитывая разницу в росте, наклоняться не пришлось. – Раз тебя, потомка французских рыцарей – тут я совершенно уверен! – и древнейшего народа, что жил на этой земле, растили для того, чтобы самому однажды стать рыцарем, так будь им. – Тут он коснулся второго его плеча. – И, ступая по большой шахматной доске… помни, что черная и белая плитка – это просто декор, а ты – человек, а не резная кость. – Федька коснулся русых волос Майкла. Тот ухмылялся, поглядывая из-под чёлки. – Встань, сэр Майкл, рыцарь луизианских болот и Французского квартала. Тот, чей герб – сердце с лилиями в шрамах от перочинных ножей. Майкл поднялся, надевая бейсболку. – Большое спасибо! – На здоровье! – Можно идти? – Нужно! Пошли. Осеннее солнце, заглянув меж рядов деревьев, и правда светило им в спины, будто подгоняя. – На обратном пути снова в цистерне ночевать? – вздохнул Федька. – Нет, если всё пойдет по плану, переберемся через залив на катере с контрабандистами. Так будет быстрее. Только не сожри никого из них, дотерпи до берега. – Ладно. Постараюсь. Есть идеи, что дальше? – Никаких. Ничего не хочу. Не хочу ничего хотеть хотя бы какое-то время. Побаиваюсь спрашивать, есть ли идеи у тебя. – На самом деле, есть. – Я горько пожалею… – Давай разберемся с этим Сато?