Сломанный крест. Такие дела

– Когда в выходной день дед ехал в город и брал меня с собой, черт побери, это был праздник… Сколько помню, каждый такой раз стояла прекрасная погода. Дед держал меня за руку, мы шли по дороге вдоль пруда с плакучими ивами и дубами, затем – вдоль асфальтированной дороги к остановке. Там ждали автобуса. Недолго, кажется, но всегда одно и то же время. Я спрашивал, почему мы не приходим попозже – тогда бы сразу садились. Но дед отвечал, что, чем поспешить и не успеть, лучше немного подождать, особенно, за приятной беседой. Потом приезжал автобус… Конечно, это были разные автобусы, но мне запомнился просто автобус – со стальными полосами на желтом боку. Сиденья были в жесткой ткани. Пахло бензином. Многие в автобусе ехали издалека. Мне нравилось рассматривать людей, угадывать, кто есть кто и откуда… Выйдя, мы шли по улочкам города. У памятника генералу Ли дед снимал шляпу и рассказывал, как видел его, когда был совсем малышом. У него было в запасе несколько баек, слышанных от отца, служившего под началом Ли. Какую-то из них он и рассказывал каждый раз, проходя мимо колонны с памятником. У деда было несколько дел в городе: купить журналы, забрать письма из ящика на почте, взять небольшую сумму в банке – мне всегда доставалось несколько центов – и конечно, пообщаться с другими стариками в баре или просто в сквере. Помню, когда я был совсем маленьким, продавец газет в киоске меня здорово напугал. Киоск был маленький – круглая тумба с окошками – и я не представлял, что там таится кто-то настолько огромный. Продавцом был очень высокий и толстый, лысый и бородатый, негр. Весёлый. Когда он возник из глубины киоска и протрубил «Добрый день, сэр!», я дёрнулся, но, удержанный дедом, просто спрятался за его ногу. Как негр хохотал! Даже киоск затрясся. Дед укорил меня за трусость и мы пошли гулять дальше. Вечером, шагая рядом с ним к дому, я спросил: «Мы ведь больше не вернемся к тому страшному человеку в киоске?». Дед нахмурился и впервые серьезно отчитал меня, сказав, что мне не следует так говорить о неграх, что подобные малодушие и глупость, проявляемые некоторыми субъектами, создают всем южанам дурную репутацию. Мне было пять лет, чёрных я видел и прежде, а продавца испугался, потому что он был огромным и громким. Тогда я впервые почувствовал в речи деда какие-то недомолвки. Что-то о чем знали все, кроме меня, недавно появившегося. Так бывает, когда зайдешь в комнату и говорившие до этого умолкают. И никто прямо не признается, в чем дело. Но скоро я стал понимать. Бабушка сама общалась с черными с некоторой брезгливостью. Дед и ей говорил, что это не вполне вежливо, но я чувствовал фальш. Он говорил, как надо, а не как чувствует. Хотя исключительно с ларёчником они были почти приятелями. А потом мне кое-что объяснили мальчишки в переулке за баром. Мне тогда было восемь. Мы с дедом пришли днем, бар был закрыт, но хозяин – белый – был старинным другом деда. Пока они играли в шашки, я слонялся по залу, а потом вышел через кухню в переулок. И там, в переулке я увидел трех мальчишек. Одного из них я знал – наши матери часто обменивались рецептами. Как-то мы всей семьей были у них на барбекью. Его звали Бобби. Обрадовавшись, что и мне нашлась компания, я пошел к ним. Однако на лице Бобби радости от моего появления заметно не было. Двое других были хмурыми, с недетской злобой на рожах. Я понял, что ничего хорошего мне эта встреча не сулит, но поворачивать назад уже было нельзя. – Привет! – махнул я Бобби. Тот только выпрямился, сунув руки в карманы. Двое других встали за его спиной. Один что-то шепнул другому, оба засмеялись. – Ты что здесь? – спросил я. – Дяде помогал в мастерской. А ты? – С дедом приехал. – Это тот который в детстве от радости обмочился прямо на мундир генералу Ли? – усмехнулся один из мальчишек за спиной Бобби. – Ага, тот дед, которого кормила титькой чёрная нянька, – вторил другой. – Или тот, чей папаша томагавком выскребал черепушки бледнолицым? Плохо помню… Сколько ударов нанес и сколько тумаков получил. Помню, нас растащили дед и его приятель. Бобби к этому моменту уже исчез из переулка. Эти двое, извернувшись, кинулись наутёк. – Грязные янки, – процедил дед им вслед и тут же смутился. За эту короткую встречу у меня накопилось много вопросов. О черных няньках. О выскобленных черепах. О янки. Потом я слышал много разных ответов, но на всю жизнь запомнил то, как дед снимал шляпу перед старым генералом. Как рассказывал о доблести, чести. О последнем духе рыцарства. Я поверить не могу… Я, мать их поверить не могу!.. – …Что они снесли старого генерала! Ты уже сокрушался. – Я чуть не рехнулся, когда прочел. – Я рядом был, я помню. – Толпа дикарей снесла старого генерала перед которым снимал шляпу мой дед! – Ты это мне рассказываешь? Я, знаешь, сколько раз видел, как толпа дикарей сносит старых генералов и прочих товарищей? – Хорошо, что я не видел своими глазами. Не знаю, что бы я сделал. Это ведь не просто статуя. Это все, что мой дед рассказывал о чести, о рыцарстве. Мне… – И твоему брату. И про Хэллоуин сорок третьего ты мне тоже рассказывал. – Когда? Не помню… – Когда мы день пережидали в цистерне в пограничной зоне. Ты не давал себе спать и трепался как в бреду. – Это уже с нашей стороны? – С какой «нашей»? – С американской или с мексиканской? – А вот этого я не помню. Там же хрен отличишь. И вообще это была твоя тайная тропа… Тайная тропа привела их прямо в нью-орлеанский Хэллоуин. С корабля на бал, без сна в последние сутки, с единственной свободной половиной часа, чтобы наложить грим прямо на растрескавшуюся и высохшую кожу. Пришли утром и самые светлые часы последнего дня октября провели в полуразрушенном доме. Минувшее в 2005 году наводнение оторвало домик от фундамента, а потом криво опустило обратно. Жильцы так и не вернулись, быть может, погибли. Через разломанный пол проросла трава, судя по вороху тряпья в углу, тут время от времени ночевали бездомные. Зато днем, можно было надеяться, их никто не потревожит. Поспать удалось часа четыре. Проснувшись, Федька увидел, как Майкл стоит у дырявой стены и смотрит сквозь прореху на улицу. Совсем как в недавнем сне в их комнате в Тоскане. Только теперь родной город был так близко от него – просто протяни руку… Здесь же, в этой берлоге, они занялись нехитрой маскировкой… Здесь же Майкл и ударился в детские воспоминания, пока Федька водил маленькой губкой по его лицу. Символично получилось… Все эти маски, фонари в резных тыквах и турнепсе, всё задумывалось как игра в прятки с миром мёртвых. Приходите, погуляйте среди нас, только так, чтобы не терять границ. Утром – все по своим местам. Неузнанные. В этом карнавале смешиваются не только богатые и бедные, как в Риме и Венеции, а живые и мертвые. Так что ничего удивительного, что парочка мертвецов и вправду заглянули на огонек? Да и какой огонек? Гремящее скопище огней, словно в безумном тёмном цирке или рухнувшей на Землю из глубокого космоса летающей тарелке с плотоядными уродцами. После долгого, выматывающего пути, без отдыха, со сменой часовых поясов, все происходящее и правда казалось кошмарным бредовым фильмом категории «Б». Майклу казалось, что он видит знакомые очертания улиц города, думал «Как же похоже на Нью Орлеан!», и не сразу соображал, что улицы и вправду знакомы – он и вправду в Нью Орлеане. Как давно он здесь не был? Со времен урагана, с две тысячи пятого. Черт, а ведь в детстве двухтысячный год представлялся ему временем, когда он, старый перечник, будет слушать выпуск радионовостей о высадке астронавтов на Марс. Но в две тысячи пятом он был живым мертвецом, а его родной город смяло ураганом. Он не мог тогда не приехать, не участвовать в спасении людей. И… казалось ли ему или в толпе он видел стариков и старух, с которыми учился в школе или ходил за сладостями на Хэллоуин? Как в ту жуткую ночь в сорок третьем… За два дня до Хэллоуина пришла похоронка на Уилла, его старшего брата. Отца Сэмми. Молодой парень, на пять лет старше него. Женился рано и по большой любви. Ушел добровольцем. Майклу запретили идти за сладостями. Особенно негодовала бабушка, истово верующая католичка, уже почти выжившая из ума. – И так нечего славить Сатану и выставлять ему свечу в окне! А еще и в дни траура!.. Но Майкл все равно сбежал. Не из-за конфет, а именно из-за древнего поверья, что в эту ночь мертвые могут прийти к живым, надев какую угодно маску. И так же, как сегодня, Майкл словно в бреду шатался по городу, и родной город казался ему чужим. Хотя тогда еще и не был отстроен заново. Только теперь это он сам, надев – намалевав – личину мертвеца, весёлой мексиканской Смерти, пришел к живым. К пока еще живому Сэмми… К последнему, что осталось в этом мире от Уилла. И ведь правда никто не узнаёт, не подозревает опасности. Просто два туриста заявились на вечеринку в этот мрачный весёлый город. Они здесь проездом, гуляют, даже не сняв рюкзаков. План, по обоюдному согласию, признали простым и тупым. И именно из-за его простоты и тупости они надеялись, что все удастся. Ранним вечером – пройти по старому побитому стихией, так и не восстановившемуся району. Чуть позже – выпить в баре, как будто «для разгона». Старый бар, бывший злачным местом, вероятно, ещё в годы его детства. Вход с угла, на повороте со старой узкой улочки на широкий бульвар. Парад ряженых еще не начался, но народ уже двигался рекой по тротуарам. Из тесного бара на улицу уже протянулись две очереди – к барной стойке и в ватерклозет. Кое-кто, похоже, стоял сразу и туда, и туда. Столько времени у них не было… Никто – ни толпа, ни барменша с чересчур перекачанными для женщины смуглыми плечами в гриме и цилиндре Барона Субботы – не понял, почему эти двое парней взяли свои шоты виски без очереди. Они как будто бы и правда давно тут стояли и успели со всеми подружиться. Особенно темноволосый, с восточноевропейским акцентом. На Федьку даже в гриме скелета залюбовались все. Даже барменша, которая по всем признакам не была по части мужчин. Он даже в гриме скелета был краше – костная структура ровнее, на черно-белом фоне ярче светятся голубые глаза. Еще и за ухо заткнул подобранный на улице искусственный цветок пассифлоры. Выпив один шот просто с Федькой, а второй – чокнувшись со всеми, до кого дотянулся, Майкл расплатился, положив мятую двадцатку на тёртую доску барной стойки, и спросил барменшу что-то на счет «наверх». Барменша замялась, но тут Федька снова ей улыбнулся, поглядев в глаза, и она кивнула, украдкой, по-кошачьи подмигнув. И стала разливать и рассчитывать дальше. Народ всё наплывал. Майкл отступил от стойки, уводя Федьку за собой. Они вроде бы направились вдоль второй очереди, к двери уборной, но свернули за ширму. Там был вход в подсобные помещения и узкая лестница наверх. Чуть выше, где лестницу ломала надвое тесная лестничная площадка, в стене было прорезано оконце в зал. Федька выглянул и увидел, что в высоте узкого барного зала, над толпой ряженых зомби, упырей принцесс и ведьм, над рядом светильников барной стойки, в клубах сигаретного дыма, словно бы парит тощий сушеный аллигатор. Закрепленный на трех тросиках, он и правда слегка покачивался – то ли от волн тёплого воздуха, то ли от того, что деревянные стены слегка сотрясались от толчеи. Многие, не дожидаясь, когда весь город разгуляется к ночи, пританцовывали под музыку, хрипловато орущую из колонок. – Накурили – хоть крокодила вешай, - хмыкнул Федька. – А мы, собственно, куда? – Я не мог сюда не заглянуть. Идем, мы быстро. На втором этаже обнаружились две маленькие комнаты – со старой мебелью из разных эпох и стилей, собранной не дизайнером, а вправду как придется. – Раньше и здесь можно было сидеть с выпивкой, взятой в баре. Теперь, похоже, под бронь. Слова Майкла подтверждали три бутылки вина и виски, стоящие на краю стола, у самой стены, под слегка битым бра. Ожидали тех, кто скоро придёт любоваться парадом. Из второй комнатки через высокие французские окна можно было смотреть на старый район как с традиционной местной открытой галереи. Окна были распахнуто в тёплый осенний вечер и Майкл с Федькой ненадолго замерли у одного из них. Тут же снизу донеслись приветственные и одобрительные крики простых прохожих – трех ведьмочек, оборотня и трансвестита. – Ну вот кто так красится? – Он же на карнавал собрался. – Даже на карнавал. Именно к этому платью. Просто ужас. Майк, я, кстати, тебя спросить хотел… – Давай. – Почему в американском шпионском кино русские какие-то извращенцы? – Это ты – меня спрашиваешь? – Да, я – тебя. Ты знаешь, сколько раз я слышал, что я со своими привычками – какой-то неправильный русский? – Так получается, в глазах русских – американцы какие-то извращенцы? – Хм… То есть, ты хочешь сказать? – Образ врага. Вот и всё. Мы – хорошие, чистые, правильные. Они – аморальные, воплощения порока. Ну и «русские невесты» хлынувшие на экспорт при Горби. Не отяжеленные строгой моралью дамы, как я заметил. И те, кто не прижился в советской системе и переметнулся к нам – пятьдесят на пятьдесят – то гордые и талантливые, то просто фрики. Федька пожал плечами. Что тут спорить? И логично… И пришли они сюда не за этим. Проклятый трансвестит чуть с настроя не сбил. А Майкл замер у косяка окна, прикрыв глаза. Ветер, неся с собой запах городской осени, каминного дыма и еды, трогал его русую чёлку и растворялся в полутьме комнат. – Мы как перед концом света, - сказал он, открывая глаза. Быстро глотнул горьковатого вечернего воздуха, быстро собрался с мыслями. – Кругом все веселятся, а мы проходим на прощанье… и больше не вернемся. Федька снова не ответил. Смысл? Заверять, что он сюда вернется? Майкл и сам понимает, что грош – цена таким заверениям. – Я кое-что хотел тебе показать. Майкл отступил назад и подошел к стене между окнами. Там был прибит кусок дерева – часть то ли стены, то ли декоративного щита, - несколько плотно подогнанных друг к другу досок. На них еще виднелся узор – не краска, но тон дерева, который пропитался много раз подновляемой краской, да наметка узора, нанесенная шилом или ножом. Сверху – патина старого, уже облезающего лака. Сердце, увенчанное словно маленькой игрушечной короной, королевской лилией. – Что скажешь? – Старая штука. Из Европы? Будь она нарисована здесь, была бы новее. – Она из дома моих предков. – Тех, которые благородные? – Ну не лачуги прадедушки-индейца! Она была в малой гостиной, в том крыле, которое медленно разрушалось и проседало. Мы с Уиллом, моим братом, лазили туда, хотя нам запрещали. Потом прибили на чердаке и Уилл метал в него ножик как в мишень. Видишь, даже следы остались? – Вандалы. – Потом, и почти все вещи, и ее продали. А может, отдали просто так, вместе с парой стульев. Я тогда был тут проездом. Застал уже развалины дома. Случайно зашел сюда. Как думаешь, это мог быть герб? – Так чтоб настоящий? Нет. Слишком простой. Или просто чего-то не хватает, что было, а теперь стёрлось… Извини, Майк, я не знаток европейской геральдики. – Ладно. – Нам пора? – -Да. Конец света в самом разгаре. Майкл на прощание прикоснулся к выщербленному сердцу двумя сложенными пальцами – так оставляют целомудренный прощальный поцелуй. Федьке почему-то показался этот жест крайне уместным… Теперь предстояло, потолкавшись в городе среди ряженых, снова уйти совсем на окраину, где на полянах под деревьями горели пикники, и угнать машину у подвыпившей компании… Пока что всё складывалось неплохо. Майкл в какой-то момент даже почувствовал себя дома… Снова дома. Приходилось напоминать себе, что он тут проездом. И все же он спросил Федьку: – Как тебе здесь? – Ты знаешь, лучше, чем я ожидал. Жить можно. Вот прям даже задержался бы, если бы… А ты как? Майкл только как-то по-подростковому дернул плечом. Федьке стало щемяще его жалко. Нет, хорошо, как же хорошо, что они решили приехать. Если удастся повидаться с дедом, будет совсем замечательно. Да ему и самому было интересно взглянуть, что это за город. Не только же от Майкла он слышал о нем. Прежде в Америке он бывал – аж дважды. Давно, в Форт-Россе. Тогда было интересно. И недавно, инкогнито, при Советах, в Вашингтоне. Хоть вешайся… А вообще, когда он путешествовал не инкогнито? Сейчас разве что, в качестве нежити?.. Ему нравился этот город. Слегка не в себе, контуженный, с кучей «тараканов» еще из континентального прошлого, но главное, что – живой. Нет, ну а стали бы «тараканы» жить в стерильной бетонной коробке? Там даже им неинтересно. Как в первые мгновения общения с кем-то Федька пытался угадать, каков человек в сексе и в опасности, так же и сейчас – пытался разглядеть за мишурой и беснованием ряженых истинное лицо города. И кажется, ему это удавалось. Да, бывало, и с людьми ошибался, но город это все же нечто более основательное, надежное и заслуживающее доверия. Усадьбы, салоны, лавочки, обросшие барами и кварталами жилой застройки – все эти знакомые черты ложились на грунт темных душных болот, всё пропитывалось темными легендами всех, по капельке крови собранных здесь народов. И какой-то еще перчик сверху. Нет, хорошо бы здесь пройтись немного побыть, как побыли они в итальянском городишке. Но у них нет времени. Может, потом, когда сменится парочка режимов. Главное, чтобы этот город не снесло очередным ураганом или не шарахнула ядерная зима. Во втором случае город может и уцелеет и по нему даже можно будет пройтись, но какой смысл в нем без людей? Чем дальше от центра, от баров и клубов, тем больше по улицам суетилось ряженой детворы. Вечер становился ночью. Времени до комендантского часа, назначенного родителями, оставалось всё меньше – ряженая детвора суетилась всё сильнее. Тачку они нашли довольно быстро – целое «стадо» машин оставили беспечные студенты, собравшиеся чуть в отдалении от квартала жилых домишек на импровизированный концерт какой-то местечковой группы. Все орали, гудели. Главное было действовать быстро, но не суетясь и не таясь. У старенького джипа, стоящего с самого краю, чуть накренившись на склоне холма, даже ключи были оставлены в замке зажигания. Федька с Майклом сочли это просто за знак свыше – просто сели и поехали. В соцсетях старый Сэм жаловался на бессонницу, так что скорее всего спать он в такой час (едва перевалило за полночь) не должен был. Возможно, сидел в гостиной, смотрел старый добрый ужастик, ждал, что, быть может, еще придет детвора за конфетами… На границе его квартала, они остановили машину и сменили места – Федька сел за руль, Майкл пока перебрался на заднее сиденье. Мигом вытащил из рюкзака влажные салфетки и стал очищать лицо от грима. А Федька замер, сжимая ручку переключения скоростей. – Ты что?.. – Ничего, – Федька мотнул головой, переключил рычаг и вдавил педаль. – Держись там. *** Всё вроде логично сложилось. Машина впилилась в деревцо аккуратно – уголком своего квадратного носа, чудом не задев изгородь. В домике горел свет и в окнах гостиной поплыл не спеша одинокий силуэт. Больше на небольшую аварию отреагировать было некому – напротив был только глухой сад за оградой, фасады других соседей выходили на дорогу далеко впереди, за поворотом. Хороший домик, почти уединенный. Майкл помнил его совсем новым, с другими окнами, с деревьями, которые еще не поднялись над крышей. Майкл, вжавшись в тень на заднем сиденье, взглянул на фасад: два высоких окна гостиной, круглое окошко на двери, широкое угловое – на кухне. Там на углу и пялилась на улицу тыквенная голова со свечей внутри. Путевой огонь для мертвеца в эту ночь. Федька поправил мобильник в дырявом джинсовом кармане на груди куртки. – Есть контакт? Майкл взглянул на экран своего смартфона – пока там была та же картинка, что и перед глазами (лобовое стекло, темные кусты и деревья), но более смазанная. – Есть. – Какие мы роскошные спецагенты, Майк. Как русские студенты на экзамене. – Давай уже, иди. – А ты лучше ляг пока. Выйдешь, когда я прозондирую почву. Если что, встретимся в Праге, под часами. – Если что «что»? Федор Алексеевич, твои шутки... – Да ничего. Ложись! Майкл лег за долю секунды до того, как лысый и сухой старик в халате поверх пижамы открыл внутреннюю дверь и сквозь москитную сетку выглянул во двор. Федька, будто бы озадаченный и перепуганный, вылез из машины, оглядел дерево и капот и, наконец, обернулся к хозяину. – О Господи! Извините меня ради Бога, мистер!.. – заговорил он по-английски с жутким акцентом и, миновав незапертую калитку, подошел к встревоженному старику. – Сэр, разрешите от вас позвонить? У меня нет американской сим-карты. – Кто вы такой? – все еще настороженно спросил Сэм. – Я – студент из Украины, на Хэллоуин приехал к друзьям. Бред про Украину они с Майклом придумали, найдя все также на странице Сэма старые посты про то, как он сочувствует протестам в Украине. Однако бред вроде бы сработал. Во всяком случае, Сэм открыл дверь и отступил чуть в сторону. – Хотите конфет? – спросил он медленно, чтобы внезапный гость понял, и показал на миску на столике у двери. – Маловато детей пришло сегодня… – Спасибо, – Федька прихватил пару карамелек и сунул в карман. – Уютно у вас тут. – Это только потому, что темно и свечи горят. Телефон в гостиной. Федька скользнул взглядом по двери в кухню и лестнице на второй этаж. Нет, в доме больше никого. На кухне только горит свеча в тыкве на окне. А темная лестница просто ведет в пустоту – будто какая-то часть жизни оказалась выключена, исчезла из реальности. Кровать со стойкой для капельниц была переставлена вниз, в угол гостиной. Рядом на столике стоял даже небольшой электрический чайник, чтобы старику не пришлось лишний раз ходить на кухню. Горел торшер над диваном, мерцали свечи в подсвечниках на окне и на столе перед телевизором. Сам телевизор мерцал черно-белой мутной картинкой какого-то старинного ужастика. Поверх нее бегали внизу экрана цветные персонажи вездесущих рекламных анонсов. Вслед за старым Сэмом Федька прошел через гостиную к углу с кроватью – телефон, обычная пластиковая трубка с кнопками на брюхе – был закреплен на стене у изголовья. Сэм присел на край кровати. – Звоните. Федька благодарно улыбнулся и стал набирать номер телефона, который тоже был у Майкла. Когда тот, не слушая, снял трубку, быстро заговорил по-русски о том, как он въехал в дерево и куда за ним приехать. – Хорошо, – ответил ему Майкл также по-русски. – Я вхожу? – Пока нет. – Тогда встань так, чтобы я его лучше видел. – Окей. Федька повесил трубку, отступил, чуть развернув корпус, словно отвлекаясь на экран телика. – Спасибо, мистер. Еще раз прошу прощения! Ваше дерево вроде бы цело. Может… вам помочь как-то? Что-нибудь принести?.. Починить? – Нет, – улыбнулся старик, махнув рукой. – Как вас зовут? – Миша, – выпалил Федька. Это они с Майклом не оговаривали. План и правда был тупой. – Красивое имя. – Спасибо. – Я подожду друга у вас во дворе? – Конечно. Помогите мне пересесть на диван? Погодите только, я возьму лекарство... Сэм взял со стола пластиковую баночку с неплотно привинченной крышкой. Федька протянул ему руку. Тут баночка упала на ковер. В сухой руке осталась только крышка с пластиковой насадкой-гармошкой для заполнения пустого объема внутри баночки. Только эта насадка сама была не пустая. Укол произошел быстрее укуса комара и был намного менее болезненным. Раз и всё. Упал на ковер и шприц-пустышка. – Ничего себе... – искренне усмехнулся Федька. Он сделал два шага назад, чувствуя как нервная система словно бы отмирает, начиная с левой руки. Старый Сэм смотрел на него, дрожа от адреналина. Сам испугался того, что сделал. Но он делал то, что ему велели, что, как ему объяснили, правильно, что нужно сделать. Ради блага... черт его знает чего, то ли страны, то ли пропавшего дяди Майкла, а может и самого Президента. – И ни одно доброе дело не останется безнаказанным... – произнес Федька, прежде чем рухнуть навзничь.