Второй шанс на слабость

      — Привет, мам, — тихо промямлила я в микрофон телефона, ощущая неприятное першение в горле.       Глаза сильно пекло, но я даже не могла их протереть, ведь кожа уже шелушилась и ныла от того, как усердно я делала это до этого. Нос был заложен, поэтому разобрать мои слова было труднее, но я надеялась, что она ничего не заметит.       — Привет, Эмили, — строго, без намека на нежность или заботу.       Прижав ноги ближе к груди, я ощутила, как капля стекла по переносице и под глазом на покрывало, больно смочив солью поврежденные участки кожи.       Я знала, что у нее были все основания злиться на меня и говорить в ее характерном твёрдом тоне, но все же в глубине души я хотела услышать, что она скучала по мне, и эти месяцы холодного молчания тоже были для нее тяжелыми. Я столько раз хотела позвонить ей, но боялась именно такой реакции, прекрасно понимая: чем дольше я откладываю этот разговор, тем менее радостным он будет. И все равно тянула.       — С Рождеством, — пытаясь совладать с дрожью в голосе, прошептала я и все же смахнула очередную слезу, наплевав на жжение.       — И тебе счастливого Рождества.       В голове сразу появился отчетливый образ мамы, который совсем не менялся на протяжении множества лет. Она наверняка сейчас сидела в кресле, после того, как все гости разошлись, читала газету и пила «Сант-Реми», который позволяла себе только по праздникам. Ее идеальные брови хмурились от того, что ей звонила непутёвая дочь, спустя четыре месяца молчания, а строгий подбородок был сильно вздернут и повернут немного вбок.       — Как твои… — Прочистив горло, я все же продолжила: — Как твои дела?       Господи.       Глаза закатились от самого идиотского вопроса, который только можно было задать. Но мне так хотелось поговорить с ней, а как начать — я не знала. Это было жалко. Мерзко. И невыносимо.       — Все хорошо. — Секундное промедление, по прошествии которого я надеялась услышать хоть какие-то подробности, но вовсе не… — Почему ты звонишь мне, Эмили?       Конечно, аристократическая сущность моей матери не позволила бы спросить меня об этом сразу, как я позвонила. И, конечно, ответ: «Все хорошо» был просто фальшивой вежливостью, поскольку вопросом на вопрос отвечать — моветон.       Глупо. Глупо. Глупо.       — Мы давно не говорили, — выдохнув, заметила я и повернулась на спину. Темнота комнаты была уютной, но только не когда я вела самый неискренний и пропитанный неловкостью разговор в своей жизни. Даже на званных ужинах со старыми бизнесменами было комфортнее вести беседы. Поверить не могу, что сейчас сказала это. — Я подумала, может, стоит это исправить.       Напрасно.       — И это неожиданно возникшее желание никак не связано с твоим опустевшим кошельком?       Голос стал грубее, будто она теряла самообладание и была готова в любой момент бросить трубку. Но он все равно сочился превосходством и властью, которых у меня, по ее мнению, никогда не будет.       Даже если и так, я могла с абсолютной уверенностью заявить, что если с наличием этих качеств, я буду так надменно разговаривать со всеми, даже с родной дочерью, то мне они на хрен не нужны.       — Я нашла работу, мама, — окрепшим голосом, ответила я. — Мой кошелёк не опустел, и мне хватает на жизнь. Спасибо, что поинтересовалась.       — По твоему мнению, сейчас самое время дерзить? — Готова поставить все накопленные деньги на то, что ее и так всегда ровная спина выпрямилась до хруста. — Хочу напомнить, что это была полностью твоя инициатива утянуть нашу семью в скандал, от которого я не могла откупиться ещё месяц. Если бы не мое влияние, школа совершенно точно не простила бы тебя так легко. А твой год в Америке мог оказаться годом в колонии для несовершеннолетних. Или того хуже — в обычной тюрьме.       Я знала, что это неправда. Ни в одной стране непредумышленный поджог, — а именно таким он и казался со стороны — на территории школы не мог обернуться для ученика тюремным заключением. Я же не пыталась поджечь что-то, чтобы получить страховку или навредить кому-то. Минимальным наказанием было бы отстранение, а максимальным — отчисление. Возможно, будь я более социальной, участвующей во всякой внеурочной деятельности и ответственной за улучшение благ школы, от меня не захотели бы избавиться, а удерживали до последнего. Но все это было определенно не про меня.       — Надеюсь, ты добилась, чего хотела. — Ее голос вновь привлек мое внимание, и я прикрыла глаза, ожидая очередной лекции о моем скверном характере или отвратительных манерах. — Теперь ты в другой стране, и, по словам мистера Фаулера, хорошо учишься. Стоило ли оно того, чтобы рушить репутацию нашей семьи?       — Мистер Фаулер не имеет ни малейшего представления о том, как я учусь. Он готов сказать все, что угодно, лишь бы ты и дальше вкладывалась в развитие этой обшарпанной школы. Я за это время видела его только один раз, так что не особо полагайся на его слова.       — Хочешь сказать, что у тебя низкая успеваемость?       — Хочу сказать, что ты могла бы спросить об этом меня, а не человека, который даже не может выделить деньги на ремонт женской душевой или замкóв в гримерной, хотя они у него есть, — раздраженно ответила я, едва не сбросив звонок.       Говорить с ней — было заведомо провальной идеей. Я думала, что, позвонив маме, смогу выбраться со дна, а в итоге — она втоптала меня в него ещё глубже. Черт побери, этого стоило ожидать. Она всегда так поступала. Даже если хотела позаботиться обо мне, — перебарщивала и в результате душила. Даже если старалась для меня — делала для себя.       — Должно быть, я решила, что тебе без надобности мои советы и мое мнение. Я ошибочно полагала, что за это время ты придёшь в себя и наконец одумаешься. Как жаль, что этого так и не случилось. Ты практически совершеннолетняя, а ведешь себя как ребенок, которому постоянно нужно находиться в центре внимания. Думаешь, мне было легко заботиться о тебе и при этом не потерять работу? Нет, Эмили, я просто выполняла свой долг. А в итоге получила незаслуженное хамство в свою сторону и обвинения в том, что я лишаю тебя права выбора. У меня тоже не всегда был шанс иметь собственное мнение. Я не выбирала твоего отца, например, это сделали за меня твои бабушка и дедушка. Но я хоть раз жаловалась или поджигала кабинеты, чтобы что-то кому-то доказать? Нет. Я была ответственной и делала то, что требуется. А что сделала ты? Решила, что ты самая умная и не создана для такой глупости, как саморазвитие, хорошие манеры и умение вести бизнес. И кто я такая, чтобы что-то там тебе советовать, правда?       Нос снова закололо и зрение заслонила пелена слез. Тяжело сглотнув, я практически неслышно произнесла: «С Рождеством, мама. Мне нужно идти» и отключилась.       Мгновенно уперев глаза в сгиб локтя, я пыталась удержать предательские слёзы, но, Господи, ни черта это не работало. Это никогда не работает.       Твою мать.       Первый же хриплый вдох заставил накрыть рукой рот, заглушая рвущуюся наружу истерику, которая в тишине комнаты, вместе с моими гребаными всхлипами и неудержимым завыванием, была просто оглушительной. Я снова повернулась набок, вперив потерянный взгляд в голую стену, и больно впилась ногтями другой руки в холодную голень. Почти не контролируя себя, я углубила нажатие и очертила три белые полосы на ноге, которые совсем скоро станут розовыми. Висок сильно ныл, а уши заложило от того, что я перестала выдыхать воздух, а только хаотично вбирала его в себя, широко раскрыв рот. Еще три полосы, практически рядом с первыми. Еще более жалкое всхлипывание.       Почему она так поступает со мной? Разве она не понимает, что именно из-за этого я и сорвалась? Что из-за этого я и подожгла кабинет единственного предмета в старой школе, который мне нравился?       Мне так хотелось кричать, но из горла вырывался лишь собачий скулёж и хриплый кашель. Горячие слёзы одна за другой оставляли все более ощутимые царапины на моем сердце, такие же, какие я оставляла на своей ноге.       Я думала, что навсегда отказалась от этой привычки ещё в Англии, думала, что смогла избавиться от нервозной чесотки или членовредительства. Или как еще все это можно было назвать, я не знала.       Но пальцы снова коснулись начала голени, а ногти снова впились в кожу. Ещё три полосы. Еще более жалкое всхлипывание.       Всю неделю зимних каникул я провела в комнате. Это были, пожалуй, самые дерьмовые Рождество и Новый год, которые я вообще когда-либо справляла. Я почти не спала и редко что-либо ела. Потому что для этого нужно было выходить из комнаты, а мне этого делать совершенно не хотелось.       Я не собиралась описывать своё состояние, как «депрессия», потому что это была определенно не она. Но я склонялась к термину «апатия», просто в легкой форме. Мне нужно было побыть в полном одиночестве, потому что я откровенно устала от «чёрной полосы», которая у меня сейчас была. Трудно, конечно, было винить в ней кого-то, кроме себя, но я все равно была зла на тех, кто поспособствовал ее продолжительности. Именно поэтому пошёл бы Хендерсон за то, что сначала месяцами игнорировал меня, а потом лез с поцелуями. Пошёл бы Льюис за то, что не отвечал на мои сообщения так же, как и Нелли. И пошла бы моя мама. За то, что не могла сказать мне и двух предложений, не брызгая при этом ядом.       Плевать я на них хотела. Мне не нужно общение, чтобы быть социальной. Диалогов в моей голове вполне хватало. И выходить из комнаты мне тоже необязательно. Гораздо приятнее днями и ночами лежать на кровати и смотреть пустым взглядом в потолок.       Однако если я хотела закрыться ото всех, то у некоторых были явно другие планы. Я видела, что Джеймс писал мне, но что конкретно, — я не знала. Зато я знала, что несколько раз он приходил сюда и стучал в дверь до тех пор, пока ему не говорили свалить. И это было… странно. Он был странным. Да и вообще все это не укладывалось в моей голове. Я, конечно, могла с ним поговорить, и, возможно, это бы все прояснило. Но делать этого не хотелось по той простой причине, что я понятия не имела, чем мог окончиться этот разговор. Я уже сомневалась, что он предложит сделать вид, будто ничего не произошло, и попросит просто забыть об этом. Слишком уж настойчиво он колотил в этот несчастный кусок дерева. А иной исход нашего гипотетического разговора страшил меня ещё больше.       В любом случае я должна была сначала поговорить с Оливером. Не то чтобы я знала, о чем конкретно, скорее, мне просто хотелось прояснить всю ситуацию и извиниться. Однако даже при условии, что расстались мы из-за сокрытия мною важной информации, я не была уверена, что рассказать ему о поцелуе с Джеймсом будет хорошей идеей. Я металась от одной мысли к другой, пытаясь решить, как лучше поступить. Больше не хотелось его обманывать, но и причинять ему боль, когда вообще не понятно, что за спонтанный поцелуй это был, — тоже. Поэтому мне нужно было увидеть его, чтобы, исходя из течения разговора, сообразить, стоит ли рассказывать ему что-то или нет. Но он не отвечал ни на одно мое сообщение, даже поздравительное. До последнего дня зимних каникул. Жираф: Хорошо, давай поговорим.       Несмотря на то, что я жила в этой стране уже четыре месяца, я знала не так много мест, которые могли бы назваться «нейтральной территорией». Выяснять отношения в том самом сквере, недалеко от школы, было отвратительной идеей, которая сразу же отпала. Если бы мы пошли туда — это чудесное место можно было бы вполне заслуженно именовать «кладбищем для отношений». Лавочка рядом с лесом — место первого поцелуя. Тоже, мимо. Кафе, помимо «У Патрика», я не знала, поскольку не интересовалась, но и туда нам тоже нельзя было идти. Я, конечно, могла бы пригласить его к себе в комнату, но, во-первых, это было бы жутко неловко, а во-вторых, Джеймс не приходил по расписанию, а заявлялся, когда его душе будет угодно. А быть свидетелем выяснения уже их отношений — мне не хотелось.       Я практически отменила встречу, за неимением места ее проведения, но Льюис предложил местный скейт-парк, о существовании которого я понятия не имела, и уже через час я направлялась к нему, испытывая очередной приступ, весьма смахивающий на тахикардию.       Кажется, о наличие в пригороде парка для крутых аутсайдеров не знала ни только я, поскольку на нем не было ни единой живой души. Даже Оливера.       Вот, гадство.       Глаза закатились, когда мысли о том, что это был простой и довольно очевидный способ проучить меня, впервые заполнили мое сознание, ведь до этого я и не думала об этом. Но сейчас это показалось очень даже логичным.       И правда, зачем бы ему со мной разговаривать? Он четко дал понять, что я была лишь заменой Элизабет, а он, в свою очередь, был убеждён, в моей влюблённости в Джеймса. Так, зачем?       Не успела я развернуться и уйти, как вдалеке показалась кудрявая макушка, и желание уйти, или даже убежать, возросло до критической точки.       И что я ему скажу? Что он вообще хочет или ждёт от меня услышать? Чего я жду от него? Черт.       Натянув ниже рукава зимней куртки, я все же продолжила стоять на месте, давая ему невербальный выбор: уйти или остаться. И стоило ему выбрать второе, мое сердце снова увеличило свой ритм, а мысли начали перекрывать одна другую.       — Привет, — тихо сказала я, боясь поднять глаза выше воротника его парки. — Не знала, что у нас есть скейт-парк.       Блеск. Сразу уходишь от темы. Браво.       — Ага, — невесело отозвался он, а затем обошёл меня и направился к последнему ряду деревянных трибун, покрытых тонким слоем снега, громче добавив: — О чем ты хотела поговорить?       Отряхнув рукой лавочку, он сел на неё и упёрся в бортик спиной. Взгляд его не опускался ниже верхушек деревьев, даже когда я поднялась и, смахнув голой ладонью мокрый снежный налёт, села на следующий ряд, лицом к нему. Мои глаза оказались на уровне его колен, и я вдруг почувствовала новый прилив неловкости.       — Да, — прочистив горло, наконец ответила я. — Хотела поговорить… — Глаза расширились, уставившись в серый метал крепления, от того, что все мысли вдруг разом оставили меня, и я больше не имела никакого представления о том, что ему сказать. Не то чтобы я имела его до этого. — Хотела… Я…       — Не знаешь, что сказать? — вновь прочитал он мои мысли, заставив растерянно кивнуть, но так и не поднять на него глаза. — Зачем тогда писала мне все каникулы?       — Не преувеличивай, я написала тебе всего три сообщения.       — И позвонила два раза.       — Допустим, — прервала его я, все же заглянув в его карие глаза, больше не казавшиеся столь теплыми, какими я их помнила. — Я хотела бы извиниться за то, что не рассказала тебе всей правды обо мне и о… Джеймсе. Сначала тебя это вообще не касалось, а когда мы начали встречаться или почти начали — я не хотела ранить твои чувства или заставить чувствовать себя неуверенно. Я не рассказала, потому что была убеждена, — узнай ты о моей к нему прошлой симпатии, начал бы сравнивать себя с ним, видеть то, чего нет и не было, и придавать каждой, даже самой ничтожной, мелочи огромное значение.       — Ты же понимаешь, что теперь, имея полную информацию, я и так могу придать всем этим мелочам, которые не замечал раньше, огромное значение. И окажусь прав.       — Не окажешься, — воспротивилась я, нахмурившись.       — Окажусь, Эмили. — Устало выдохнув, он прикрыл глаза, а затем наклонил голову ниже и вновь открыл их. Холод с новой силой накрыл меня, заставив едва заметно поежиться. — И то, что ты отрицаешь это, бесит только сильнее.       Тяжело сглотнув, я уставилась в свои пальцы и начала с напускным увлечением отдирать кожу боковых валиков. В одном месте уже проступила капля крови, поэтому я перешла на другой большой палец, продолжая делать вид, что молчание вовсе меня не нервирует.       — Я подал документы в Браун, — выдал Оливер, заставив оторваться от «интересного» занятия. — Подумал, ты должна знать.       — Это замечательно! — Уровень адреналина подскочил так неожиданно, что на секунду я даже забыла о том, что мы расстались, и потянулась для объятий. Только вот он, кажется, об этом не забыл и только одарил меня ироничным взглядом. — Ну да, точно, — спрятав руки обратно в карманах, неуверенно произнесла я. — В любом случае поздравляю. Когда тебе ответят?       — В мае.       Он вновь откинул голову и громко выдохнул, выпуская красивые клубы пара. Льюис не выглядел счастливым, но я не могла понять, было ли это связано со мной или с нервозностью от поступления. И хоть спрашивать его о чём-то таком казалось верхом бестактности, я все же попробовала:       — Ты не выглядишь довольным, — прошептав, я потёрла холодной рукой шею, покрывая тело мурашками. — Я думала, ты хочешь в Брауновский университет.       — Нет, я хочу в Иллинойский.       — Что? — тупо переспросила я и даже выпрямилась. — Зачем тогда ты отказал… тому скауту… Прости, не помню его имя.       — Эдмунд Корнер, — ответил Льюис, прочистив горло. — Я же говорил, все из-за родителей.       — Оливер, я думала ты не против их решения, потому и говорила подать заявку! — Внезапно разозлившись, я вскочила на ноги и теперь уже он оказался гораздо ниже меня. — Если бы я знала, что ты тянул до последнего просто, чтобы пролететь со стипендией, — заткнулась бы сразу!       — Эй, я не подавал документы не из-за этого.       Он выпрямился, пытаясь хоть как-то компенсировать возникшую разницу в росте, поскольку его, видимо, она напрягала, но я продолжила отчитывать его, как маленького, вовсе не стесняясь этого.       — Какого черта ты слушаешь их? Господи, Оливер, это твоя жизнь! Если тебе дали такую замечательную возможность, нужно было сразу соглашаться! Я не могу тебе указывать и не хочу этого делать, но, Боже, какой ты идиот. У меня слов нет!       — Эмили…       — Ты хочешь потом жалеть всю жизнь? Хочешь, чтобы к тридцати годам ты не знал, кто ты и чего хочешь? Так ты планируешь поступить?       — Эмили, успокойся, все нормально, — тихо сказал он, обхватив ладонями мои голени и несильно сжав.       Да твою…       Жесткая ткань, под давлением его пальцев, неприятно прилипла к поврежденной коже, и боль от свежих царапин, сделанных накануне вечером, заставила нервно втянуть воздух сквозь зубы. Не удержав реакцию тела под контролем, я дернулась, что, конечно, не скрылось от внимания Льюиса и воспринялось совершенно не так, как мне того хотелось или было на самом деле.       Его взгляд зачерствел, а голос вернул былую твердость и отстранённость, когда он опустил руки и положил их на свои колени:       — Ты права, не стоит ничего начинать, если знаешь, чем все это обернется.       Весь запал продолжать ссору на достаточно важную тему иссяк, а на его место пришло сожаление, что мои действия в очередной раз заставили его усомниться в своих.       — Оливер, я не это имела в виду, — прошептала я, аккуратно присаживаясь на холодную скамейку и игнорируя ощутимое трение джинсов о полосы. — Мне нужно разобраться со всеми своими мыслями. Я слишком запуталась и не хочу причинять тебе ещё бóльшую боль. Поверь, я...       — Думаю, мне стоит сказать тебе спасибо, — прервал он меня, будто не услышав ничего из того, что я сказала. — Я знаю, к какому выводу ты придешь, но это не отменяет того факта, что ты помогла мне вылезти из состояния душащей влюблённости в Элизабет.       Шумно выдохнув, я натянула самую неискреннюю улыбку и иронично дернула бровями.       — Рада, что наш недо-секс помог тебе выкинуть из головы другую.       Я снова намеревалась встать, но его рука обхватила мое запястье, удерживая на месте.       — Я не буду извиняться за то, что сказал сейчас или тогда, — твёрдо заявил он. — Это было не со злости, я правда так считаю.       — Я поняла, Оливер. — Рука снова дёрнулась в его хватке, но он не позволил отстраниться. — Пусти меня.       — Ты не можешь обижаться на меня из-за этого. Эмили, ты сама использовала меня, чтобы забыть Джеймса.       — Это не так!       — Мы оба отвлекались, просто я немного увлёкся. И…       Наконец вырвав руку, я начала быстро спускаться по трибунам, лишь бы скорее вернуться в комнату и больше никогда не выходить оттуда без надобности. Ещё одна долбанная ошибка. Не нужно ни с кем пытаться налаживать отношения. Это никогда не работает. Никогда! Так на кой черт я вообще стараюсь?!       — Перестань, куда ты идёшь? — Послышалось сзади, но я только ускорила шаг, едва заметно хромая. Ноги слишком сильно напрягались и не давали расслабиться, даже на секунду. Кожа горела так ощутимо, что хотелось сейчас же сорвать штаны и упасть в снег. Но ни в одной жизни я больше не покажусь уязвимой перед кем-то. Уж лучше сдохнуть. — Эмили, мы не договорили. Эмили!       — Иди к черту! — практически рыча, крикнула я и выставила руку с гордо торчащим среднем пальцем.       Если бы не гребаные джинсы, которые с какого-то хрена вдруг стали такими болезненно обтягивающими, я сорвалась бы на бег. И мне не было дела до того, как все это могло выглядеть со стороны. Злость буквально вытесняла каждую мысль о какой-то там боли, которую я причиняла другим. Очевидно, они теперь решили отыграться на мне. В таком случае, посылаю им всем воздушный поцелуй дробью в задницу.       — Остановись, — обогнав меня, с одышкой проговорил Льюис. Его парка теперь была наполовину расстегнута, а пар непрекращающимся потоком выходил изо рта, заслоняя его покрасневшее лицо. — Ты пропустила самое главное из того, что я сказал.       — Ой, прости. Наверное, я была слишком тронута ещё одним упоминанием, что меня использовали. В следующий раз так не утруждайся. Незачем лично сообщать мне об этом. Лучше пришли мне письмо на почту или открытку голубем.       Я вновь обогнула его, пытаясь быстрее сократить те оставшиеся ярды до общежития, но Оливер в очередной раз перегородил мне путь.       Ты меня уже достал!       — Ты знаешь, что я говорю о другой части фразы.       — Что ты якобы увлёкся? — Выгнув бровь, я скрестила руки на груди. — Знаешь, мне стоит вручить тебе приз за самое дерьмовое признание из всех возможных.       — И все же, я признался. — Он сделал шаг, нависнув сверху, и уставился на меня в ожидании реакции. — Что на счёт тебя?       Рука Оливера медленно коснулась моих волос, убирая их за воротник, а пальцы слегка охладили кожу. И все давящее раздражение обратилось не менее давящим сожалением.       Черт.       Не так должен был закончиться наш разговор. Он был прав, начинать что-то, что заведомо являлось ошибкой, не стоит. И все же часть меня, возможно, хотела бы ее совершить.       Но другая — была громче.       — Я скучал. Правда. — Прошу, не надо. — Праздники без тебя были отстойными.       — Оливер, — прошептала я, отстранившись. — Все стало чертовски запутанным, и своими словами ты не помогаешь. Ты же сам говорил, что мне сначала нужно разобраться в себе.       — Да, но я надеялся, что недели тебе хватило, и теперь...       — Нет. Прости, мне правда очень жаль, но ничего не изменилось. По крайней мере, пока.       Глаза его прикрылись, когда он сделал очередной глубокий выдох, а после Льюис натянул слабую улыбку на лицо и медленно пошёл к выходу за территорию. Я могла бы его остановить и что-то пообещать, но ему на самом деле лучше было сейчас уйти.       Сердце снова заныло, и я почувствовала острое желание на кончиках пальцев впиться в кожу, как можно скорее. Глаза больше не пекло от слез, но наружу вновь рвалась истерика. Лучше бы мы разошлись на пару минут раньше, лучше бы он не признавался в своей симпатии. Тогда мне было бы проще, и я не чувствовала себя обязанной ответить ему взаимностью.       Это так эгоистично, но знание о его чувствах теперь усложняло и без того тяжелую ситуацию. Его освобождение стало моим заключением.       Ну зачем ты признался?       Дверь общежития открылась слишком просто, поскольку с той стороны ей кто-то помог. Влетев носом в человека, я была готова проклясть весь этот мир, ведь все это было так не вовремя. И все же глупая вежливость не позволила мне сорваться на случайном прохожем.       — Извините, — тихо сказала я, и, машинально подняв взгляд, встретилась с голубыми глазами чертового Джеймса, увидеть которого я надеялась в последний момент.       Дерьмо.       Всего секунда видимой радости на его лице сменилась удивлением, а затем он посмотрел мне за спину и все эти эмоции превратились в злое недовольство, которое не предвещало ничего хорошего. Мгновенно обернувшись, я убедилась, что Оливер нас не видел и шёл все также медленно, и с силой впихнула Хендерсона обратно в помещение, надеялась, что ему не придёт в голову громко возмущаться и привлекать внимание Льюиса.       Джеймс сопротивлялся, но мои руки все ещё лежали на его груди, ощущая мягкую ткань футболки, покрытой расстёгнутой курткой, и задерживали его как можно дольше, пока он с каждой секундой все интенсивнее пытался обойти меня и выйти на улицу.       — Пропусти меня, Эмили, — прохрипел он, наступая сильнее и заставляя практически упереться спиной в закрытую дверь. — Я хочу выйти.       — Подожди, пока Оливер уйдёт.       — Я не стану прятаться здесь, как какой-нибудь твой любовник, — прорычал он, сделав еще шаг, но это было бесполезно.       — Джеймс, пожалуйста.       Шёпот, на грани беззвучного лепетания, едва ли мог подействовать в подобной ситуации, но мне было необходимо вразумить его любыми возможными способами. Левая рука опустилась на его талию, пытаясь удержать на месте, и это наконец заставило его остановиться. Но отчего-то радости не было совсем.       Задержав дыхание, я старалась думать о чём угодно, кроме его непозволительной близости, сбитого дыхания или тяжелого взгляда, вызывающего дрожь во всем теле. Горящие глаза, вовсе не сочетающиеся с их морозным цветом, опустились на уровень моих губ, и я почувствовала, как заискрился воздух вокруг нас.       Мне нельзя было вспоминать тот поцелуй, и я практически справлялась с этим все эти дни. Злость отлично помогала не думать об мягкости его губ или их температуре, которая согревала даже в мыслях. Но сейчас злости не было, как не было и желания его оттолкнуть, и это означало скорейшее приближение непоправимой катастрофы.       Он подошёл ближе, лишая возможности здраво мыслить, и низко наклонился, будто сейчас снова был готов меня поцеловать. Как тогда. Как в памяти и старых, давно забытых, мечтах. Но я не позволила. Моя рука вовремя его остановила, и я поблагодарила свою выдержку за это. В очередной раз.       — Вернулась к нему, значит? — тихо, с обидой, но без обвинений.       — Перестань. — Отступать было некуда, но я пыталась держаться уверенно и стойко. Навряд ли у меня это получалось, но я правда старалась. — Мои взаимоотношения с Оливером или любым другим парнем тебя не касаются. И мы уже обсуждали это.       — Нет, не обсуждали, — усмехнувшись, ответил Джей. — Любая из твоих пламенных речей о твоем теперешнем отношении ко мне могла бы иметь вес, если бы ты не ответила на поцелуй. Но ты ответила.       Он наклонился еще ниже, и я почувствовала кожей его теплое дыхание. Взгляд сочился уверенностью, и мне действительно было трудно придумать что-то в оправдание своих действий. Как прошлых, так и нынешних.       — Я сказала, что не могу объяснить себе, зачем это сделала, — прошептала я то же, что сказала ему тогда, хотя это не имело смысла.       — Зато я могу.       Рука Джеймса уперлась в дверь, рядом с моей головой, заставив нервно втянуть воздух и прикрыть глаза. Ему не следует стоять так близко и говорить все это. Это плохо закончится. Это всегда плохо заканчивалось, даже не начинаясь. Но в этот раз я не посмею надеяться на что-то, чтобы взамен получить «ничего».       — Эмили, — позвал он, но я продолжила держать глаза закрытыми, — я понимаю, что ты чувствовала, когда узнала про нас с Сарой. И мне жаль. Правда жаль, но сейчас...       — Нет, — перебила я, почувствовав как закладывает уши.       Нельзя. Нельзя так неожиданно вспоминать о ней. Это нечестно.       — Что нет?       — Я чувствовала далеко не то, что ты думаешь, когда узнала про вас. — Сглотнув вязкую жидкость, я попыталась вновь заглушить воспоминания, которые болезненно всплывали в сознании, но это было почти безуспешно. — Тогда я разозлилась, но вместе с тем пришло облегчение. Меня больше не терзали сомнения. Я не придумывала тысячу и одну причину, почему ты не делал первые шаги. Я просто поняла, что безразлична тебе в этом плане и мы никогда не будем вместе. И наконец успокоилась.       — Эмили, ты не можешь судить о моих словах по прошлому. Я уже...       — Прости, мне нужно идти, — пробормотала я, в который раз за сегодня трусливо сбегая от проблем. Но это правильно. Он не может чувствовать то, о чем говорит. И я не позволю ему снова ввести меня в заблуждение. — Пойми, Джеймс, уже слишком поздно. Это больше не имеет значения. Возможно, для старой Эмили — да. Хватило бы каких-то приторных слов и пары поцелуев. Но точно не для меня.       Новой Эмили.