любовь — огонь, что жжёт тебя незримо

      Практически ничего не изменилось с момента атаки Кама-девы.       Карна получил свою порцию выговоров от ответственных за этот сектор членов команды как за причинённый ущёрб, так и за тот, который мог бы быть нанесён. Он безоговорочно выслушал нотации — его вспыльчивость в бою, особенно с теми, кого он терпеть не может, оставалась тем, чего он стыдился. Неважно, что его спровоцировали — единственным, кто поставил под угрозу безопасность Халдеи, был он сам. Он приносил извинения, оттирая сажу с пола и стен, чтобы это не пришлось делать персоналу, чтобы те могли быстрее проверить целостность и герметичность помещений. Всё, о чём Карна просил — не говорить Мастеру о том, что произошло; напряжение и так было достаточно велико с появлением псевдо-Сингулярностей и ужесточившимся контролем со стороны Ассоциации Магов, поэтому он со своим конфликтом не мог стать ещё одной каплей в этом море стресса. Никто серьёзно не пострадал, поэтому ей не стоило волноваться.       Кама-дева нигде не появился, даже когда за уборкой время перевалило за поздний вечер, но если у него была хоть толика здравого смысла, он не будет высовывать нос. Его сердце было терпимо, но не настолько, чтобы простить бывшего врага, без предупреждения нападающего на союзника с намерением проклясть его ради собственного развлечения.       Карна прижал запястье к тому месту, где его ранили в грудь; оно до сих пор источало аромат свежих цветов лотоса, даже когда бесследно зажило, но всё равно оставалось болезненным, как синяк. Как что-то заражённое. Наиболее уместное сравнение, учитывая, что внутри него как будто что-то гноилось, вызывая симптомы лёгкой лихорадки. В худшем случае чувствовалось ещё головокружение, такое, как если бы он был пьян, но только в том смысле, что руки-ноги чувствовались немного тяжелее, чуточку неловче и гораздо гибче, чем привычно. Самым тревожным было то, что он стал более легкомысленным, когда кто-то проходил на расстоянии вытянутой руки — француженка Райдер предложила свою помощь с уборкой, сверкнув рядом своим декольте, как и всегда, и Карна обнаружил,, что прежде чем вежливо отказаться, он придвинулся к ней неестественно близко.       Если это было пределом способностей Кама-девы, то тот точно был ослаблен своей псевдо-манифестацией и ограничен в силе как Слуга. Карна был способен этому противостоять как лихорадке — может, он даже излечился бы самостоятельно, вывел бы это из своего организма подобно яду.       — Теперь этот коридор гораздо чище, чем весь остальной сектор, — размышляла под нос девушка из персонала, скрестив на груди руки. — Ты хорошо потрудился, Лансер. Спасибо.       Она положила свою руку ему на плечо, сжала, подчёркивая свою искренность — она была из американской части команды, где такой физический контакт был более распространён. Вес её ладони гораздо больше, чем он ожидал, и практически притянул его к ней.       — Не нужно благодарности, — объяснился он, бросив в её сторону взгляд. Волосы девушки подпрыгнули, когда она тряхнула головой, и их цвет смутно напомнил Мастера...       Его сердце билось с силой, как будто его снова что-то поразило, тело налилось адреналином, но не было ни удара, ни раны, ни стрелы, пробившей ему грудь. Было лишь электричество в конечностях и в том месте, где девушка всё ещё касалась его. Он стряхнул её руку, отступил на безопасное расстояние, пока дыхание застревало у него в горле.       — Ты в порядке?       Он практически услышал обеспокоенность Мастера, эхом отдавшуюся у неё в голосе, почувствовал запах сахара, цветов, и его затрясло.       — Нет, — это правда, но неправильно было такое говорить, потому что она обеспокоенно сделала шаг вперёд, а он всё ещё силой пытался вернуть контроль над своим телом. — Я снова прошу прощения за своё безрассудство, — извинился он, убегая вперёд по бесконечным коридорам, пока не стало легче дышать.       Так же быстро, как и нахлынуло, это ощущение отступило. Боль в груди вернулась к тупой пульсации, лихорадка не стала больше, чем была в последние несколько часов, но Карну до сих пор шатало от силы, что охватила его. В одно мгновение всё было так, будто его тело вот-вот разобьётся на части, если он не зароется пальцами в её волосы, не почувствует на своих губах каждый произнесённый ею слог, пока не откроет для себя...       Карна с силой ударился головой о стену слева от него.       Нет, он снова был слишком горделив, снова стал жертвой собственного самовозвеличивания, когда убедил себя, что может просто избавиться от этого. Ему повезло, что он до сих пор не ощутил больший эффект, но это, вероятно, было связано с благословением его божественного происхождения, а не просто с его собственной силой духа. Было глупо не думать о том, что магия Бога желания могла усиливаться при физическом контакте. В переполненных залах Халдеи вероятность кого-либо коснуться возрастала в разы, и он не мог позволить себе этого, когда на кону стоял его собственный самоконтроль. Ему было нужно как можно скорее избавиться от этого проклятия. Он не доставит Кама-деве такого удовольствия, не мог позволить ему победить.       Он взвесил свои варианты в краткий миг уединения: Кама-дева не излечит эту болезнь ни под каким страхом, кроме пыток и смерти, и будет скрываться до тех пор, пока его должным образом не развлекут. Влияние бога, если оно не отменено по его собственной воле, мог изменить только такой же уровень божественности. В Халдее им обладали только старшие сёстры-Горгоны, Эрешкигаль и Иштар. У сестёр преобладали садистские наклонности, и их божественный авторитет не уступал таковому у полубогов. Эрешкигаль была довольно разумна и уравновешена, хотя ее полномочия в отношении смерти и загробной жизни были весьма далеки от таковых Кама-девы. Иштар, чей авторитет как богини, призванной в чужое тело, был эквивалентен его, с любовью как одним из её многочисленных владений, стала наиболее подходящим выбором.       Одна только проблема — Карна не был слишком знаком с ней, и помнил из времени, проведённого в сингулярности Урука, что она была одновременно и взбалмошной, и жадной богиней, чьи прихоти были еще более непостижимы, чем у большинства божеств. Она любила подношения, особенно драгоценные камни, а Карне было нечего ей дать; каким-то образом он мог представить, как король Урука своим исключительно неодобрительным голосом советует ему высечь кристалл из его груди, и, «возможно, если Небеса будут благосклонны к вам, она на короткое время будет удовлетворена лишь его уникальностью!» Найти её тоже будет трудно, особенно когда он не знал, где Богиня любила проводить своё свободное время на этой огромной базе. Прочёсывать Халдею в его нынешнем состоянии могло быть опасно, как и просить помощи у команды контроля, потому что Да Винчи точно заинтересуется изучением упомянутого состояния. Он мог бы попросить Мастера — впрочем, нет, слабость в коленях заставляла думать, что он не должен был обращаться к этому варианту, но сила желания сделать это так или иначе, даже зная цену, тревожила его.       Он представил это упражнением на тактику: снятие проклятия как способ победить Кама-деву. Тянуть время стало бесполезно, так как он уже расставил свою ловушку, поэтому в поиске Иштар Карна должен был отдать скорости приоритет над всем остальным. Как бы не было рискованно появляться в кафетерии — шансы встретить любого слишком любопытного или чувствительного к таким вещам Слугу или члена команды был слишком велик — раз в день каждый Слуга появлялся там так или иначе. Их разбаловали — в самом деле, к ним относились как к людям, достойным как уважения, так и уединения в своих личных комнатах; достойным как уничтожать драгоценные припасы, так и выделять себе время на отдых и развлечения. Туда же отправлялась еда, которую была в самом деле нужна лишь некоторым, но ничто не могло сравниться с наслаждением этим человеческим моментом. Оказавшись там, он мог найти место для наблюдения за входом, достаточно далёкое от других, чтобы его никто не беспокоил. В качестве меры предосторожности он окружил себя своей бронёй, использовав её в качестве барьера, а не просто как щита; и так как в Халдее он больше не носил большой нагрудник с шипами, то он понадеялся, что именно этого сейчас будет достаточно, чтобы разубедить людей приближаться к нему. Он нёс её с лицом человека, который шестнадцать дней находился в состоянии войны, — который раскалывал колесницы и пронзил пятью древками пять принцев Панчала, победив их всех сразу и не получив ни единого удара, — разделяя тех, кого он пересекал в зале, будто море, и это позволило ему беспрепятственно пробраться к большим автоматическим дверям кафетерия.       Он уже мог услышать шум и суету внутри перед тем, как двери бы раскрылись и дали пройти, и, возможно, план Камадевы был всего лишь одним из длинной вереницы несчастий, которые небеса решили обрушить на него — настало время обеда. Хоть и не был переполнен, зал всё же далеко не пустовал: как сотрудники, так и слуги были рассредоточены, занимая несколько столов и оставляя только несколько пустыми, которые, по мнению Карны, находились в достаточно безопасном удалении от всех остальных.       Едва он переступил порог, его грудь словно раскололась, и ощущение, что поразило его в миг до этого, вернулось десятикратно. Он был полностью сражён запахами мёда и лотоса, сравнимыми с самым роскошным парфюмом, который хранили только для омовений принцесс перед их сваямварой, но в таком количестве он только обжёг горло и застлал глаза слезами, пока перед взглядом не поднялась бледная пелена. Он чуть ли не упал на колени; вся его голова настолько пропиталась этим ароматом, что он не мог разобрать ни одного разговора вокруг него — каждый звук был приглушён, как будто бы вся речь произносилась сквозь толстый слой шерсти.       — Ах! Я очень люблю бифштекс по-гамбургски от Эмии!       За исключением только одного голоса.       Он двинулся к нему, спотыкаясь как слепой, как младенец, плывший по течению Ганга и отчаянно искавший безопасности на берегу. По мере того, как он приближался, только зная, что приближался, потому что, как бы что-либо неразборчиво не произносилось, голос становился всё громче с каждым ответом, и туман наконец начал рассеиваться. Крышка поднялась с корзины, и первые лучи света наконец достигли его глаз — красных, как на рассвете. Первые запахи, которые не принадлежат сари его родной матери, аккуратно обёрнутом вокруг него, врезались в нос — чистые, даже стерильные, как обычное мыло. В груди ещё ворочалось нечто болезненное, обнажённое и пустое, но слабость исчезла, запах парфюма испарился, и перед глазами не было больше ничего, кроме обладателя этого голоса.       Это Мастер разговаривала с красным лучником — Эмией — и Безъязыким Воробьём, пока те наполняли её поднос, двигаясь вместе с очередью вдоль кафетерия.       — Ты никогда не пробовала настоящий, домашний рамен? — настойчиво щебетала Воробей. Мастер мгновенно отшатнулась, как от оскорбления, и покраснела от стыда. Цвет, которым залились её щёки, потрясал. — Хаката-рамен на свином бульоне! Гречневая лапша, нарезанный кубиками маринованный имбирь, зеленый лук, чёрные грибы, нарезанный чашý, лист нори и яйцо онсэн! Как владелица Энма-тей, я в ужасе!       — Разве ты не из Фукуоки? — спросил Эмия, кладя порцию салата эдамаме ей на тарелку. Маленькая Кастер историй и Ассасин туманных ночей стояли в очереди между Мастером и Машу вместе с Берсеркером из Америки, и сморщили свои носы при виде зелени, так что Мастер подхватила с тарелки один из бобов и нарочито показательно отправила его в рот. Дети-Слуги хихикнули и начали перешёптываться между собой; её губы изгибались, пока она слизывала остатки масла с кончиков пальцев.       — Недалеко от Фукуоки! Я жила в пригороде, — возразила Мастер. — И конечно я ела рамен, но... Только такой, который могла достать за десять минут.       Воробей всплеснула руками и в неверии сделала круг по кухне.       — Что ж, — Эмия скрестил руки, пока Мастер забирала свой поднос, — теперь мне придётся тебе его приготовить.       — Прозвучало сейчас так, как домашнее задание, хотя ты уже сгораешь от нетерпения! — Мастер увела трёх детей за собой, пока они требовали свои порции рамена, удерживая свои наполненные подносы.       Карна не мог сделать ничего, кроме как наблюдать за ней, пока она рассаживала младших за стол с помощью Машу. Что-то сказанное Берсеркер вызвало у неё приступ смеха — этот звук скрутился узлами вокруг его мозга и задушил все остальные мысли. Он видел только её, молодую девушку, которая увидела сквозь петлю Йамы горизонт, что стремится достичь, которая продолжала смеяться так прекрасно, хоть и стояла в тени смерти. Что бы только он не отдал, чтобы завернуться в этот звук и не знать ничего больше. Гнетущий аромат проклятия Кама-девы мог исчезнуть, но всего лишь заменился на запах самого простого шампуня, который даётся каждому в Халдее, но как же он смешался с её волосами, и, ох, он представил, как они будут раскиданы ореолом по подушке, когда она будет лежать под ним...       У Карны всё ещё остаалась толика здравомыслия, чтобы обрубить этот образ на корню, прежде чем он полностью захватил его мысли.       Его сердце бешено колотилось. Поглощённый собственными желаниями, он не знал, сколько времени прошло, если вообще прошло. Так вот, что он должен был сделать. Вот насколько было мощным проклятие разгневанного бога.       Ему нужно было уйти. Он не ожидал, что ему придётся подойти к ней, но место, которое забрала себе Мастер за столом, выбранным её Слугами, было обращено прямо к нему. Весь её вид, залитый флуоресцентным светом комнаты, заставил его сердце пропустить удар. Этот свет до такой степени неприглядно высасывал из неё весь цвет и яркость, вычерчивал каждую морщинку и несовершенство её кожи, но Карна мог только наслаждаться тем, как это напоминало ему о том, что она человек — сжигавшая саму себя одинокая звезда в тёмном и пустом космосе, светившая до самого своего конца, потому что звёзды по-другому не могли. Она сгорит, но спасёт всю историю человечества. Как бы он не хотел сжать это сияние в своих ладонях, схватить его, защитить и сохранить, чтобы оно длилось как можно дольше, он не мог — ограничить её таким образом, лишить её и всех, кто встретит красоту её человечности, было бы непростительно эгоистично. Вместо этого он подумал, что был доволен следовать за ней по её пути и стоять в авангарде рядом с этой звездой, пока её блеск, наконец, не поглотит его полностью, и не испепелит его вместе с ней.       Как только она села, то сразу заметила его, и её лицо, усеянное веснушками звёздной пыли, озарилось. Его сердцевоспарило, думая, что это он был причиной такой радости.       — Карна-ччи! — она позвала его, как и всегда, и ему хотелось утонуть в этой близости. — Как дела, я не видела тебя весь день!       Она притягивала его словно солнце, — О Сурья, прости его, — он беспомощно попал на её орбиту. Она выскользнула из-за стола, чтобы встретить его на полпути, даже не озабочиваясь поставить поднос, и боль в его груди расцвела чем-то голодным, чем-то бесконечным и ненасытным, которое, он знал, не будет удовлетворено, но он отчаянно жаждал прижать её к себе, чтобы проверить, сделает ли его единым целым это объятие.       — Хэй-йо, — начала она, приготавливаясь дать ему пять и пожать руку, — Халделюкс!       Он не мог ответить ей в тон — язык был слишком тяжелым и бесполезным во рту. Всё внимание было захвачено линией её талии, открытой благодаря поднятой руке. Наставления, заложенные в нем его учителем, отозвались эхом: «Брешь, что оставляет воин — это упущение, но брешь, что воин игнорирует — это провал». Он потянулся к ней, но не туда, где она ожидала; его рука идеально обхватила её за поясницу, как будто бы была создана для неё. Она ощущалась пушинкой, когда он притянул её к своему сердцу...       — П-погоди, Карна-сан! — в её голосе сквозили нервозность и совсем чуть-чуть паника, — у меня еда!       Поднос ударился о нагрудник Карны — неожиданный толчок, но достаточный, чтобы он остановился и отпустил её, — и безобидно отскочил обратно в неё, пачкая едой всю её халдейскую униформу. Салат разбежался по плитке вместе с грохочущим подносом, тщательно скруглённый говяжий стейк соскользнул с её груди и приземлился на пол с хлюпаньем, оставляя за собой грязное пятно.       Маленькая Кастер пришла в себя первой:       — Золушке для бардака не нужна была злая сестра — перед принцем, споткнувшись, по платью разлетелась еда!       Щёки Мастера снова покраснели, она повернулась к столу и оборвала Кастер резким:       — Потешка!       Но в этот раз его нельзя было отвлечь, не от брызг цвета, стекающих с её груди: глубокий красный на белом, словно свежая кровь на фарфоровой коже. Его первым инстинктом было попытаться помочь, предложить руку, чтобы всё исправить; голова закружилась от того, что она могла быть ранена, испугана осознанием, что именно он, облачённый в доспехи и шипы для отталкивания остальных, мог быть причиной...       Его больше не было в кафетерии. Он упал в полуобморок в колеснице посреди опустошённого поля, уставившись на фигуру, затмевающую солнце и готовую обрушить на него его смерть. Он был мужчиной, заслужившим свою судьбу гордыней и слепой верностью, насилием и безоговорочной поддержкой, жестокостью, затравившей хорошую женщину и попытавшейся запятнать ее добродетель исключительно для того, чтобы посрамить своих соперников. Это всё были его действия, именно весь нанесённый им ущерб, который вне всяких сомнений и привёл его к этому семнадцатому дню войны. Он не упрекал своего единоутробного брата за его ненависть, потому что знал, какого это — вынашивать горе и ярость, знал, что милосердие не сможет искупить грехи человека, который каждый свой дар превращал в оружие при необходимости. Он знал, даже умоляя об этом, что не заслуживал ни минуты пощады.       Мастер наблюдала за ним с неприкрытым участием, не обращая внимания на собственный дискомфорт или смущение из-за его рук — рук, которые разбивали сердца отцов и матерей, и ещё не сделали достаточно для своего искупления.       Он не заслуживал её.       — Мастер, мне так жаль, пожалуйста, прости меня, — он склонил голову и сделал большой шаг назад, несмотря на все протесты его тела. Агония, которая кинжалом Сурьи срезала его броню с плоти, отзозвалась эхом в каждой его клетке.       — Карна, подожди, — она попыталась последовать за ним, но Ассасин, обнимавшая её за ногу, остановила её. У девчушки на оба её ножа нанизаны стейки, истекавшие соусом, как кровью на месте убийства.       — Мама, — она подняла оружие выше, — драка едой?       — Нет, Джек, никакой драки едой!       Это было трусливо и стыдно, но Карна сбежал в тот же момент, как она отвлеклась, прежде чем она позвала бы его по имени, и это слово, произнесённое её голосом, снова пригвоздило бы его к земле. Он помчался через всю базу в самую её тёмную и неиспользуемую часть: опустевшее крыло, повреждённое самой первой атакой и положившей начало концу, и затем заброшенное без использующего его персонала. Вся жизнь, которая была в этом пустынном месте, уже давно ушла, и Карна тосковал по уюту собственной комнаты — когда нужно найти Слугу в Халдее, первым местом, куда нужно отправиться, были личные покои. Сейчас же он не мог позволить себя найти.       Последствия проклятия стали невыносимыми. Теперь оно превратилось в боль, такую, которую нельзя просто игнорировать, как голодный тигр, вкусивший крови людей, выбравшихся за пределы деревни. Оно разрывало его на части — зияющая пустота, которая медленно и верно росла всё больше с каждой минутой, что её не кормили. Попытка вернуться в духовную форму стала агонией — Карна свернулся клубком, пытаясь сдержать это, натянул на себя пламенный плащ, чтобы хоть немного утешиться его теплом. Он знал, чем мог насытиться — кем, — но это было недопустимо. Просто находясь рядом со своим Мастером, он отрекался от любого проблеска благоразумия, и у него не было впечатления, что он мог удовлетворить своё желание чем-то иным, как чувством, какого это — погрузиться в неё, узнать, как её прижатое к нему тепло отличалось от огня, как удовольствие ощущалось на её коже...       Его голова снова впечаталась в стену вместе с отрезвляющим треском. Взгляд поплыл от удара, и он с силой вжал запястья в глаза. Он мог бы закричать. Он хотел закричать, как и швырнуть своё копьё в гору над базой и наблюдать, как она обрушивается, чтобы снять хоть какую-то толику его напряжения. Некоторые асаны, которые помогли бы расслабиться, проплыли в мыслях, но по иронии судьбы он был слишком взволнован, чтобы попытаться встать хоть в одну позу. Карна даже не сомневался, что Кама-дева наблюдал, и со злостью понадеялся, что тот найдёт его жалкое состояние достаточно забавным, потому что он останется здесь до тех пор, пока проклятие не развеется, или не угаснет интерес Кама-девы.       Даже если на это ушли бы дни.       Не в первый раз — но впервые так сильно, — он заскучал по своей матери, жаждал её утешения и подбадривания, любви женщины, которая ни разу не посмотрела на него свысока даже после того, как родила своих собственных сыновей. Он никогда не чувствовал себя более благословлённым, чем когда ей раскрылась правда о нём, и самой большой его ошибкой было не бросить свою жизнь на поле войны, а отказаться признать, что не нужно было так упорно бороться за любовь мира, которая уже была с ним. Что бы подумала о нём Радха, если бы увидела, как он скорчился в этом углу? Продолжала бы гордиться своим сыном? Зарылась бы пальцами в его волосы, похвалила бы его стойкость, сказала бы, что ему действительно хватило силы не поддаться своей нужде и забрать у невинной женщины то, что что ему было так нужно, не обращая на неё внимания? Посоветовала бы проглотить это и умолять Бога любви о пощаде, если бы было нужно, потому что ради победы никогда не стоит мучить себя?       Карна...       Каким бы не был её совет, он принял его, был он плодом его воображения или нет.       — Карна.       Его глаза резко открылись. Это не был голос его матери.       — Карна, — голос Мастера звенел в его разуме, — мы можем, пожалуйста, поговорить?       Она использовала связь их контракта: касание её магии, неуверенно искавшей его, чтобы напрямую поговорить. Вне боя она не решалась общаться таким способом — посредством устного диалога было намного легче, но так было труднее скрыть свои мысли, и она боялась нарушать так личные границы.       — Уже прошло несколько часов, но никто тебя больше не видел, — он не слышал её голос так, как чувствовал его, пронизывавшего всё его существо. Он вздрогнул, когда он защекотал все нервы, поджигая их.       У Карны ушли все силы, чтобы захлопнуть свой разум, чтобы она не услышала ни один из тех задыхавшихся ответов, которые рождались у него в голове. Он мог бы просто оборвать связь — её магия всё ещё была несовершенна, потенциал, которым слишком долго пренебрегали и грубо оттачивали только по необходимости, — но его решимость уже ослабела. Тот первородный голод в нём утолялся одним только её звуком.       — Я не переживаю насчёт случившегося в кафетерии, хорошо? Я просто хочу, чтобы мы поговорили с глазу на глаз, — она затихла, давая ему время на ответ. Когда он ничего не сказал — просто не мог, — он услышал её тревожный выдох, который провернулся лезвием между его рёбрами. — Я волнуюсь.       Он захотел сдаться. Отчаявшись, он хотел пойти к ней больше всего на свете, но знал, что именно будет лучше. И хотя он скорее отправится обратно к Трону Героев, чем сделает что-то плохое, он не мог гарантировать, что сможет удержать над собой контроль, когда было достаточно просто её услышать, чтобы позабыть, почему ему нельзя просто быть с ней рядом.       — Ты меня точно слышишь, я чувствую это по связи, знаешь ли, — он был непоколебим даже перед лицом её разочарования, даже если его оставили висеть на тонкой паутинке, связывавшей его со здравомыслием. — Ладно. Если с тобой так сложно, то я не уступлю.       Следующие слова отдались эхом в его голове, усиливавшимся с каждым слогом, наполненным её маной:       — Силой этого Командного заклинания...       Вдруг сердце подскочило к горлу — принуждение команды уже осело на нём, хотя она ещё даже не закончила. Они были драгоценны: она находилась в уникальном положении, имея сразу несколько Слуг, связанных с ней всего тремя Командными заклинаниями, которые из-за катастрофы, обрушившейся на планету, восстанавливались каждый раз, когда она исправляла Сингулярность — как будто мир преподносил ей дар в благодарность за восстановление куска своего фундамента. В периоды между Сингулярностями она не могла их вернуть, когда произносила полностью, что могло обернуться катастрофой при встрече с могущественным врагом.       — Я приказываю тебе, Лансер...       Карна немедленно появился перед ней, не дожидаясь конца заклинания. Её правая рука всё ещё была поднята, но три отдельных красных мазка до сих пор красовались на её коже. Облегчение пришло только на мгновение — он узнал её комнату, даже не глядя на собранные в путешествиях сувениры и подарки от Слуг, украшавшие полки. Она уже избавилась от испорченного им жакета, и теперь сидела на краю кровати, будучи одетой только в чёрный топ, юбку своей униформы и пару ярких вязаных носков с маленькими щенятами, вышитыми на щиколотках. Их не разделяло ничего, кроме нескольких сантиметров воздуха и его силы воли, хотя насчёт последнего он уже не был уверен — не тогда, когда от одного вида её оголённой кожи у него кружилась голова.       Карна опустился на одно колено и склонил голову. Хоть он и был в ужасной форме, но всё равно пытался заняться пранаямой, пока буквально не перестанет дышать в надежде, что ограничение ощущений не даст ему развалиться на куски. Если он не сможет почувствовать её запах, ему не придётся зарываться лицом в её шею; если он не увидит её, то ему не нужно будет изучать тропинку в лабиринте из шрамов на её коже и узнавать, куда она ведёт.       — Ну вот видишь, не так и сложно было, — поддразнила она добродушно, — так ведь?       Он мог бы почти рассмеяться: быть рядом с ней никогда не было сложно, даже с проклятием, которое перебирало струны его эмоций будто профессиональный музыкант, игравший на рудра-вине, и заставляло его быть ещё ближе. Что было сложно, так это сохранять самообладание, когда она находилась на расстоянии вытянутой руки — ему нужно было всего лишь подняться и оттеснить её к кровати...       — Мастер, — сказал оон, впиваясь ногтями во внутреннюю сторону бедра, — тебе не стоит шутить пустой тратой своих командных заклинаний на нечто подобное. Она щелкнула от неудовольствия языком:       — Убедиться, что с моими Слугами всё в порядке — не «пустое», — она защищалась своим тоном от его нравоучений; затем соскользнула с кровати, и он услышал, как она, шурша, приближалась. — Я без тебя беспомощна, — мягко напомнила ему Мастер, — поэтому ты должен сказать мне, если что-то не так.       Окативший его стыд помог остаться на месте как вкопанному, даже когда он боковым зрением видел жёлтую шерсть, вязаным носком покрывавшую пальцы её ног, и понимал, что он безо всяких усилий мог опрокинуть её с этого расстояния. Если он так сильно её желал, то это было уже похоже на манию — ну и пусть, но ей это навредить не могло ни в коем случае. Она не должна была знать ни о чём его огорчавшем, чтобы не подвергнуть её опасности, чтобы спасти от смятения, которое непременно испытал бы чуткий человек. То, что его беззаботность и полная безалаберность взволновали её, и так ранило достаточно глубоко.       — Всё пройдёт, — заверил он её, даже не стараясь притвориться, что всё хорошо, — и тебе не следует переживать. Я более чем способен позаботиться о себе.       Его язык был копьём, слова и их значения — лезвиями, которыми он владел с такой же страстью, как и любым другим оружием на поле битвы. Их смыслом было так же напугать, как если бы стрела пролетела так близко, что всколыхнула бы волосок; заставить её отвлечься и не вглядываться так внимательно.       Это была та же порочность, что требовала публичного осуждения женщины, нечестно проигравшей в споре, хоть и верно указавшей на несправедливость; то же лицемерие, которое осуждало смешение каст, когда брахман добился успеха, а он, сын возничего, потерпел поражение.       Её вес сместился — он слышал это больше, чем видел, — и он был готов к тому, что его отошлют, как и следовало бы. Это не стало бы первым разом, когда он ранил её своими словами, но будет тем, когда он намеренно приставил их мечом к её горлу. Затем она осела вниз, и он видел только узкую полоску её бёдер, когда она встала на колени перед ним.       — Карна, посмотри на меня, — это не требование, не приказ, а мольба. Терпеливая. Добрая. Она заметила, как его рука дрожала на рукояти, и просила его опустить меч.       Она могла бы попросить его сбить выстрелом луну с неба, и его раскаяние перед Чандрой слетело с губ в тот же момент, как копьё выпало у него из руки.       Осторожно сев в сэйдза, она стала ниже, чем он, но Карна до сих пор не мог отделаться от ощущения, что смотрел на небо, когда наконец поднял взгляд. В её глазах была меланхолия, которую ни с чем не перепутать — боль, которую он намеренно пытался вложить, — но даже она омрачилась чистым и простым счастьем, которое расцвело на её лице, когда он посмотрел прямо ей в глаза. Перед ней он не Анга-Раджа — доверенный генерал Дурьодханы, кшатрий, достойный называться соперником Арджуны. Он — едва любимый Радхейя. Чужак в украшенных дворцовых залах, высмеянный в Хастинапуре ребёнок, скромный сута-путра, который был недостоин натянуть тетиву лука и выиграть гирлянду прекрасной принцессы; который цеплялся за нежное её выражение, как за один из немногих даров, что он когда-либо получит.       — Вот ты где. Как ты можешь быть ещё бледнее, чем обычно? — спросила она; забавляющаяся улыбка приподняла уголок её губ и изогнулась так, что вместе с ней и наклонилась вся ось орбиты Карны. Она просунула под его чёлку ладонь прежде, чем он сумел хоть что-то сделать, прислонив другую к своему лбу, и обеспокоенность нахмурила её черты. Она обняла его лицо обеими руками:       — Ты весь горишь!       Конечно горел. Её жар был невыносим, он был могущественнее, даже чем у его собственного бога-отца в зените дня. Он прожигал его. Он струился в венах под кожей, где никакая броня не могла его защитить. Если именно такое чувствовали враги, охваченные пламенем Агни, то он будет каяться и молить о прощении, пока сам Брахма не снизойдёт, чтобы избавить его от мучений. Быть может, это наказание было здесь и сейчас, когда каждое место, которого касалось её тепло, становилось таким ледяным без него, что было можно умереть.       Всё, что у него было, ушло на то, чтобы просто не раствориться в ней, чтобы сформулировать связное предложение:       — Мы уже давно выяснили, что моя температура выше, чем у большинства...       — Замолчи. С тебя градом пот льётся, — она отодвинулась на коленях назад, скрестила руки на груди и надкусила кончик большого пальца, задумавшись. Карна рванулся вперёд, пока не ударился о колено рёбрами, и вспомнил, почему точно не стоило этого делать.       — Могут ли Слуги заболеть...— вскочив, она бросилась через всю комнату, бормоча что-то себе под нос, в то же самое время просматривая корешки томов, которыми был завален почти весь её стол.       Ему нужно было уйти. Как только его ноги и руки перестанут быть расплавленной жидкостью, он уйдёт.       Она зашагала туда-сюда, остановилась, затем снова нарезала круг-другой, и наконец встала напротив него:       — Чем я могу помочь? — надавила она, и ответ застрял у него в горле. В голове бушевала война между тем, что он должен был и хотел сказать; она могла призвать Иштар или даже Кама-деву, чтобы снять это проклятие, или же... — Тебе нужна мана?       Карна вздрогнул так сильно, что она аж отпрыгнула, когда он поднялся на ноги. Он мучительно разрывался между необходимой потребностью, гравитацией влекущей к ней, и чуткостью, требовавшей быть так далеко от неё, как это физически возможно, и посреди двух противоборствующих сил его, парализованного, колотила дрожь.       — Я... — она предлагала сама. Сама перспектива перегрузила мозг: каждый непрошеный образ всплыл и взял в осаду его разум, каждый способ, как он мог целовать её, каждый звук, который он мог из неё вытянуть, каждый сантиметр кожи, по которому он мог провести пальцами, языком и зубами...       — Ты никогда не просил маны, поэтому я уж начала думать, что тебе она не нужна, — она до сих пор разговаривала с ним, заламывая руки в попытке оправдать своё предположение. Его реакция, должно быть, поразила её в равной степени, если не заставила думать, что ему не нужно от неё никакого мана-трансфера, что было в корне неверно. — Извини, если я не заметила, что что-то было нужно, но всё в порядке!       — Нет, — не в порядке. Её решение подходило другой проблеме и эту бы только усугубило. Лишь малейшей искры её магии в его голове было достаточно, чтобы сломить его решимость, и он уже не был уверен, что его рациональность переживёт активное её вливание.       — Мы можем легко это исправить!       — Мастер, — как бы она не планировала передать ему ману, способ всё равно не был таким, как думал о нём Карна, хоть холодный корыстный голос на задворках мыслей и убеждал его, что именно так: она предлагала, она знала, что это значило, но даже если нет, она не стала бы возражать, особенно когда он увидел предательский румянец, поднимавшийся выше по её шее.       — Сейчас в любом случае самый подходящий момент. У меня куча времени на отдых безо всяких Сингулярностей на горизонте, поэтому только скажи.       Да.       — Нет, — заявил он громче, упрекая себя больше всего, — я в порядке. Тебе не нужно волноваться.       — Ты продолжаешь так повторять, хотя я вижу, что это неправда, — в её голосе сквозило отчаяние, и он знал, что это от разочарования, но в этом возбуждённом состоянии оно только разожгло что-то в основании позвоночника, что рвалось прямо в мозг. — Дай мне помочь тебе, — взмолилась она и потянулась к его дрожащим рукам.       Он отшатнулся — выражение предательства на её лице превратилось в пытку, но он не мог позволить ей снова себя коснуться, не тогда, когда он был словно туго натянутой тетивой, которая в любой момент может лопнуть. От человека оставалось всё меньше — лишь тонкая оболочка, натянутая на едва сдерживаемую массу желаний как на растопку, только и ждавшую искры.       Он отвернулся к закрытой двери её комнаты, готовый просунуть руку через клавиши на панели, если бы это помогло ей открыться быстрее. Он не мог здесь оставаться. Ему нужно было уйти.       — Карна, пожалуйста, — она подалась вперёд, её пальцы нашли место над бронёй его локтя, и, несмотря на достаточную силу, чтобы владеть несколькими божественными астрами, он заякорен там, и вся гравитация Земли была абсолютным ничем по сравнению с её существованием. Он должен был убежать, стряхнуть её, избежать соблазна, которым являлось только одно её присутствие, так мощно усиленное проклятием, но он не мог. Тепло её руки просочилось в его кости, подожгло их, и он просто не мог.       Он обернулся к ней, сцепляя руки так нежно, как только возможно, вокруг ее головы, и он проглотил ее изумление, выдыхая своё собственное дыхание жизни обратно в неё. Изгиб ее губ был действительно так же опасен, как и Виджайя. Вкратце он задался вопросом, поэтому ли его биологическая мать выбрала Солнце из всех божеств, когда призывала свою мантру, была ли она тоже ослеплена теплом, комфортом и вкусом такого яркого света.       Мастер издала удивлённый всхлип, который Карна поглотил, запуская свои пальцы в её волосы, когда убедил её губы открыться ему, настойчиво добиваясь больше жара, больше звуков, больше...       Его броня исчезла, присутствие духа моментально испарилось, поскольку каждая частичка его существа подчинилась её реакции, но последними остатками разума он догадался убрать шипы, прежде чем он прижал её к себе ещё ближе. Одной рукой он снова обхватил её талию, так идеально обнимая, что оставалось только немного согнуть в предплечье, чтобы она притянулась к нему. Мастер упёрлась ладонями ему в грудь — дрожь восторга, пробежавшая по его спине, была наэлектризована — и на этот раз клубившийся в её горле шум, несомненно, обратился тихим стоном.       Карна не мог отличить головокружительное ощущение вливавшейся в него маны от чувства, что она просто была сейчас с ним — он был опьянён всем и не удовлетворён до конца ничем. Он без усилий приподнял её одной рукой — у неё перехватило дыхание, — и опустил на кровать. Мастер чуть ли не утонула в покрывале, и её грудь тяжело вздымалась.       Её мысленный образ не отдавал ей должного: блестящие губы слегка опухли благодаря его «помощи», её глаза были маняще полуприкрыты; каждый отблеск света, падавший на её волосы, сложился в сверкавшую корону вокруг головы.       Почему он всегда отказывал себе в этом?       Он забрался на неё, захватил в клетку из своего тела, не желая упускать этот момент — вор, наложивший свои руки на сокровище, лишь временно подаренное небесами миру. Её местами обнажённая кожа требовала, чтобы её касались и запоминали, и Карна проследил теперь знакомый ему изгиб талии вниз, вокруг и обратно к её животу; пальцы проникли под её топ. Её спина изогнулась, когда он вжал их в её пупок — глаза широко раскрылись, словно что-то ища. У него не было для неё ответов, только обжигавшая потребность, которую нужно было удовлетворить — или он, рождённый от Бога солнца, сгорит дотла. Он опустился на её горло — зубы легко царапнули линию её челюсти и куснули местечко за ухом, успокаивая языком, ласкавшим её кожу и отчаянно пробовавшим на вкус. Всё так, как он себе и представлял, и он всего лишь был изголодавшимся мужчиной, наслаждавшийся взрывом сладости, который наконец насытил его.       Он опустил одну ногу между её, упираясь коленом в её сведённые бёдра, и Мастер окаменела.       — К-карна, — её голос надломился, когда рука, прослеживавшая карту её кожи, двинулась по ткани её юбки до колена, сжав его перед тем, как погрузиться в нежность внутренней стороны бедра и удержать на сгибе руки так, чтобы прижаться ещё ближе. — Это не... Что... — она приглушила сдавленный звук тыльной стороной ладони, когда его зубы погрузились туда, где соединяются шея и плечо.       — Мастер, — умудрился он сказать, тяжело дыша и отстраняясь, чтобы поймать её взгляд. — Прости, но...       Последние остатки его здравого смысла понимали её нерешительность, но они были беспомощны, чтобы остановить его, пленника всепоглощавшего голода, охватившего его. У него больше не было контроля, но если она действительно была против, то ей всего лишь было нужно сказать, и никакие проклятия не заставили бы его принудить её. Он будет опустошён — её отказ сломает его, оставит после себя пропасть, которая больше никогда не даст ему понять, как это — быть с ней вот так, и он скорее примет тысячу стрел Арджуны, чем такую судьбу, но безоговорочно подчинится её желанию.       Свободной рукой он приподнял её подбородок, проводя большим пальцем по её губе, пока произносил слова прямо в её рот:       — Я не хочу останавливаться.