любовь — огонь, что жжёт тебя незримо

      Наложить стрелу. Вытянуть руку. Натянуть тетиву.       Отпустить.       Даже когда он поклялся отставить в сторону свой долг как Бога любви в своей новой «заимствованной» форме, когда лук из сахарного тростника прокис, а цветочные стрелы увяли, его мастерство лучника не уменьшилось ни на йоту. Стрела рассекла воздух даже не вздохом — самым первым дыханием ребёнка, движением таким же естественным для его существа, как и сама жизнь.       Это было всем предупреждением, которое было адресовано Карне — он в самом деле был Атимахаратхи, которого даже малейшее дуновение ветра извещало о приближавшейся атаке, — и мирные коридоры Халдеи не дали ему достаточно времени, чтобы призвать своё оружие и отразить её. Стреле были нипочём свирепые шипы на его перчатках, она свободно проникла сквозь бреши в его золотой броне, которая двигалась по телу, пытаясь защитить, но даже у его неуязвимости был предел. Священный дар отца Карны не давал возможности никакому смертному, демону или богу смертельно ранить его дитя, но это был удар от того, кто был лишён своего тела и не ставшего ни смертным, ни божеством, и он вовсе не был предназначен убить. Перекрученный стебель глубоко вонзился в обнажённую грудь по самое оперение — Карна отшатнулся и закашлялся, усеивая подбородок кровью, что стекала вниз. Непредвиденное последствие, но контраст алого на алебастровой коже груди поразил его до глубины души. Неуязвим, но не защищён от боли.       Как и все остальные.       Кама смотрел на отразившуюся на его лице ярость, приветствовал какое бы то ни было пламя, которое, по мнению сына Сурьи, может потягаться со всепоглощающим гневом Шивы, уничтожившим его тело и сущность, и улыбался. Острый, как коготь орла, пронзавший пойманного зайца, и такой же злобный, как законы природы и зверей. Такой же жестокий, как весь мир, приносящий несчастья.       Им обоим досталось: они были покинуты теми, кто должен был их любить, лишёны своей плоти, принесёны в жертву ради чужой истории. Это было почти что проявление доброты.       — Нет ничего плохого в том, чтобы иногда побыть эгоистом, — сказал он Герою милосердия своим самым утешающим и мелодичным голосом. Стрела раскрылась и распустилась тысячью появлявшихся друг за другом прекрасных цветков. Карна в отчаянии сжал пригоршню расцвётших бутонов, пытаясь вытащить их, но дар Бога любви уже пустил корни в его сердце. Лепестки вместе со стеблями рассыпались между его пальцами, исчезая на несуществующем ветру как пыль, как пепел.       Аромат цветов не мог полностью перебить едкий и резкий запах обугленной кожи.       Ничто не могло его скрыть.       — Кама-дева, — потребовал ответа Карна с копьём в руке — его броня таяла, становясь одним целым с оружием. — Что же ты наделал?       Халдея взорвалась тревогой в этом секторе. Включилась автоматическая запись, осуждавшая несанкционированное высвобождение Благородного Фантазма, все Слуги, находящиеся в бою, должны немедленно сложить оружие и отступить, и Кама по её команде отступил. Он готов был поставить на свою безопасность, будучи Слугой эксцентричного халдейского Мастера, но недоверие Карны к нему не уменьшилось даже с тех пор, как его призвали в качестве их союзника. Пусть он не убьёт его и не причинит вреда их Мастеру, Кама не мог себе гарантировать, что ему не причинят боли. В конце концов, Герой милосердия оставался, прежде всего, воином.       Все Слуги, находящиеся в бою, должны немедленно отступить.       — Увидим, не так ли? — запел перезвоном стеклянных колокольчиков Кама в теле, больше напоминавшим ему жену и другую его ипостась Рати, чем его собственное, и ускользнул в свою духовную форму прежде, чем попал под огонь.       Сложить оружие. Решением систем «ШЕБА» и «ТРИСМЕГИСТ» предупредительными мерами считать разрыв лей-линий.       Карна атаковал — сера и ярость, — но даже когда кожа Камы облезла от пламени, охватившего дитя Сурьи ещё одним бесполезно потраченным даром, оно не стало огнём Шивы, не могло коснуться его души, и он сбежал в эфир. Карна взревел в отчаянии и разочаровании, рассеивая своё оружие жестоким взмахом, опаливившим стену, но обрадовавшим автоматическую систему, чирикнувшую «благодарим за ваше сотрудничество». Он вытер кровь с подбородка, прижал ладонь к груди, пока рана не затянулась, бросил с вызовом взгляд на то место, где только что был Кама, объявляя без слов, что он так или иначе выиграет у бога-садиста в будущем.       Пустой жест.       Далеко не все святые могли выстоять перед своими желаниями, особенно незаконорождённые сыновья богов, которые так искренне чего-то хотели, но не позволяли себе. Карна мог играть в аскета, но Кама не был слеп. Он легко раскусил Героя милосердия, отказывавшего себе во всём ради собственных идеалов. Он мог скрывать свои желания, хоронить их, пока окончательно не поверил бы в свой безграничный альтруизм и отсутствие даже капли эгоистичности, но нельзя было скрыть от бога то, воплощением чего он являлся. Кама видел его насквозь, видел, что больше всего он жаждал то, что он всегда хотел, ради чего жил, желая, и погиб, не прекращая желать. Привязанность. Любовь.       Но Карна никогда не позволил бы себе даже то, что открыто предлагали — а это предлагали. В отличие от Героя милосердия, Кама далеко не был дураком, и видел, что тот же самый человек, на котором сосредоточено сердце Карны, был тем, кто открыл своё ему. Это было приглашением; она никогда не потянет, а он никогда не толкнёт.       Поэтому Кама, «отлынивавший» от своих обязанностей Бог любви, сделал это за них.       Это была просто прихоть, а не благожелательность. Это была жалость к тому, кто был похож на него. Это была игра на чужое состояние. Маленькая возможность — такая редкая в этом нечестном мире, — что открытые чувства будут встречены взаимностью, и наконец те, кто заслуживали, но были несправедливо отвергнуты, получат хоть небольшую часть того, что им причитается, в качестве возмещения. Или же такие поспешные перемены в их рискованных, тщательно выстроенных отношениях выльются в страх и негодование, порождающие ненависть, почти такую же, как сорняк, цветущий там, где всё перевёрнуто вверх дном, оставлено уязвимым и без присмотра.       Он получит удовольствие от любого исхода, хотя он никоим образом не пройдёт мимо сжигаемых мостов.       Оставалось только подождать.