Умереть в объятиях лаванды

Чонин не плакал давно. А сейчас он ревёт навзрыд лишь от одного предложения Минхо. Джисон скоро умрёт. Он так ждал, когда брат придёт домой, после недели отдыха у Джисона. Чонин был так рад видеть его в дверях ранним утром. Они долго обнимались, и Минхо выглядел тоже счастливым, увидев брата за столь долгое время. Но вся идиллия быстро разрушилась, словно организм Джисона, одной лишь новостью от старшего брата. Минхо рассказал Чонину всё. А после изрисовал его душу колючими цветами, рассказав о скорой смерти друга. Чонин всхлипывает. Он не может успокоиться уже очень долго. Периодически истерика исчезает, и он просто смотрит в одну точку, надеясь на то, что это всё сон. Но рядом сидит такой же убитый Минхо. Он легонько гладит младшего брата по коленке и беззвучно вопит о том, как ему жаль. Уже ничем не помочь. Никому из них. Джисон и Чонин хорошие друзья. Такая ужасная новость убивает Чонина горькими слезами изнутри. Душа скребётся и ревёт. Ребёнок мучается, плачет, но ничего не может сделать. — Когда ты признаешься ему? — Чонин хрипит вопрос слишком тихо. Минхо тяжело вздыхает. Прошла неделя с его переезда к Джисону. А он всё медлит. На самом деле вечерами так трудно вымолвить из себя хоть слово, что Минхо слабеет с каждым разом. Он чувствует себя ужасным слабаком и чудовищем. Его выедают черти ожидания изнутри. Не позволяют душе открыться умирающему человеку. И Минхо терпит. Будто от этого что-то изменится. Даже, если он признается, что будет? Ничего. Джисон настолько слаб, что даже не будет пытаться его оттолкнуть. И Минхо знает это. Но каждый раз рот будто зашивают, и он как под дулом пистолета молчит. — Чонин… я понятия не имею, — он вдыхает. Голос дрожит. Его душа дрожит, пока он думает об этих двух вещах. Нужно признаться. Джисон скоро умрёт. Это очень трудно. Противостоять своим мыслям. Минхо, кажется, боится сломаться. Особенно после смерти дорогого человека. Чонин обнимает его. Еле-еле. В нём самом здравый рассудок едва держится. Минхо тоже хватает только на объятия. — Я хочу увидеться с ним, — мямлит Чонин на ухо. Он кажется совсем безнадёжным. Пережить такое — очень трудно. А Чонин ещё совсем ребёнок. Да даже Минхо в такой ситуации кажется ребёнком. — У тебя последний год в школе. Тебе же учиться надо. Чонин из дома не вылезает ни на минуту. Заваливает себя литературой, другими языками и вокалом. Он сильный в этой сфере. И очень целеустремлённый. Но к Джисону сейчас хочется, как никогда раньше. — Плевать, я не настолько занят, чтобы не увидеть его. Чонин спрыгивает с дивана и мчится переодеваться. Будто Джисон умрёт прямо сейчас, а не в конце месяца. Он боится не успеть. Хотя друг должен быть дома, но Чонин всё равно торопится. Они переступают порог джисоновой квартиры уже через двадцать минут. У Чонина сердце колотится, как у бешеного. Он вбегает в спальню и кидается на Джисона с объятиями. Слёзы вновь текут из глаз потоком. А Джисон лишь в ответ прижимает его к себе ближе. От Чонина веет мраком и напряжением. Он пропитан злостью и ароматом цветущих роз с примесью лаванды. Джисон понимает, что братья обнимались. Но не ревнует, лишь вдыхает поглубже чонинов запах и слегка улыбается. Он теперь измученный, истерзанный и брошенный к ногам старухи-смерти мальчишка. Который нужен лишь Минхо и Чонину. А ему этого достаточно с головой. Чонин плачет ему в плечо, трясущимися руками прижимая сильнее. Джисон лишь измученно улыбается и гладит того по голове. Запыхавшийся Минхо стоит в дверях и смотрит с сожалением. Ему так чертовски жаль их всех. Он ничего уже не изменит. Лишь попытается сделать жизнь Джисона чуточку веселее.

***

— Пойдём, — Минхо кивает Джисону на открытую дверь. Они добираются до леса своим ходом. Минхо вновь ведёт Джисона под руку, сливаясь с его запахом идеально. На улице ярко светит солнце, а в душе у Джисона град с ливнем, что не успокоится, пока пневмония окончательно не удушит лёгкие. Раскладывая на простыню продукты, Джисон следит за милым Минхо, что почти постоянно чихает из-за яркого солнца. И он смеётся. Как в детстве. Они бегают по траве. Воруют у соседей, миловидных бабушек за семьдесят, яблоки и ягоды. В особо жаркие дни тонут в любимом озере. По ночам окунаются в него же голышом. Вместе, за руку, сбегают от ёбнутой мамаши Джисона и задыхаются в объятиях друг друга. А Джисон хватает носом побольше лаванды. А Минхо — побольше имбиря. И это самое счастливое детство. Закрыв глаза на побои, на глубокие шрамы на теле Джисона, можно так сказать. Но Минхо ненавидит эту ублюдину всем сердцем. И про детство Джисона не может сказать такого. Хотя им было чертовски весело и глупо. Они срывали подсолнухи и ели семечки, болтая ногами по воде. Кормили коров на местной ферме у доброго дядьки капустой и морковью. А на совместных ночёвках целовали лица друг друга рассказами о будущей жизни. Они были счастливы вдвоем. И сейчас Джисон так же заливисто смеётся. Как тогда. И каждый из них настолько глуп. За целую жизнь они и слова не смогли вымолвить, что бы смогло подтолкнуть другого к более смелым действиям. Минхо сваливает всю вину на себя. Он не позволит своим мыслям заполнить его голову о том, что Джисон тоже трус. Джисон мягко валит его на шёлковую траву. Ложится ему на грудь, прислушиваясь к сердцебиению парня. Чертовски хорошо. У Джисона желание пролежать так до конца июля и, возможно, помереть на руках друга. Прямо на руках лаванды. Они лежат так очень долго. Но кажется, будто всего лишь пять секунд. Джисон кушает вкусные ягоды, смотря влюблённому Минхо в глаза таким же влюблённым взглядом. Минхо гладит его руку большим пальцем. Была б его воля, он бы никогда не отпускал её. Не отпускал бы Джисона. Он вновь тянется к книге после трёхчасового молчания. Кажется, связки атрофировались, и он не сможет сейчас заговорить. Но рассказ в книге читается до необычного легко. Его голос успокаивает чертей волнения в Джисоне, и он вновь ложится тому на колени, смотря вверх. Джисон невзначай переплетает их пальцы вместе, терзая своё сердце стрелами любви. Ладони уже потеют. Никто не смеет прервать эту идиллию. Джисон наслаждается последними поистине прекрасными моментами и всё глубже дышит Минхо в живот. Утыкается носом в вязаный тонкий свитер мятного цвета и вслушивается в нотки мелодичного голоса. А Минхо ему душу успокаивает, укладывает чертей спать и закрывает их в сейфе на самый крепкий замок. Ничто не вечно. Целый день царят кучевые облака. И к вечеру собираются тёмные тучи. Минхо поторапливает Джисона домой. Добираться им долго. Джисон и не торопится. Принимает на себя свежие капли прохладного дождя и тянет Минхо на себя. Тот пытается скорее попасть домой. Опять же: волнуется за Джисона. Тот промокнет и простудится. Не дай Господь, чтобы он умер раньше. Минхо вытягивает из него жизнь на ещё несколько дней, а тот перерезает эту верёвку. — Джисон, заболеешь. Звучит глупо. Джисон грустно смеётся. Послушно следует за другом, что за руку ведёт его к дому через улочки, чтобы меньше дождя попало на него. Ветер сдувает мокрое лицо каждого. Щекочет чувствительную кожу и размазывает капли по губам. Джисон, словно послушный мальчик, идёт следом за Минхо. А в детстве они прыгали по лужам. Пили яд из них и купались во время грозы. Не боялись ничего. Даже получить электрозаряд в тело. Не боялись даже сгореть в объятиях. Минхо резко останавливается. Они выполнили три желания из списка Джисона, что состоит из шести пунктов. — Ты помнишь четвёртое желание? С ресниц Минхо стекает вода. На голове всё мокро и капает на асфальт. Такой же мокрый, как и его сердце. Оно истекает кровью и волнением. Если не сейчас, то когда? Уже никогда. Погода любит их. Специально подстроилась под четвёртое желание. А Джисон глупо хлопает ресницами и сжимает прохладную руку друга крепче. Лаванда почти не слышна. Она смешалась со свежестью и асфальтом. Её закатали в него и оставили засыхать. А после полили дождём. Пресным и холодным. — О чём ты? Не помню. Минхо ведёт его на открытую поляну парка. Сумка с остатками еды выпадает из рук. Он смотрит настойчиво. Слова сейчас не нужны совсем. Да и нечего говорить. Нужно делать. Полянка одинокая. Они стоят ровно посередине. Дождь льёт рекой, как кашель у Джисона без Минхо. Минхо осторожно касается его щеки рукой и целует. Обжигает его почти ледяные губы своими. Джисон моментально прячется в его душу своими руками. Укрывается его запахом, словно одеялом. Вкус имбиря на языке Минхо потрясающий. Он оставляет после себя приятный осадок пряностей. Минхо с удовольствием лижет чужие губы и упивается моментом. Джисон яро отвечает, тянет воротник ветровки Минхо на себя и вниз, будто боится свалиться с ног. У них голова кругом идёт. Руки Минхо лежат на талии Джисона идеально. Он держит его крепко, пытаясь слиться запахами и губами. Они настолько вкусны, что кажутся запретным плодом, что надкусила Ева. Но сейчас его кусает Минхо. И только он. Навсегда. Джисон почти скулит, когда чувствует расстояние. Такое противное и ужасное, что желание вновь упереться носом в чужой возрастает в тысячи раз. Он не может терпеть этого притяжения и сопротивляться с ним. Но Минхо тяжело дышит. Его хватает лишь на лёгкое прикосновение их лбов. Джисон кашляет, разрывая для себя спокойную атмосферу. Минхо словно стекла пожевал. У него губы кровоточат от нехватки имбиря. Он тянется вновь и вновь. Они целуются снова и снова. Не имеют ни единой мысли об разрыве. И всё больше делятся родными потребностями. Джисон, в конец уставший, кладёт голову ему на плечо. Принимает тихое бормотание ни о чём себе на ухо. И прикрывает глаза, омывая лицо дождём и солёными слезами. А Минхо гладит его шипами по шее. Вновь обжигает своими жгучими поцелуями и не может насытиться. — Я никуда не уйду, слышишь? Он режет ему душу на части и повторяет одно и то же миллион раз. Шепчет, шепчет. Разрывает шелест капель по листве деревьев. А Джисон спокойно берёт его лицо в свои ладони и смотрит долго, пристально. — Ты очень мне нужен, — целует его в губы, задерживаясь надолго, — я тебя люблю.