I will fix you

      На самом деле, Чонгук никогда не жаловался на жизнь (ну, почти никогда). Она была к нему если не любезна, то точно снисходительна. Никогда особенно не прессовала, но и доброй тетушкой не была.       Его родители клялись у алтаря в вечной любви, когда у матушки уже был хороший такой живот. Из-за того, что брак, по своей сути, был вынужденным, долго он не продлился. Отец не то ходил налево, не то просто сбегал из дома, чтобы поменьше находиться в атмосфере тотального внутреннего несчастья, неумолимо сжиравшего его изнутри.       Но в своем сыне он души не чаял. Всякие там игрушки, мороженки и разговоры по душам — всё было. Иногда отец ложился с ним рядом и рассказывал сказки перед сном. Обычно в этих сказках принца заставляли делать то, чего он не хотел, и принимать решение всей жизни, которое он не согласен был принимать. Отец живописал о том, как принц был связан по рукам и ногам настолько, что даже дышать не мог. И на вопрос любопытного Чонгука: «А как же принцесса?», отец замолкал, задумывался, а потом отвечал: «Она тоже была несчастна. Они оба были несчастны». Гук очень любил сказки, но «сказки» отца всегда действовали на него угнетающе (ну, это и неудивительно), и после его ухода из комнаты Чонгук еще долго лежал с открытыми глазами.       Когда ему стукнуло двенадцать, пытка родителей под названием «брак» наконец-то успешно завершилась. Причем, пыткой это было для всех троих. «Стерпится-слюбится» — это не о них. Да и вообще, что за выражение такое: «стерпится-слюбится» — когда это «терпеть» стало приравниваться к любви и счастью?       Отец сразу же свалил из Пусана в Сеул, но о своей семье не забыл. Даже больше — как только такой желанный штамп о разводе был поставлен, отец с матушкой, как по взмаху волшебной палочки (Чонгук всё еще любил сказки), перестали ссориться, и научились выражать свои мысли без взаимных оскорблений и обид.       Они оба сошлись во мнении, что их приоритет — счастье Чонгука (наконец-то), и такой долгожданный штиль воцарился в жизни троих.       Чонгук жил с мамой в Пусане, отец в обязательном порядке раз в месяц приезжал из Сеула и все выходные проводил с ним. Когда Гук стал старше, он сам стал ездить к отцу в Сеул, тем более его мама наконец-то нашла свое истинное счастье и повторно вышла замуж. Отчим был нормальным (никаких претензий у Чона к нему не было), но особо он с ним не сближался — просто не хотел.       Ему больше нравилось тусить у отца в магазине, который тот открыл в северо-западном пригороде Сеула — в Ильсане. Это был настоящий виниловый рай, который посещали в основном только постоянные клиенты — любители особого звучания музыки, которых стремительно движущийся технический прогресс не особенно впечатлял.       Здесь можно было часами перебирать хрупкие пластинки, слушать и наслаждаться музыкой, в звучании которой ощущалось самое ценное — быстро утекающее время. Кофеварка работала исправно, а кофе был просто божественный. Здесь можно было сидеть и болтать с отцом обо всём на свете или просто молчать, наблюдая за бесконечным потоком людей, медленно проплывающим в окне туда и сюда.       На соседней улице отец выкупил небольшой домик, который был не в самом лучшем состоянии, но буквально за год сумел отремонтировать его и сделать комфортным для проживания одного холостого мужчины, который всё свое время проводил в своем магазине.       Подросток из Чонгука получился ершистый. Бывало, он просто сбегал с уроков и брал билет на ближайший автобус до Сеула, чтобы спустя 5 часов взмыленный, с одним школьным рюкзаком, оказаться на пороге отцовского магазина. Тот поднимал взгляд, кивал, как будто ничего особенно не происходило, и только рука тянулась к телефону, чтобы отбить сообщение бывшей жене: «Гуки жив, со мной, через пару дней вернется назад».       Однажды перед сном Чонгук (всё еще любивший сказки) попросил отца рассказать ему одну. Отец по старой традиции лег рядом, поглаживая непослушные волосы сына, и задумался.       — Один принц запутался в себе и в своей жизни. Он много себя жалел и ничего не делал, чтобы что-то изменить. И тем самым портил жизнь всем вокруг. Но однажды он взял себя в руки и решил выбраться из тех зыбучих песков, в которых он оказался и которые затягивали его всё глубже. Не только ради себя, но и ради тех, кто был рядом с ним.       — И как, у него получилось? — сонным голосом полюбопытствовал Чонгук, который стремительно проваливался в сон.       Он не видел улыбки отца, но чувствовал ее в его голосе, когда тот прошептал:       — Да, Гуки, у него получилось. Он выбрался из тех зыбучих песков.       Благодаря хорошим оценкам после окончания школы Чонгук поступил в Сеульский национальный университет на факультет бизнеса. Почему именно бизнеса? Чонгук и сам толком не знал. Наверное, повлияла мать, утверждавшая, что все факультеты, связанные с деньгами, обязательно принесут деньги. Наверное, повлиял отец со своим небольшим бизнесом, который он отказывался расширять (а Гук этого не понимал). В любом случае, он успешно расправился со всеми заданиями, необходимыми для поступления, его школьный аттестат пестрел высокими баллами и многочисленными отметками об общественной работе, и написал настолько проникновенное мотивационное письмо, что вся приемная комиссия умылась слезами.       Да, Чонгук поступил, чтобы в один прекрасный день осознать, что он больше не верит в сказки.       После успешного выпуска из университета отец вручил ошарашенному Чонгуку ключи от своего дома и от своего магазина.       — Гуки, теперь это всё — твое. Я ждал, пока ты станешь взрослым, чтобы сделать то, о чём я давно мечтал.       То, о чем давно мечтал отец Чонгука, оказалась возможностью уехать к своей возлюбленной, с которой он виделся от силы раз пять.       Как выяснилось, однажды в магазин отца забрела туристка из (о, Боже!) Новой Зеландии (Чонгук на самом деле сомневался, что люди из Новой Зеландии куда-то ездят и вообще существуют). Три дня счастья на смятых простынях в доме отца (Чонгук обязательно выбросит потом все простыни) и жаркая просьба уехать с ней.       Отец Чонгука долго не мог решиться. Было еще несколько встреч на нейтральных территориях (Гук помнил, как несколько раз заменял отца в магазине, когда тот ездил в жутко важные командировки, и возвращался из них необычайно счастливым).       Он пообещал своей новозеландской возлюбленной, что дождется окончания учебы сына. И вот этот счастливый миг настал. Поэтому всё еще ошарашенный Чонгук держал в руках ключи, а отец рассказывал, что завтра у них назначена встреча у нотариуса. И вообще в Новой Зеландии у семьи его возлюбленной есть целая ферма с овечками, которые пасутся в зеленых горах и хозяева их собственноручно (!) остригают.       Наверное, желание отца собственноручно остригать новозеландских овец сыграло свою роль в том, что Чонгук всё же обнял отца и попросил его быть счастливым и прислать ему что-нибудь полезное из овечьей шерсти.       Тем более, как тараторил отец, овечья шерсть обладает целебными свойствами благодаря содержащемуся в ней ланолину, благотворно воздействующего на мышцы и суставы, стимулируя кровообращение. Что является просто находкой для тех, кто страдает от радикулита, остеохондроза и высокого кровяного давления. Чонгук от этого всего не страдал, но согласно кивал. Он видел, что отец волновался, и возможно даже был готов к тому, что Чонгук скажет: «Нет, отец, я запрещаю, живи здесь холостым и несчастливым и умри в этом своем магазинчике!»       Гук, конечно же, такого не сказал, и отец, в конце концов, разрыдался, прося прощение за то, что во второй раз его бросает. Чонгук никому не признается, что тоже плакал, и тоже просил у отца прощение за свой характер и частые подростковые срывы. Потом они пили вместе соджу (впервые он бухал с отцом!) и в отключке завалились спать. Чтобы утром свеженькие, как огурчики, сидеть в нотариальной конторе и ставить подписи на документах о дарении собственности.       Еще через пару недель они стояли в аэропорту, и дико волнующийся отец крепко-крепко обнимал почти не плачущего Чонгука. В тот момент Гук даже немного вернул свою веру в сказки, когда смотрел на паникующего, но счастливого отца.       — Гуки, наш с Энни дом — твой дом. Она очень любит тебя, хоть и заочно. Приезжай, как только захочешь приехать, — отец улыбнулся. — Как раньше, когда просто срывался с уроков и брал билет из Пусана в Сеул.       Чонгук кивал, но пока что знакомиться с будущей мачехой не спешил. Он знал, что это расстраивало отца, но всё же у Гука был свой внутренний предел — он уже видел мать счастливой в объятиях отчима. Видеть отца с мачехой он тупо не хотел. Как ни крути, эта неведомая Энн забирала его отца куда-то в мир зеленых лугов и пушистых наглых овец (Чонгук ни капли не сомневался, что эти создания с капризными мордашками — 100% наглые).       И Гук не признается, но эти чертовы овцы ему даже стали сниться. Еще непонятно, кто на самом деле уводил отца из жизни Чонгука — Энн или всё же овцы.       — Я верю, что этот магазин принесет тебе счастье. Как принес в свое время мне.       Отец кивнул на прощание и, не оборачиваясь, ушел за черту зоны регистрации.       Это было три года назад. Три спокойных для Чонгука года, когда он обустроил свой быт и собственный уютный мирок (вот здесь будет стоять тумбочка, здесь ваза с цветами, а там — моя уверенность в завтрашнем дне). А сейчас Чонгук гипнотизировал глазами свой телефон, где красовалось «Новозеландский фермер 🐑», и заставлял себя нажать кнопку вызова.       Разрыв во времени был всего три часа, и Чонгук знал, что сейчас отец должен был, минут десять как, позавтракав, сидеть в своей мастерской (отец увлекся деревянными поделками, которые отдавал потом в оклендские сувенирные магазинчики).       Наконец Чон, обреченно вздохнув, набрал номер отца. Тот ответил практически мгновенно, как будто ждал этого звонка.       — Гуки! Ты! Какой сюрприз! Как ты? Подожди. Эй, Энн, поздоровайся, это Гуки! — Чонгук лишь протестующе сжал губы в тонкую полоску.       — Здравствуй, Чонгук-и, — тут же послышалось в трубке.       — Здравствуйте, миссис Чон, — Гук постарался сделать свой голос максимально милым.       — Как ты? — пропела Энн уже на английском (в корейском новоявленная миссис Чон пока ну очень плавала). — Сеульские девчонки не дают тебе прохода? Я не сомневаюсь! Но ни одна пока не тронула твое сердечко? Я знаю! Приезжай сюда, ты увидишь, насколько наши новозеландские красотки милые. Уверена, ты мгновенно в одну из них влюбишься!       — Конечно, — пробормотал Чонгук, который слышал всё это не в первый, и даже не во второй раз, — как только разгребусь с делами, так сразу же, — это Энн также слышала далеко не впервые.       Когда обмен любезностями закончился, и трубку наконец-то снова взял отец, Чонгук осознал, что не знает, как начать разговор. Его отец это прекрасно понимал — было бы глупостью считать, что сын позвонил ему в воскресенье в девять утра (в Корее вообще шесть) просто так.       — Как магазин? Всё в порядке?       — Да, там всё норм.       — Ты уже ездил в Кванджу? — в Кванджу был неплохой рынок продажи старых виниловых пластинок, куда съезжались все, кто хотел быстро, хоть и недорого, продать, и те, кто хотел много и желательно задешево купить.       — Да, был на прошлой неделе.       — Удачно?       — Ага.       Они немного помолчали.       — Отец, я хотел спросить, — Чонгук дождался отцовского «я весь во внимании, Гуки» и продолжил: — Что бы ты сказал, если бы я признался, что когда-то сделал что-то очень и очень плохое?       — Я бы не поверил в это.       — И всё же?       — Хм. Тогда бы я сказал, что мы все косячим — в большей или меньшей степени. Ну, мы же люди. Живые существа с кучей эмоций и с небольшим процентом мозгов. Принять неправильное решение — не такое уж редкое дело. К сожалению, все мы так делаем.       Чонгук сглотнул.       — И что же мне теперь делать? После того, как я знатно накосячил?       Отец не зря много лет провел в состоянии рефлексии, поэтому у него был готов ответ на этот вопрос.       — Думаю, всё дело не в том, что мы косячим (хотя нужно думать, что делаешь — это без сомнения). Всё дело в том, что мы делаем после того, как накосячили.       — И что же нужно делать?       — Как что? Исправлять то, что натворил. Этим умные люди и отличаются от неумных: умением брать на себя ответственность за свои косяки и пытаться исправить их последствия.       Чонгук поблагодарил отца и отключился. Возможно, ему следовало попросить этого совета еще пять лет назад.

***

      — Чонгук, я не в курсе, что именно ты знаешь и как хорошо ты был знаком с Тэхеном, но дело в том, что пять лет назад он бесследно исчез. И я даже не уверен, что он, на самом деле, еще жив.       Вам, наверное, этого не видно, но у Чонгука в этот момент как раз шевелятся и седеют волосы. Медленно, но уверенно.       — Минни, что ты говоришь? Что ты такое говоришь?! — в панике зачастил Чон. — Не шути так! Ты ведь шутишь, правда? — под конец его голос снизился до полуистеричного шепота. Чимин смотрел на него почти с жалостью.       Пак встал и подошел к мангалу, чтобы убрать от огня угольки мяса. Он аккуратно щипцами отправил их в мусорку. Затем повернулся к Чонгуку.       — Куки, почему ты настолько эмоционально реагируешь? Есть что-то, о чём я должен знать?