иногда крылья бабочки могут сломаться

Холодно. Холод везде, повсюду. От него не убежать. Он за тобой бежит, чтобы из объятий своих смертельных не выпускать. В длинных белых коридорах ни одной живой души. И ноги ватные, тяжелые, будто к ним грузы привязали, чтоб она убежать не могла. Но страх сильнее усталости, холода и боли. И Саша вперёд бежит, путаясь в бесконечных коридорах. И голоса за спиной становятся только громче с каждым шагом. Страшно. Она обессиленно падает на пол и уши руками закрывает, чтобы не слышать ужасный шепот. Всем телом чувствует, как холод к сердцу пробивается, намереваясь заморозить его навсегда. Но сердце сопротивляется — начинает сильнее стучать, отгоняя ужасный холод подальше от себя. Это не помогает. Боль разливается по всему телу. К лежачему телу миллион рук тянется, хотят хотя бы по кусочку себе забрать. И душераздирающий крик заставляет из последних сил сильнее уши зажать. Темнота. И только крик напоминает о том, что она ещё жива. Или это её собственный крик? Саша резко садится, жадно глотая воздух ртом. Воздуха слишком мало, нужно ещё больше. Даже открытое настежь окно не избавляет от ужасающего ощущения удушья. Соня её по щекам бьёт, чтобы в себя пришла скорее. А Саша на неё только большими глазами смотрит, да рот как рыба открывает, не в силах что-либо сказать. И тело совсем не слушается, да так, что Соне с Сонечкой её самим поить приходится. — Сашка, это просто кошмар, мы рядом, — Сонечка обнимает её крепко-крепко, пытаясь ледяное тело согреть. Но Саша уверена, что это не кошмар. Вернее, это не просто кошмар. Она в себя попала, в свою душу. Ни одной живой души рядом и дикий холод. И спасаться ей от всего придётся в одиночку. Никто не поможет. — Да… Мне уже легче, спасибо, — с хрипотцой в голосе отвечает она. Им бы сейчас успокоиться и спать дальше лечь, да не отпускают они её. Не убеждает их ни голос её, ни бешеное сердце, ни лёгкие, которым всё так же не хватает воздуха. Ей бы и самой сейчас попробовать снова заснуть, но не выйдет, она знает. Если уснет — снова попадёт туда, снова будет кричать, снова потревожит девочек. На часах три часа ночи. Надо продержаться четыре часа, а потом и весь учебный день. И кофе надо выпить, да покрепче. На часах уже четыре, когда девочки всё-таки успокаиваются и спать дальше ложатся, а Сашка тихо из комнаты выходит, направляясь в кухню. Крепкий горячий кофе приводит в чувства быстрее, чем что-либо ещё. От обжигающих глотков появляется ощущение, что она всё-таки живая, а не осталась навсегда там, в темных переулках души. За окном снег падает так красиво, словно снежинки танцуют вальс. И падают на землю, теряясь в миллионах других снежинок. Всё как у людей. Даже шум из гостиной не отвлекает Сашу от прекрасного зрелища. И когда руки теплые, до боли родные, за плечи её обнимают и к себе прижимают. Эти руки она из тысячи — нет, из миллионов — узнает. Такие руки только у одного, одни единственные. — Ты почему не спишь? — он ей в шею куда-то шепчет. И по телу предательские мурашки бегут. — Время уже позднее. — А ты? — она ему совсем холодно отвечает. Она к нему не поворачивается, продолжает в окно смотреть. Сейчас он последний, с кем хотелось бы хоть что-то обсуждать. С ним вообще ничего обсуждать не хочется. — Я первый спросил, — совершенно спокойно, без его привычного холода или агрессии. Сашка на это второй раз не поведется. Хватило тогда, когда он её сначала чуть ли не умирающую поддержал, а потом в наглую поцеловал. Так ещё и две недели её избегал. — А меня твой вопрос не интересует. Собственно, как и ответ. — Руки бы его убрать с себя, да не может. Показать хочет, что сильная, что ему её никак не сломить. Ваня её к себе прижимает ещё сильнее и вздыхает ей в плечо. — На разговор ты идти не хочешь, понятно. Саша не отвечает — понимает, что если рот откроет, то выскажет ему всё то, что накипело. А этого ей не нужно. Она и без него прекрасно справится — особенно без него. Как вырваться, когда сама не хочешь? Как убежать, если от него никуда не денешься? Как прожить эти оставшиеся полгода и наконец-то задышать свободно? Ушёл бы он наконец: из школы, из домика, из её жизни. Из жизни он не уйдет никак — въелся так, как зеленка в ткань. Да и не хочется, чтоб он уходил, хочется, чтобы дышать легче стало. Только когда он её отпускает легче не становится. Наоборот, вернуться к нему хочется и самой обнять. И когда он уходит хочется за ним рвануть, за руку крепко взять и не отпускать. И говорить часами о том, что терять его не хочется, что хочется навсегда рядом с ним остаться. И завтрак она какой день пропускает, лишь бы с ним не встречаться. В школе на миллионе дополнительных занятиях сидит после уроков, лишь бы не вернуться раньше, чем он на свои дополнительные уйдёт. В комнате запирается днями и выходит только когда понадобиться, лишь бы не пересекаться. Избегает? Конечно. А кто не избегал бы? — Либо ты сейчас все рассказываешь, — Соня её ловит возле комнаты, пока она убежать не успела. Саша всегда уходит раньше всех, чтобы ни с кем не разговаривать. И сейчас пыталась, но не успела. Караулила под дверью? Или время высчитала? — Либо я больше никогда в жизни с тобой не заговорю. Ни я, ни Сонька, ни Игорь. — Что рассказывать? — она глубокий вдох делает и улыбку натягивает. Как делала весь этот месяц, как собирается делать всю оставшуюся жизнь. — Что у тебя происходит и чем ты с нами не делишься, вот что рассказывай, — Соня её буквально к стене прижимает — чтобы не сбежала. А Саша сбегать и не собирается. А какой смысл, если уже поздно? — И да, времени достаточно. У тебя целый час есть. Ничего, кроме как рассказать ей всё, не остаётся. Она и рассказывает всё. И про то, что в ванной произошло, когда они всей компанией всю ночь проболтали.И про грубость его, когда она пыталась с Ваней как-то поговорить дома. И про поцелуй, после которого последовало длительное молчание, пока он к ней на кухне не подошёл. Всё-всё рассказала, что на сердце лежало. И от этого легче стало, и слезы наконец-то за весь этот период появились. Да такие, что остановиться никак не могут, и просто стекают реками по щекам. От объятий Сони чувство вины нахлынывает. Как она могла молчать об этом так долго и не довериться людям, которые за её счастье в кровь разобьются? Почему так боялась им открыть душу? Потому что дура, другого ответа здесь нет. — Голову бы ему открутить, да эта скотина новую отрастит, — злость у Сони неподдельная. И Саша даже смеётся, когда в голове представляет то, как эта маленькая девчушка такому лбу здоровому голову отрывает. — Тебе бы к Ирине Владимировне сходить и рассказать всё. Она уж точно нормальные советы даст. А то мы втроём только убьем его нахрен. Нет, к взрослым она не пойдёт, как бы не доверяла им. Не стоит в свои детские проблемы их вмешивать, она сама со всем разберётся. А если понадобится, то и прикончить его позволит, как и предложила Сонька. После разговора по душам будто камень упал. Больше не хочется никого избегать, а наоборот, снова быть со всеми, снова быть частью всего, что происходит. Какое же счастье снова сидеть вчетвером в комнате, укутавшись в одеяло и смеяться со всяких глупостей. — Красивый букетик, — хитро произносит Соня, — Данька подогнал? Надо будет ему сказать, что ты больше ромашки любишь, чем розы. У Сонечки сразу румянец на лице появляется. Видимо, не только от букетика, раз стыдливо глазки свои опускает. — Не надо, я теперь и розы люблю, — она произносит это совсем тихо, буквально шепотом. Но это хватает, чтобы Игорь смеяться начал. — Смотрю, сестрица по уши влюбилась, — У Игоря смех заразительный. В голос смеются все, кроме Сонечки. Сонечка вообще вся красная сидит — похлеще, чем Сашка во время поцелуя. — Познакомиться с ним хотя бы надо. Да уж, думает Сашка, при знакомстве он многое узнает об этой — пока что не — парочке. И о Сонечке, которая Даню вообще не смущается. Поспорить даже хочется на то, как скоро у них отношения начнутся, но не может — её прикончат сразу же. Причём шесть рук одновременно. Или восемь, если и Даня об этом узнает. И чай с ромашкой помогает сконцентрироваться, когда она вечером сидит за уроками в столовой. Всё-таки есть что-то хорошее в том, что она бегала ото всех и старалась в учебе захлебнулась — успеваемость выше стала. И любовь к учебе появилась, хотя раньше и мечтать не могла об этом. Из-за расслабленности даже сбежать не хочется, когда всё те же знакомые руки учебник у неё забирают и в глаза посмотреть заставляют. А в глазах в этих утонуть хочется. — Может поговорим уже? — он опять серьезен. Опять смотрит так, будто она нашкодивший ребенок. — Ты уже месяц от меня бегаешь. Не надоело? — А тебе меня две недели дома не надоедало избегать? — Надоедало, — произносит с улыбкой. Но улыбка мягкая, не издевательская. Хотя, этот придурок играть может получше признанных актёров страны. — Но я не хотел тебя тревожить. — Ну так и сейчас меня не трогай! — Саша из его рук учебник забирает резко, случайно корешком стукнув его по лбу. Так ему и надо, глядишь, мозги на место встанут, если они у него вообще есть. — Займись своими делами наконец, отвали от меня. — Что я сделал такого, что ты так злишься? — Правда не понимает или притворяется? Хотя, какая разница. Слушать его оправдания совсем не хочется. — А ты считаешь, что ничего такого не произошло? — вопросом на вопрос отвечает она, — Или опять в игры свои играешься? Считаешь, что я дурочка наивная? Других на эту роль поищи. — Я думал, ты против была, — отвечает он, прерывая её, — И стыдно перед тобой было, что даже заговорить не смог. Притворяется? Сейчас не очень похоже. У него улыбка и в правду виноватая, и взгляд не отводит, и за руку её берет, чтобы она точно поверила. — Я тогда правда не знал, как перед тобой извиниться. Дошло только когда сюда приехали, но ты меня избегать начала. И не получилось как-то. — Ты мог просто сказать: «извини, дурак». Но ты даже этого не сделал, понимаешь? — она губу до боли закусывает — нет, до крови — чтобы слезы предательские сдержать. Не получилось — одинокая слезинка все же скатывается по её щеке. И Ваня пальцем большим её стирает, да так бережно, что бабочки в животе восстали из мертвых. — Я ж особенно хотел, с тобой от балды нельзя… И тут она его целует. Первая, даже договорить ему не даёт. И стыда никакого нет, когда он на поцелуй отвечает и к себе её на колени усаживает. И рука его будто на своём месте оказывается, когда он пальцы ей в волосы запускает, чтобы расплести мешающую косичку. За первый поцелуем следует второй, за вторым — третий. Кто знает, может, если бы не приближающиеся к столовой голоса, они бы вообще друг от друга не отвлеклись? Но сейчас не об этом. Сейчас нужно себя быстро в порядок привести — мало ли кто там идёт? Саша выдыхает, когда в дверном проёме Сонечку с Игорем видит. И когда Сонечка брату своему что-то шепчет, от чего он пару заинтересованных взглядов на Сашу с Ваней кидает, а после под ручку с ней выходит, её хочется до смерти заобнимать в знак благодарности. Только сердце подсказывает, что не может быть всё так радужно и прекрасно. Не ошибается. Ваня просит её никому ничего не рассказывать. Вообще никому. И это до жути подозрительно.