Поспать не удалось. Как всегда, о себе дало знать частенько побаливающее сердце. Ничего нового. Эта боль — уже привычный его товарищ. Старая кровоточащая рана, столь мучительно и капризно его изводящая.
Мужчина лишь раскрыл блестящие глаза, не спеша сразу подниматься… Он не привык иметь много забот. День не отличался ото дня, спеша вперёд и вперёд быстротечной рекой. Давно ли этот чудный спектакль стал ему скучен? Давно ли он сам был здесь главным героем? Уж и не счесть все пролетевшие года.
Исф потряс рогатой головой, отгоняя застойную тяжесть, ленно и скучающе оглядев полумрачную в предрассветный час комнату. По-паучьи тонкие пальцы, изукрашенные перстнями, отпустив наконец резной подлокотник кресла, выудили из валявшейся рядом сумки тёмную бутыль ароматного вина. Мужчина жадно припал к ней синеватыми губами. Пересохшее за ночь горло приятно освежил крепкий горький напиток. Господин не поморщился, лишь смахнув с губ после пряные алые капли. Пресно. Он с трудом различал вкус.
Лёгкая домашняя рубаха из льна накрыла плечи вместо дорогого костюма из вышивных тканей, пёстрые украшенья небрежно брошены на письменный стол рядом, а свободные тёмные брюки хорошо подчёркивали тощую фигуру даже без корсета. Исф закурил трубку, выдыхая в раскрытое чердачное окно густые клубы дыма. Помогало от сердечных болей, да и расслабляло неплохо. Он не помнил уж, когда с простого табака перешёл на что-то, что действительно немного… Сгущало мысли и отгоняло тревоги. Если мог он назвать своё скучанье тревогой. Курение было столь же скучно, в любом случае. Всё было скучно. Столь… пресно.
Мужчина выглянул в окно, щурясь от лучей восходящего солнца. Свет сонца не был ему столь мил и люб. То ли дело тьма и мерцанье звёзд.
Бросив взгляд на юношу, мужчина наконец оставил небольшое окно, распахнув ставни. Свежий воздух ещё никому из живых не вредил. И, конечно, человеку стоит позавтракать. Он совершенно истощён, мало что сейчас сгодится для столь хрупкого тела, что уже, пожалуй, забыло, что значит есть. Но уж испить бульона человек сможет, даже если не захочет. Это необходимо.
Сам мужчина не горел желанием трапезничать. Когда же в последний раз? Хм… А помнит ли он? Да и к чему, голода он не чувствует. Может, в следующий раз… Аппетита совершенно нет, а от безвкусной травы уж воротит.
Каблуки начищенных чёрных сапог глухо застучали по старой лестнице. Человек спит слишком крепко, чтобы такой пустяк его потревожил…
Что же. Хм.
А есть ли в его доме хоть что-то, что сгодится в пищу? Может и поспешил он, пригрев у себя нежданного гостя. Он думал… Что миру до одного человека. Никто не стал бы горевать по нему, никто бы даже не узнал, брось исф его в лесу. Он поморщился, скаля клыки. Он не лучший вариант, но, раз уж за дело он взялся… Это занятно. Интересно поглядеть на человека. Поиграть.
Мяса в доме господина Адольфа не водилось. Он — «существо травоядное», как любил говорить он сам. Любил говорить с пренебрежением и недовольством. Такое же «травоядное», как и «его собратья». Мясо и красная кровь — не то, что дано вкушать тем, чья кровь от природы блестит синевой. Однако,
он прожил достаточно, чтобы вкусить влажной солёной плоти, и тот вкус никогда не сойдёт с его губ, не покинет его мыслей. Даже через сотни веков.
Вскоре по всему дому разнёсся приятный запах нехитрого лёгкого супа. Как ни крути — готовил он просто восхитительно, совершенно не стыдясь кичиться этим, и мог легко управиться чуть ли не с любыми блюдами. Рыба, мясо, сыр, креветки, грибы, традиционный сладкий ягодный хлеб и пирог с мёдом, грушей и дынями — всё, чего только могут желать чужие умы. Но шансов показать свои навыки было чуть больше, чем нисколько. Радовать свою плоть, что пищей, что ласками, он давно отвык и с трудом отыскал в доме пару клубней картофеля да моркови.
Взяв немного сухих яблок и некрепкого дынного вина, скрасить скуку, исф вернулся наверх, молча глядя на гостя, дожидаясь, пока тот придёт в себя. На удивление — долго того ждать не пришлось. На удивление пунктуален.
Юноша болезненно застонал, приоткрыв глаза и устало оглядев комнату тяжёлым взглядом чудно красивых для такого измученного и хрупкого создания глаз.
Безусловно, человек породист и хорош собой, не трудно было понять это даже в столь плачевном его состоянии. Складное тело и изящные черты лица, явно непривычные для того, чьи предки в далёком прошлом не были дорогими дворовыми людьми.
Глубокие лиловые очи, словно из спелого аметиста, явно хранили в себе множество неприятных тайн. Огонь в них давно угас, казалось, и взгляд человека был пуст и бледен. Мужчина хорошо это понимал, не стоило и спрашивать. Он давно научился видеть собеседника насквозь. В любом случае — разве ж можно тому не научиться за века и века жизни? Верно, и не такое со временем начнёшь подмечать.
Но не это сейчас было важно. Молодой человек устало окинул взглядом комнату, силясь понять, что происходит с ним. Глаза его остановились на мужчине напротив и лишь осознав через несколько мгновений, что пред ним кто-то есть, юноша дрогнул, напрягшись и впившись слабыми тонкими пальцами в одеяло. Не было сил хоть немного сдвинуться с места, однако страх и непонимание медленно заполняли не окрепший ещё после сна разум.
— Ох, что Вы, что Вы… всё хорошо, я не сделал ничего плохого с Вами и делать не собираюсь, юноша. Я не кусаюсь, если позволите так пошутить. Так уж случилось, что Вы оказались в моём доме. А я — господин Адольф. Можете звать меня так. Выходит, что я теперь владею Вами, раз уж мне пришлось попрощаться с деньгами своими ради Вас, — исф отставил вино, промакнув тонкие губы вышивным платком, ни на мгновенье не отводя взгляда от человека. Словно он даже не моргал. Тонкие губы, окрашенные тёмной помадой вытянулись в улыбке, обнажая длинные клыки. — Вы помните что-то из того, что было вчера? Или, может, до этого?
Юноша нервно сглотнул, покачав головой. Он не помнил прошлый вечер, но помнил, что было до него. Помнил, оттого и не желал говорить.
Страх и тревога… Что он здесь делает?.. Это… Хм, нет, он не помнил
этого мужчину. Он бы точно запомнил подобного клиента. В их деревеньке таких не водилось, там не любили исфов. Сотни, сотни мыслей сменяли одна другую, разрывая разум на части. Он купил его? Он владеет им? Что же… Действительно ли они едят людскую плоть, как о том говорила молва? Что же… Будет теперь?
— Я лишь хочу помочь, раз уж… так вышло. Я не стану пользоваться своим положеньем и силой, чтобы ублажить желанья свои за Ваш счёт. У Вас есть дом? Ждут ли Вас там? — человек вновь дрогнул, слыша низкий бархатный голос незнакомого мужчины пред ним. Всё же неприятные догадки исфа оказались правдой. Ему продали человека, хоть и таким странным способом. Продали истощённого мальчишку, сломанную игрушку для утех. Многие люди до сих пор считают исфов людоедами, в свою очередь позволяя себе относиться к себеподобным так, с радостью продавая чужие тела и духи ради наживы, сетуя на «злых больших господ». Забавно. Сами же направо и налево кричат о том, что древние предрассудки много лет как устарели, но продолжают весь этот театр, подбрасывая в огонь всё больше дров. Порой, господин Адольф думал о том, что лучше бы и впрямь было держать людей на привязи, слишком глупы и ленивы они, чтобы мочь думать в должной мере. Словно животные, что желают лишь удовольствий. Удовольствий для себя одного, давя ногами всех, кто им мешает.
Юноша вновь покачал головой. Там, где он был его не ждали боле. А дома… Не знали, как ему плохо, не знали, что с ним. Он не мог вернуться, слишком опасно… Пускай матушка верит в то, что он уехал жить со славным господином… Отныне, увы, это — его новый дом, а мужчина перед ним — новый господин. Хочет он этого, или нет — теперь всё, что только пожелает исф он должен будет исполнить для него. Адольф откинулся в кресле, вздохнув и положив ногу на ногу. Колени накрыл седой хвост.
— Что же… Выходит, теперь я несу за Вас ответственность. Раздевайтесь, юноша. Вы неважно выглядите, — не хватало ещё исфу всей этой возни с человеком. Но что поделать, не выкидывать же его на улицу теперь, оказавшись пред ним и представившись, забрав с дороги. Подобный поступок был бы сущим бесчестием, а кто он такой, чтобы марать свою честь.
Исф поднялся с кресла, неспешно, вальяжно подойдя ближе к юноше и склонившись над ним, приподняв худое лицо тонкими длинными пальцами и по-свойски скользнув большим пальцем меж губ, приподнимая верхнюю, дабы осмотреть зубы.
Человек дрогнул, недовольно сморщившись и явно желая отстраниться, но страшась показать непокорности пред столь большим господином. Тот посмотрел гостю прямо в глаза, не давая возможности отвернуться. Сразу же привлекли внимание острые скулы господина, тонкие губы и необычный нос с лёгкой горбинкой, строгий взгляд пары чёрно-белых глаз. Правый был совершенно светел, словно слеп, но сиял в тени ярче всего, без промедленья реагируя на всё, что происходит вокруг.
— Чем раньше мы вылечим Вас — тем лучше, так? — скаля клыки в улыбке, спросил Адольф, явно не ожидая ответа, однако, отпустив наконец лицо юноши.
Робкий взгляд лишь на мгновенье взметнулся вверх, вновь прячась от исфа. Он велик по сравнению с хрупким человеком… Не стоит перечить его желаньям. Это молодой человек прекрасно усвоил уже давно, но старательно себе напоминал о должном поведеньи. Пусть даже этот Рогатый будет очередным озабоченным стариком, помешанным на сексе с молодым телом, совершенно плевать. Пусть тело и дух его пребывают в мученьи, но малая боль лучше большой.
Человек послушно снял грязную рубашку, отложив её. На потёртой посеревшей ткани тут и там пестрели желтовато-красные пятна. Кровь, может и свежая, гной, семя, пот, прочие вещи, что способно выделить человеческое тело… Мужчина брезгливо сморщился, сощурившись, явно будучи не рад смраду. Словно грязные животные. Но даже они не испражняются друг на друга.
— Повернитесь, — мужчина, пока что, не спешил хвататься за гостя, дожидаясь, пока тот исполнит его веленье сам. Не столько по доброте душевной, сколько из нежеланья пачкать руки в мерзких телесных жидкостях.
Юноша ничего не ответил, отвернувшись. Не хотелось глядеть на кого-то, кто имел право делать что угодно с его телом. Неловкая тишина в миг повисла вокруг.
Исф же надел мягкие бархатные перчатки, совершенно не смущаясь густой тишине, по ходу бегло осматривая спину юноши. Люди любят метить свои вещи так заметно, чтобы никто не усомнился в их теми владеньи. Господин, пожалуй, разделял желанье пометить то, что принадлежит ему. Однако, предпочитал для этого гораздо более красивые, мягкие и вычурные способы…
На верхней части спины мальчишки, от плеча до плеча, красовалось кривое, неумелое клеймо на риннане — языке исфов. Красная воспалённая рана, покрытая свежим струпом. Должно быть, прошло несколько дней с момента ожога, может и неделя.
Тот, кто совершил это явно желал лишь измучать чужое тело, не волнуясь о качестве работы. Может, то было сделано лишь раскалённым шилом или кочергой для углей, что были под рукой, а может даже и простым гвоздём. Раньше люди не гнушались оставлять свои метки везде, где только могли, портя внешность пленным исфам. Обрубая рога и хвосты, обрезая языки, носы и острые уши. Во время войн…
Исф никак не сможет помочь юноше избежать ужасных глубоких шрамов, уже поздно. Раны темны и воспалены до гноя. Он не чудотворец, чтоб уметь чинить тела.
Вероятно, сделавший эти зверства хотел на всю жизнь очернить мальчишку. «Данне» — шлюха по-исфски. Грязное ругательство, что не использует ни один приличный господин. Забавно, стоило лишь позволить людям жить свободно и они посмели очернить чешуйчатый язык скверными словами.
Однако, видимо, экзекутору не хватило ума даже на одно слово. Одна из букв «н», пережжённая, путалась, плавно перетекая в «т».
— Данте, значит? Кошачий ребёнок? Ваше имя? — Исф взял со стола стопку, небрежно плеснув в неё крепкого алкоголя. Должен помочь немного унять боль, взмутя сознание. Однако, не хватает трав. Нужно скорее разобраться с клеймом. На спине юноши места живого не было. — Обождите, я вернусь через мгновенье.
Юноша кивнул, проводив взглядом ушедшего вниз исфа. Кажется, его правда стоило звать Данте. Может, прозвище, а может и впрямь столь забавное имя… Исфы относились к имени очень ответственно и никогда не назвали бы отпрыска своего столь… несолидно, дабы не портить родословную и жизнь его, а люди языка чужого не чтили и не пользовали, часто запоминая лишь редкие смешные и бранные слова.
Рос ли человек средь мурзов? Те любили имена простые и говорящие. Мяуча, Камнемох, Чернодуб. Можно было посчитать «Кошачий ребёнок» оскорбительным, однако придумали его сами мурзы, с гордостью и радостью сообщая всем, кто же вырастил и воспитал взятого под «крыло» человека или даже исфа. Однако, столь глупые значения могли вызвать насмешки чужих…
Данте поёжился, обняв себя за плечи. Стыдно, холодно и неуютно сидеть нагим. В чужом незнакомом доме. Хоть, отчасти, он успел привыкнуть… Тем более стыд гложел пред статным и, видимо, довольно богатым мужчиной, что тревожил его лишь больше. Ни тени желанья в мрачных гордых глазах. Словно
он чувствовал лишь отвращение. Исфы не были знакомы ему, от того было лишь волнительней.
Зачем он ему такой… Юноша не мог придумать ни единой причины. Он слишком худ для того, чтобы стать едой, слишком… некрасив и изломан для утех. Урод. Ему с детства местные говорили, что люди для исфов — забавные домашние зверьки. Или на стол, или — в кровать. Слишком глупы и скучны для высокомерных рогачей. Как мышки. Так… Чем же он может развлечь господина? Чем заплатить за пищу и кров? Чем же? Чем?
Однако, исф, как и обещал, быстро вернулся с ящиком перезвенивающихся склянок, отвлекая от липких неприятных мыслей. Лекарь? У кого ещё может быть столь много трав и лекарств? Однако, нет. Не слишком ли богат и вычурен для лекаря?.. Слишком грязная работа.
— Пейте. Поможет унять боль и скорее уснуть. Будет больно, с этим я ничего не сделаю, — отрезал мужчина, плеснув в старое гранёное стекло крепкого алкоголя и блестящих янтарных трав.
Юноша выпил всё залпом, тут же сморщившись. Не самое умное решение. Горько и очень крепко, обжигает горло и жжёт разбитую губу, но словно греет изнутри.
***
Спустя пару часов юноша уже лежал под одеялом, в бинтах и мазях, с обстриженными до плеч волосами. Слишком уж сильно те спутались, не расчесать колтунов, лишь стричь, хоть было и жаль.
Клеймо действительно воспалилось, господин осторожно обмыл кожу рядом от грязи, приложив к ранам крепкую мазь. Мужчина не сжалился ни от всхлипов юноши, ни от дрожи и невольных попыток уйти от рук, крепко держа белое плечо в когтистых пальцах. Шрам останется навсегда, следы слишком глубоки, а кожа будет слишком груба и толста.
Ближайшие несколько недель, в худшем случае, ожог будет влажен и болезнен, остаётся лишь менять повязки.
Тонкие костлявые руки, от запястий и до локтей, покрывали короткие глубокие порезы. Некоторые, словно, совсем свежие, некоторые — уже затянувшиеся, с давно сошедшей коркой.
— Порошки? — Адольф был хорошо с этим знаком. Режешь пару царапин поглубже и втираешь, пока не войдёт в кровь. Пару раз и сам баловался таким. Больно уж неприятные последствия у этих втирок, да и от сердечных болей не помогают вовсе. И, конечно, опасен и метод их применения… То ли дело травы или опий. Но это на крайний случай, когда боль и скука разыгрываются особо сильно. Плоть столь слаба… — Лунная пыль или что-то полегче?
Ни один из втираемых наркотиков не давал ничего хорошего. Немного кайфа и куча проблем. А «лунная пыль», как её окрестили люди за яркий рыжевато-белый цвет, как раз была самым дешёвым, грязным и крепким вариантом. Так что и спрашивать не стоило.
Юноша стыдливо одёрнул было руку, но исф строго притянул запястье обратно, крепко сжимая и перематывая чистым бинтом, смоченным в настоях.
Данте было стыдно как никогда. Пожалуй, уже и не так страшно, просто… Стыдно. Такой важный господин, а пред ним… Совершенный позор. Глупость, уродство. Глупо, что он, уж посветив пред мужчиной всем, чем можно, даже пальцы мужчины уж побывали в нём и потрогали везде, смазывая израненную плоть и осматривая тело, всё ещё думал о чести своей, не желая ударить в грязь лицом.
Молодой человек устало нахмурился. Ох, да откуда ему знать, что ему втирали. Мужчина, продававший его кому попало, как-то не предлагал выбора. Да и не спрашивал, хочет ли юноша вообще что-либо принимать. Просто давал что-то снова и снова, чтобы «его мальчик» был сговорчивее и тише, чтобы член его стоял, лишь для вида.
— Ясно… Не важно, я почти покончил с Вашими ранами. Вам покажется после, словно кожи на ваших руках нет, но, увы, помочь я с этим не могу и нового порошка не дам. Потерпите пару недель и боль уйдёт сама, — с невольным пренебрежением предупредил юношу господин, туго затягивая бинты. Тяжёлый взгляд его не сходил с мальчишки. Не приведи боги парень их сорвёт и расцарапает себе всё. Ещё чего подхватит, если уже не подхватил. Не станет терпеть — исф может припугнуть и тем, что руки придётся отрезать. Он не терпел отсутствия дисциплины. Может, он был слишком строг с юношей, но выздоровление требует строгости. Если человек не желает терпеть и слушать — господин не станет помогать. — Хорошо, милый Данте?
Юноша спешно кивнул. Он обязательно выдержит. Он постарается показать себя в лучшем свете, настолько, насколько только сможет.
Покончив с леченьем, мужчина достал из старого платяного шкафа большую льняную рубаху, расшитую светло-голубыми цветами и панталоны с пояском. Пускай это лишь исподнее и человеку сейчас не помешала бы более закрытая и приличная одежда — это уже лучше, чем ничего. И куда лучше вонючей рубахи, что мужчина отправит в печь.
— Наденьте. Вам
стоит поесть. Столь костлявая фигура не годится для человека, — остро подметил исф, свернув грязную рубаху и бросив её на пол рядом, с трудом сдерживая отвращение. — Я не принимаю отказов.
***
Еда далась ему с трудом. Скулы до боли сводило лишь от одного непривычно приятного вкуса, рот наполнялся вязкой сладковато-горькой слюной, а к горлу подкатывало. Он смог испить лишь полчашки простого супа, с трудом сдерживая свою тошноту.
— Услышу ль я хоть слово от Вас, юноша? — требовательно спросил господин Адольф, наблюдая за тем, чтобы человек совершенно точно поел.
Юноша же отставил тарелку, утерев влажные бледные губы тыльной стороной ладони, кивнув и виновато глянув на господина. Слова словно никогда и не были на его языке. Не мог он и слова молвить сейчас. Стыдно, что господину пришлось истратить столько сил, а юноша ни ложки в рот положить не может, ни словом отблагодарить. Он словно позабыл, как жить…
Спать совсем не хотелось, хоть всё тело и изнывало от боли и усталости, а разум заполнялся кроваво-красной тревогой и страхом пред неизвестным, что отступали лишь в глубоком забытье, делая веки до невозможности тяжёлыми. Страшно, страшно, страшно. Он… Забыл, каково это — быть в сознаньи. Слишком много мыслей… Словно нестихающий шум. Он забыл, что способен думать так много. Узнавать… так много.
— Что же, главное, что Вы можете говорить. Доброй ночи. Спите, Вам нужно много сил, — исф заметно смягчился отчего-то и погасил лампы, вновь садясь в излюбленное кресло-качалку. Знатно он с этим парнишкой натерпится и навозится, ох, знатно… Он сомневался, стоит ли оно того, однако… Не всё же на его веку строить козни и быть последней тварью, можно попытаться побаловаться и «добром»… Но добро ли это? Люди тяжело отпускают прошлое.
Темнота… Отравленный веществами разум рисовал в ней жуткие образы, словно сотни глаз глядели отовсюду. Юноша не мог спать, чувствуя эти липкие взгляды из ниоткуда. Словно… Все они здесь.
Он сдержал желанье своё взмолиться пред господином, плотно сжав тонкие губы. Взгляд тревожно носился по тёмным углам, пока наконец не остановился на сияющих во тьме глазах господина. Данте дрогнул, замерев. Господин не моргал… Собирается ли он спать? Мужчина, словно изваяние, всё глядел и глядел на гостя, внимательно и задумчиво, возвышаясь чёрным силуэтом на фоне окна.
— Спите. Что-то не так? — сухо спросил исф, не отводя строгого властного взгляда. Что-то в этом взгляде словно выворачивало наизнанку, не давая ни права, ни возможности промолчать.
— Меня тревожит темнота, господин, — Негромко отозвался наконец юноша, с трудом приподнявшись на дрожащих локтях. Пара белых огней сверкнула, щурясь. Адольф хмыкнул, словно размышляя, позволять ли Данте подобное. По большому счету ему не было дела до комфорта человека.
Длинный, угловатый силуэт вытянулся над креслом, застучав о пол каблуками сапог. Сверкнул в темноте огонёк лампы и пламя разгорелось лишь ярче, освещая небольшой клочок просторной высокой комнаты вокруг. Словно всё, что было — существовало лишь в этом желтоватом круге. Словно и сам юноша существовал лишь здесь… Исф поставил лампу на стол рядом с кроватью, вновь возвращаясь в своё кресло.
— Теперь спите. Я исполнил то, чего Вы желали, — спокойный бархатный голос растекался в густой тени, тревожа и расслабляя одновременно. Ох… Сон… Сон быстро окутал хрупкое тело.
Тёплое одеяло и чистая постель, пахнущая рекой и лавандой… Может, это и вправду большая удача. Лучше быть любимой игрушкой, чем сломанной и ненужной…
