***
То лето выдалось жарким. Даже морской прохладный ветер мало спасал. Совсем ещё маленький светловолосый мальчик спасался под раскидистыми ветвями акации, что росла вблизи его дома. С ленцой он наблюдал, как мать развешивала постиранные вещи; Гризельды видно не было — пошла к реке с грязной партией простыней. Откровенно говоря, отсутствие в непосредственном поле зрения вредной сестры нервировало. Однако зной настолько въелся под кожу, выжигая всякое желание делать лишние телодвижения, что вскоре легкое беспокойство и вовсе ушло на второй план. Крик чаек и тихий, ненавязчивый шелест сочной травы убаюкивал, своеобразная колыбель окутала ароматом трав и свежего бриза. Глаза медленно, но верно слипались, сдавшись во власть всепоглощающей неги. Едва-едва дрёма коснулась мальчика, как в ту же секунду прямо на его лицо приземлилось что-то мокрое и тяжёлое. Перинис вскочил, будто ужаленный. Раздался звонкий, до боли знакомый смех. — Ты что!.. — Перинис забарахтался, смешно размахивая руками, безуспешно пытаясь сорвать влажную ткань. — Гризельда, не обижай брата! — мать прекратила свое занятие и — мальчик был уверен — угрюмо уперла руки в бока, как делала всегда, чтобы казаться больше, грознее. — Ой, да ничего с ним не станется, переживет, — отмахнулась девушка. Вопреки (назло?) брошенной фразе Перинис поднял такой рёв, будто вот только что на этом самом месте его честь запятнали и, будучи слабым ребенком, свой праведный гнев он выражал оглушающими стенаниями. Гризельда заткнула уши и зашипела: — Да чтоб тебя, блоха мелкая, угомонись! Ответом послужил плач, который, казалось, не может быть еще громче, но, тем не менее, юный ангел выжимал из легких все силы (а они, как оказалось, были на зависть велики для столь крохотного существа), какие только возможно исторгнуть из миниатюрного тела, вереща настолько громко, что всё живое, до этого момента находившееся вокруг, в панике бросилось врассыпную. — Что у вас тут происходит? Грубый, жёсткий голос отца вмиг привлек всеобщее внимание. Даже несчастный ребенок чуть приутих. — Папа, — Гризельда лисой подскочила к главе семейства. — А может ли быть такое, что фейри подменили нашего милого Периниса на это жуткое существо, а мы теперь мучаемся с ним? Ты только погляди — разве может мужчина из нашей семьи быть таким плаксой? Отец лишь усмехнулся и подошел к сыну, подняв того с земли, и принялся отряхивать, как тряпичную куклу. — Пока ты кроха, ты имеешь полное право проявлять слабость, плача и печалясь по пустякам. Это естественно, ведь мы все беззащитны, когда малы. И как же по-твоему проявлять возмущение по этому поводу, кроме как плача навзрыд? Когда ты крошечен, когда бессилен, страх — не постыден, он оправдан. Запомните это, дети. Тебе, Гризельда, еще можно дать спуску, ты женщина, ваше племя слабо от природы. Перинис же мужчина, который в будущем станет достойным мужем, тогда ему не позволено будет давать слабину, так пусть же сейчас наплачется впрок. Мальчик стоял, как завороженный. Не отрывая глаз от отца, он слушал и самозабвенно впитывал каждое его слово. Сестра же выглядела хмуро, недовольно, но сказать поперек отцу ничего не посмела. — Ладно уж. Келла, у нас еще осталось молоко? Мать что-то ответила и родители пошли в дом. Белокурый мальчик хотел было пойти следом, но прямо перед ним, словно из ниоткуда выросла Гризельда. — Чего еще? — Перинис нахмурил брови, пытаясь казаться внушительнее — ну точно копия матери. Девушка всё молчала, сердито глядя на брата. Тот еще немного и, струхнув, отвел бы взгляд, но напряженный голос предотвратил позорное поражение. — Отец, может, и прав, да не во всем. Такое плаксивое трухло не может быть моим братом, — и, круто развернувшись, она понеслась вниз с холма. Мальчик обиженно глядел ей в след. Он ненавидел сестру. Ненавидел так, как это делают только дети — с полной самоотдачей и абсолютно бессмысленностью. Так ненавидят человека, вырезавшего весь твой род. И того, кто сломал любимую игрушку. Самоотверженно и глупо. Возвышенно и приземлённо одновременно. Такова детская беспощадность. Кипящая лава, заключенная в этих маленьких телах, своей безграничностью поражает воображение. Неразборчивость в столь сильных чувствах и подкупает, поэтому им всё прощается. При этом они и не осознают, очевидную несоразмерность их причины и следствия, видя мир исключительно чёрно-белым. Увы, не все дети вырастают. Только не ментально. Так, эти дети-переростки топчут землю, в каждого прохожего кидая необдуманное «Ненавижу!», не понимая — не желая понимать, — что каждая причина должна порождать лишь соответствующее ей следствие.***
Дети жестоки. Полагаю, эта данность известна многим. Многим, да не всем, не самим детям уж точно. О ней не знал и маленький Перинис до определенного времени, до одного случая. Дело было, когда снега и морозы еще не захватили их земли, но промозглая стужа уже начинала пробираться к плодовитым полям. В то время мальчик любил, вопреки недовольному ворчанию матери, гулять по набережной, наслаждаясь видом бунтующего моря, не желавшего отдаваться на милость холодным северным ветрам. Наиболее обожаемым его развлечением в такие моменты было представлять, как он, капитан своего собственного роскошного судна, вышел на берег и с гордым видом хозяина здешних морей охватывал взглядом водный простор. Перинис лелеял мысль о морской охоте и сражениях, представлял, как ведет ополчение в бой, как побеждает, в последний момент вырвав юркую Нику из мерзких лап врага. Так и виделось ему обожание в глазах земляков, будто собственными ушами слышал баллады о самом себе и во славу себе! Тонкий визг вырвал его из сладостных мечтаний. Мальчику даже осматриваться не пришлось, чтобы найти источник болезненных звуков — невдалеке прямо на пути, по которому он совершал свой героический обход, толпились деревенские сопляки — так он их называл, все еще не выйдя из образа. Они обступили неизвестную животину (отсюда Перинису не представлялось возможным рассмотреть) и, хохоча, измывались над ней. Как ни в чем не бывало блондин подошел к ораве, деловито осмотрелся, спросил краткую сводку ситуации. Мальчишки, как выяснилось, намедни поймали лису и притащили сюда, подальше от леса, чтобы поквитаться за погибших кур, которых подушило ее рыжее племя. Вначале его ничего не смутило — его родители сами с определенной периодичностью ругали этих животных на чём свет стоит за понесенные убытки, — даже немного обрадовался, возгордился и вместе с тем огорчился, — что друзья решили устроить праведный суд и что сам не успел стать инициатором оного. Однако, наконец пробравшись ближе, дабы полюбоваться мучениями пакостницы, почувствовал, как ком сдавливает горло, мешая дышать. Лиса была вся в крови и сама вдыхала и выдыхала через силу. Лапы постоянно подгибались, она путалась в них, жалобно скуля, тщетно ища выход в лесе из человеческих ног. Мальчику казалось, еще немного и его колени сами подогнутся и он позорно упадет в песок. — Перинис! Вильям. Его вечный соперник в схватке за лидерство. Именно он сейчас истязал животное на потеху публике. Мальчишка был на пару лет старше, черноглаз и темноволос. Для своих лет он был неплохо сложен, но блондин отказывался принимать тот факт, что явно проигрывает с каждым годом — он попросту, казалось, не рос. Еще каких-то тринадцать месяцев назад они были примерно одного роста, но теперь Вильям возвышался на полголовы не только над ним, но и всеми их ровесниками. — Какими судьбами? — Искал дичь, — надменно произнес Перинис, в глубине души надеясь, что никто не заметит его излишнюю бледность. — О! Так ты вовремя, — Вильям охватывающим жестом раскинул руки. — У нас тут припасено для тебя кое-что. Толпа загудела. Мальчик сглотнул вязкую слюну. — Как насчет такого: сдерешь с этой погани шкуру — победил, ты мужчина, охотник, как и твой отец, струсишь — клеймо на всю жизнь. Соглашайся или проиграл. Блондин почувствовал, как сначала еще больше посерел лицом, а затем покраснел. Черноволосый заметил, что Перинису явно неприятно смотреть на действо, которое остальным так сильно приходилось по душе. Он брал его на слабо. А в голове свербело воспоминание. Слова Гризельды: «Такое плаксивое трухло не может быть моим братом», — эхом раздавалось в черепе. — Я согласен, — выпалил мальчик прежде, чем успел поддаться сомнению. Он докажет этой ведьме, что мужчина, а не трус. Любой ценой. Вильям пожал плечами, вытянул руку в сторону — в нее тут же вложили небольшой кинжал. Размашистым, показушным выпадом он всадил его в песок прямо перед соперником, лису же, которую до этого удерживал, прижав сапогом ее хвост, отпустил и отошёл к толпе. Перинис колебался. Лиса металась. Запуганно, дико. Так же внутри изводился и мальчик. — Ну что, струсил? — выкрикнули из толпы. Дрожь прошла по телу. Рука, будто сама, подхватила кинжал. Обходя животное по кругу, он старался смотреть на заплетающиеся лапы, на извивающееся тельце, пушистый хвост, — но только не в глаза. Вокруг начали призывно гудеть, подвывать. Мальчишка вспотел. Он боялся. Словно слившись сознанием с лисой, испытывал страх: она — смерти, он — смертоубийства. Он не знал, когда это произошло. Кажется, его кто-то напугал, стоя позади; он дёрнулся, навалился на лису, вонзил нож и замер. Увидел. Он посмотрел в эти чёртовы глаза — напуганные и истощённые. Перинис видел, как жизнь вытекает из них, пропитывая песок, пытался осознать, что именно он послужил причиной тому. Вокруг радостно загалдели. Мальчик вздрогнул. — Тихо-тихо, еще не всё. Он должен снять шкуру. Голос Вильяма звучал глухо и раздражённо — похоже, он не рассчитывал, что блондин справится. Перинис сжался. Он не знал, что делать дальше. Заметив это, черноглазый решил хоть что-то выиграть, продемонстрировав всем свои навыки, и потянулся за кинжалом. Свежеиспечённый убивец отпрянул, поймав удивленный взгляд. — Я сам… — просипел он надломленно и повторил уже громче, — Я сам! Ты говори, как правильно, а я буду делать. Вильям покраснел от злости и досады, но стал вещать. Получалось из рук вон плохо, шкура была безнадежно испорчена, мальчики с ног до головы измазались в крови. Но Перинис всё делал, как и обещал. Старательно, упрямо. Желая доказать давно погибшему животному, что оно не просто так погибло, не напрасно. «Попрошу маму сшить что-нибудь из нее, — думал он. — Будет жить, хоть и не полноценно, зато в безопасности». Он не заплачет. Папа никогда не плачет и он не будет. Он же мужчина. Он охотник. Он воин. Мальчик вернулся поздно. Мать отругала, отца еще не было, Гризельда что-то вязала у очага. С непроницаемым видом протянул матери обрубок — а именно им и являлось то красно-рыжее нечто — шерсти. Она ничего не говорила, пока хмуро осматривала ее, а, подняв глаза, лишь ответила: — Из этого ничего толком не сделаешь, только на выброс. — Пожалуйста… Что-то в голосе сына задело женщину, взгляд ее смягчился. — Может, как украшение пойдет? — пробормотала она и забрала первую добычу мальчика. Гризельда просто смотрела. Отстраненно и блекло. Будто не присутствовала здесь. Словно ее душа временно покинула дом, безуспешно пытаясь что-то найти. Зайдя в их с сестрой общую спальню, Перинис обнаружил девушку, стоящей у окна. На его появление она никак не отреагировала, хотя раньше никогда не упускала возможность отпустить какой-нибудь язвительный комментарий. — Зачем? Ее всегда звонкий от веселья голос сейчас звенел лишь от напряжения. Мальчик вздрогнул от неожиданности. Гризельда обернулась и стремительно, не подошла, — подлетела к нему. — Зачем ты ее убил?! Девушка не кричала, но каждое слово разрывало сознание. Схватив брата за грудки, она ощутимо встряхнула его. — Зачем… Уже истлевшим выдохом пролепетала она и только тогда мальчик заметил слезы в ее глазах. Ум прошило осознание. Перинис вспомнил, что последнюю неделю сестра тайком куда-то уходила, пока родители не видели, в руках она носила сверток. — Я не… я не хотел… Только, чтобы ты… Сожаление сдавило горло. Но Перинис решил, что должен рассказать. Она это заслужила. И он рассказал. Захлёбываясь, путаясь в словах. Гризельда внимательно слушала. Когда он закончил, они уже сидели на кровати. Мальчик мужался. Хоть он и младше, но должен держать себя в руках, папа так говорил. В будущем ему предстоит защищать мать и Гризельду. Никаких слез. Он не заплачет ни в коем случае. Он… Всю оставшуюся ночь брат с сестрой пролежали в одной кровати, утирая слезы друг друга. А девушка еще обещала, что никому не расскажет о минутной слабости маленького мужчины.