Твой взгляд

Достоевский проснулся рано утром и принялся будить Гоголя. Взял в руки подушку, которая тут же полетела прямо в мирно спящего Николая. — Просыпайся, соня, — произнёс Достоевский. — Меня не Соня зовут, пора уж запомнить, Феденька, — ехидно пробурчал Гоголь. Он почувствовал на себе выжидающий взгляд и сомкнул один глаз. — Если сейчас не встанешь, тогда буду звать тебя засоней, — невзначай бросает Достоевский, подымаясь с кровати. — Тогда я буду звать тебя… — погрузился в раздумье Николай, — придумал, буду звать тебя Дос-куном. Фёдор лишь закатил глаза и направился в душ, но сделал большую ошибку, забыв запереть дверь. Через пятнадцать минут окончательно проснулся и Николай, вставая с кровати и потирая глаза, пошёл в ванную, чтобы освежиться. Даже не подумав о том, что надо постучаться, Гоголь движением руки открыл дверь в ванную. Пред ним предстал полуобнаженный Достоевский, тот встряхнул головой, и с его тёмных волос полетели поблёскивающие капли воды. На его бёдрах было обмотано полотенце, само телосложение его анемичное, а с него самого до сих пор поднимался пар. Лицо Николая из-за увиденной картины вспыхнуло алым цветом, извиняясь, он быстро вылетел из ванны, захлопнув дверь. Лицо же брюнета побледнело, до него даже не сразу дошло, что произошло. Он с взволнованным оживлением быстро вышел из ванной и, встретившись с смущëнным Гоголем, молча указал на ванную: «свободно». Тот в свою очередь нервно зайдя, быстрым движением руки закрыл дверь на замок, пытаясь невольно отдышаться. Сердце блондина бешено стучалось, так много чувств, которые ему никогда не доводилось испытать. Он совсем не ожидал такого поворота. Приняв ванную и, на всякий случай, замазав шрам. Он, выйдя из ванной, лицезрел Достоевского, который не утруднился надеть классический костюм. — Неужели ты можешь выглядеть ещё величественнее и грациознее прежнего, — с восхищение произносит Коля, но ему не удалось пустить зыбь на его покой. — А я не думал, что ты способен ещё более прельстить мне, — с усмешкой фыркает Фёдор, внимательно наблюдая за тем, как его сосед стягивает с себя домашнюю футболку. Но опомнившись отвернулся, краем глаза заметив небольшой ожог на его спине. Встав к нему спиной, Коля, сняв с вешалки, надел выглаженную белоснежную рубашку, после застёгивает манжеты, а затем и оставшиеся пуговицы, оставляя незастёгнутыми пару верхних, из-за чего виднелись ключицы, чтобы напустить на Фёдора изумительное ошеломление. Чтобы завершить свой образ, Коля решил нацепить на шею пару тонких цепочек и надеть ремень с узорной пряжкой, которая подчëркивала его утончëнную талию. Вдвоём они спустились вниз на кухню, где за столом уже завтракали родители Фёдора. Достоевский как всегда был непринуждённым, с вечно надетой маской целомудренного спокойствия. Чувствовалась напряжённая обстановка, всë остальное время они провели в молчании, лишь изредка обмениваясь дежурными фразами, как будто вчера ничего не случилось. Закончив утренние сборы, родители Фёдора отвезли их с Колей в школу на праздничную линейку, которую по традиции решили провести первого сентября, несмотря на то, что сегодня суббота. Фёдор был погружен в свои размышления, слушая разговоры окружающих его сквозь призму. Вернувшись в реальный мир из мыслей, он замечает, что машина остановилась. Достоевский непонимающе уставился на Гоголя, который обошёл машину и открыл ему дверь. Он не вполне понимал для чего вся эта вычурная напыщенность, хоть Коля у них всего-то неделю и эта излишняя «ходульность» не осталась незамеченной, но Фёдор предпочитал не высказывать свои претензии. Попрощавшись с родителями, выслушав их пожелание и напутствие, они отправились в сторону школы. Остался всего один год учёбы в школе, а затем поступление в университет и получение аттестата зрелости. Мимо них шли радостные дети, которые идут в первый класс. Фёдор уже и не помнит, что чувствовал, когда был на их месте, и сам не заметил, как стал выпускником старшей школы. Как это обычно бывает у детей, он часто представлял себе этот момент, когда он будет выпускником: представлял, как будет выглядеть повзрослевшим и чего добьётся. — Мы разве не в школу идём, Дост-кун? — поинтересовался Николай, заметив, что они пошли в другом направлении. — Мне кажется, есть занятия поинтереснее, — со спокойной душой сказал Фёдор, полностью убедившись, что машина родителей уехала — но если ты такой правильный мальчик, то можешь идти и выслушать повторяющуюся из года в год речь директора. Спустя время они уже шли по Воскресенской набережной и спустились к Неве. Проходя по мощëнной дороге, Коля узнал в бронзовом памятнике утончённый лик вознесённой Ахматовой. — Место для установки монумента указала сама Ахматова: в поэме «Реквием» она просит поставить ей памятник: «Здесь, где стояла я триста часов, и где для меня не открыли засов». — процитировал Фёдор. — Даже после смерти она в виде памятника непрерывно скорбит у стен тюрьмы. — боготворенно произнёс Гоголь. — Она символ страдания невинных на века. — Поистине талантливая и страшно несчастная. — они вдвоём не могли вполне прочувствовать ту странно смутную тоску по прошлому, жить в котором им не довелось и того, что уже не вернётся. Прежде, чем спуститься по лесенкам к Неве, они прошли мимо памятника жертвам репрессий, при виде которого Достоевского всякий раз охватывало неприятное чувство и дрожь. И ведь живут же люди, тая эту подавленность всё время и в какой-то момент щёлкнет и всё уже не кажется таким безмятежным. И прогуливаясь по улицам, в которых застыло время, пробуждающее странную печаль, усугублëнную атмосферой безнадёжности. Казалось, что это беспросветное чувство расплывается в отражение реки. Ритм жизни опять стал привычным. — Красиво, — тихо прошептал Гоголь. — С этого места самый лучший вид, — произнёс Достоевский, оглядывая окрестности родного города, подставив своё лицо ветру и позволив себе лёгкую улыбку, любуясь видом. Он наслаждался Санкт-Петербургом с запахом тины, ветром с залива, дворцами и колоннами, скользкой гранитной набережной. Всю эту умиротворяющую обстановку портит Гоголь, гоняющий с насиженного места голубей. — «Как дитя малое».— подумал про себя Достоевский. Тот наконец посмотрел на Фёдора, взгляд блондина приковала его улыбка. Она была такой искренней и доброй, что груди появлялось тепло. — «И почему же ты так счастлив?» — задавался вопросом Гоголь. Николай — единственный свидетель его истины. А истина в том, что Фёдор тоже бывает слабым. — Я хочу запечатлеть этот момент в форме фотографии, понимаешь, чтобы когда станет необходимо или просто захочется нырнуть в какое-то событие, достать наружу все воспоминания. — Достоевский не сказал ни слова, но было понятно, что он не против, подняв голову к небу он заметил, что тучи начали сгущаются. Гоголь отошёл на несколько шагов назад и, выбрав точку, сделал парочку снимков. Они не спешили уходить, углядев возможность оторваться от мира и создать ненадолго собственную реальность. Николай поглядел под ноги, вода была чёрной и такой чарующей, словно манила в свои объятия. Гранитная набережная скользкая, глядя на взывающую реку, можно и не заметить, как окажешься в другом мире. — Только не вздумай нырять, водичка-то прохладная, — воскликнул Федя, обратив внимание на Колю, проявляющего нездоровый интерес к воде. — Ты чего удумал? — решительно спросил Достоевский, в недоумении наблюдая за тем, как Гоголь осторожно погружается. Фёдор старался оставаться спокойным, до тех пор, пока Коля долго не всплывал. Осознав, что происходит, Федя снял с себя пиджак, и мигом нырнул за ним. Достоевский вынырнул с широко распахнутыми глазами, конечности немели со страшной быстротой. Он схватил руку Николая и из последних сил вытолкал на поверхность. Гоголь испытал странное ощущение, обычно они с Фёдором за исключением случайных прикосновений не касались друг друга, но сейчас он словно дотрагивается до холодной каменной статуи. Внезапно Гоголь истерически засмеялся, Фёдора это нисколько не удивило, внезапный смех был его обыденностью, он лишь накинул ему на плечи свой пиджак, такой тёплый и вкусно пахнущий. Полностью сырая рубашка просвечивала и прилипала к телу Фёдора, делая его, словно выточенным из мрамора, но Николая обеспокоил сетчатый рисунок просвечивающих кровеносных сосудов. Он стал необыкновенно бледным, поэтому Гоголь вернул Достоевскому пиджак, не без препираний последнего. Из нескольких капелек дождь превратился в настоящий ливень. Этого ему и не хватало, чтобы освежить голову и выкинуть из неё всякие глупые мысли. — Ты замёрз, пошли, — невзначай бросает Гоголь. На улице уже совсем стемнело, многие люди уже нежатся во сне. Кажется они времени провели за прогулкой. Как только они зашли в дом их встретили с причитаниями о том, что они не явились на линейку, да ещё и пришли поздно. Фёдор не обращал внимания на упрёки обеспокоенной матери и рассерженного отца. Зайдя в свою комнату, он переоделся и принялся за чтение книги, следом за ним зашёл Коля с пледом в руках. — Извини, с тобой всё хорошо, после воды ты буквально посинел? — добродушно произнёс Николай, укрывшись вместе с Фёдором мягким пледом и крепко обняв. Он немного испугался, увидев как его пальцы ненормально покраснели, а глаза отекли. — Главное, что ты в порядке, — зябло ответил Достоевский, — Тебе по-прежнему холодно? — Коля лишь поджал губы и утвердительно покачал головой. — Дело пустяковое, — пробормотал Достоевский, и сильнее прижался к Коле. Он не отдавал отчёта в своих действиях, желая лишь впитать в себя больше тепла. — Расскажешь кому-нибудь, и тебе несдобровать, — фыркнул Достоевский. — Знаешь, у меня ещё и губы замёрзли, — хитро улыбнулся Гоголь. Фёдор предпочёл сделать вид, что не услышал, на что Николай лишь опустил взгляд. — Почитай мне вслух, Дост-кун, я не могу заснуть, — жалобно попросил Коля, на что Фёдор не смог отказать. — «И впрямь, как ребёнок», — подумал про себя Фёдор. Начав читать, Гоголь сделал заинтересованное лицо и вдумчиво слушал рассказчика, пока не уснул. Достоевский, перенёс Колю на его кровать и укрыл байковым одеялом. «Что же ты скрываешь, Николай Гоголь?»