Одна десятая процента

Ваня смотрел мутным взглядом за тем, как ребенка несут к нему, как кладут ему на грудь. Ребенок был какой-то странный, трогать его было страшновато, но Ваня мужественно положил дрожащую руку на какое-то будто бы совсем безвольное тельце. Пиздец, что это вообще? Поймал взгляд врача. Тот только закатил глаза: — Ясно. Ребенка забрали. Ване стало сразу как-то грустно. Могли бы и не забирать так быстро, он же еще не успел ничего понять про него. Над Ваней копошились внизу, поливали чем-то, трогали. Он следил взглядом за врачами с ребенком, которого теперь мыли прямо под краном — так можно вообще? Взвешивали, измеряли. Все с какой-то предельной точностью и быстротой. Это завораживало не меньше, чем понимание того, что вот то, что там шевелится в лапах сестер и врачей — это тот самый ребенок, который сидел у него в животе все эти месяцы. Как-то не верилось. Ребенка положили на стол и неожиданно быстро запеленали в какую-то тряпку и одеяло. Ване хотелось сказать «какого фига вы его так дергаете, он же сейчас сломается», но в этот момент его внезапно обожгло внизу. Ваня взвыл, задергался, пытаясь уйти от новой порции боли. — Тихо-тихо, — неожиданно милая девушка у его разведенных ног дунула на него, — это противомикробное, сейчас зашьем — и все, Иван Филиппович, еще чуть-чуть потерпеть. Иван Филиппович открыл рот. Потом закрыл. Потом снова открыл. — Зашьем? — дрожащим голосом пролепетал он. — Что? — Сделали разрез, — врач, который все еще крутился тут же и которому остальная бригада все докладывала, повернулся к нему. Он уже был без перчаток и что-то строчил в телефоне. — Как это — разрез?! — Ваня запаниковал, дернулся вперед. — Лежать, — врач точным движением вернул его спину обратно, — вы хорошо поработали, теперь мы поработаем. — Хорошо? — Хорошо, — врач кивнул, не отрываясь от телефона, — три девятьсот, пятьдесят пять сантиметров. — Ого, — эти цифры Ваня понимал. Это звучало гордо. Внутри начались какие-то смутные перемены настроя, где появилось что-то очень похожее на зарождающееся высокомерие. Он родил здоровенного ребенка. Сам. — А разрез? — спохватился Ваня, замечая, что внизу все снова пришло в движение. — Сейчас так зашьем, станет лучше, чем было, — врач усмехнулся, снова поднимая на него взгляд, — недельку не садимся — восторг у мужа гарантирую! — Все! — девушка внизу поднялась и широко улыбнулась. Врач спрятал телефон в карман, присел, посмотрел, кивнул, махнул рукой. Ваню подхватили сразу несколько рук и переложили на каталку, накрыли одеялом. — Ну вот, — над ним снова замаячил врач уже со свертком на руках, — сын ваш, Иван Филиппович, копия деда, — сообщил он, передавая сверток в дрожащие Ванины руки. — Мне не надо копия деда, — пролепетал Ваня, — надо, чтоб кудрявый… — Правда? — врач выгнул бровь. — Ну тогда давайте обратно, я другого поищу! И протянул руки. Ваня вцепился в ребенка, на какой-то момент и правда поверив в то, что тот сейчас его заберет. — Ну-ну, — врач усмехнулся. — Мужа позвать или сперва чайку? — А можно… — Можно. Все уже. — Позвать. Врач широким шагом пошел к двери, и тут Ваня спохватился. — Спасибо! — из глаз хлынули слезы, до него начало доходить. — Да не за что! — врач махнул рукой. — Вы меня простите, я вел себя так… — Ваня скривился, вспоминая свои истерики и угрозы, — я ведь первый раз, мне так стыдно. Врач снова смерил его своим фирменным взглядом: — Для мужчины отлично держались, — он улыбнулся, — порой мне прилетает и справа, и слева, и по яйцам даже было как-то. Все хорошо. Сына крепче держите. И ушел. Ваня лежал и смотрел на закутанного в одеяло ребеночка. Одеяло было почему-то зелено-белое, клетчатое. Ваня ожидал, что будет голубое. Ребенок смотрел на него в упор, молчал и хлопал мокрыми ресничками, чмокал губами. Глаза были темные — Ванины. Кудрей поискать не получалось — все, кроме личика было спрятано в одеяльце. Никакого сходства с дедом Ваня не наблюдал. Скорее, сходство с выходом в стратосферу. Теперь этот маленький человек будет жить. С ним. С Тишей. Он живой. Он такой хорошенький. Слава всем богам, что Ваня как-то смог и не причинил вреда этому малышу! Он бы никогда не простил себя, если б что-то пошло не так. — Ванечка… Обычно звонкий Тишин голос сейчас звучал как-то ломко. Ваня поднял взгляд — Тиша застыл у двери с совершенно перекошенной рожей. Это было даже забавно. Тиша явно стеснялся, топтался у входа огромной каланчой, косился на врачей и санитаров, который с деловым видом шныряли по палате — мыли, убирали, переговаривались. Чувство, близкое к высокомерию снова зашевелилось внутри. «Тиша бы никогда не смог сделать это», — с мрачным удовлетворением подумал Ваня. А я — смог. — Все хорошо, да? — Тиша сделал пару неуверенных шагов по направлению каталки. — Да, — Ваня прочистил горло, — вот. Пожалуй, ради такого выражения лица вообще стоило. Тиша стоял над ним и ребенком, смотрел с полным охренением и вид имел совсем глупый. — Он такой маленький, — у Тиши дрогнул голос, — такие реснички у него… Боже, Ваня… Тиша снова застыл, закрыл рот рукой, глаза у него были совсем бешеные. — А ничего, что он тут? Что мы тут? — В смысле? — Ваня недоуменно посмотрел на него. — Ну, он же только родился, его трогать нельзя, наверное, я вообще с улицы, микробы… За последние часы Ваня забыл, что такое смеяться, поэтому получилось не так раскатисто, как хотелось бы, но Тиша все равно тут же смутился. Понял, что ляпнул не то что-то. Нахмурился. Ваня улыбался, глядя на эту смену эмоций. Тиша все-таки был такой искренний, родной. Ваня понял, что успел соскучиться, как никогда раньше, даже во время долгих съемок порознь. — Вань, — Тиша осторожно коснулся его руки, — а ты как сам-то? Нормально все было? Ну, эти, роды? Ваня смерил его долгим взглядом, покосился на кресло, в которое скоро сядет кто-то еще. — Нормально, — выдохнул он, принимая милосердное для Тиши решение: — ребенок большой только, а так ок — жить можно. Все путем. — Ну хорошо, — Тиша с облегчением выдохнул, — я пиздец за тебя переживал, думал, окочурюсь там, пока гулял под окнами. Хотелось выть от неизвестности, я такого напридумывал себе, ты бы знал! Как хорошо, что все хоршо! — Там что-то слышно? — перебил его Ваня. — Где? — На улице слышно из окон что-то? — Нет, — Тиша нахмурился. — А что? — Да не, просто спросил, — Ваня выдохнул. — Охренеть, Ванька, это же ты сына родил, — Тиша снова уставился на малыша, но трогать его и даже подходить близко, похоже, пока боялся. — Папа, сына подержите, — вездесущий врач снова возник в палате, — Иван Филиппычу надо чайку попить и сил набраться. Он у нас немного устал сегодня. Тиша замотал было головой, но его не спрашивали — молча сунули ребенка в руки. Тиша застыл, видимо, боясь даже дышать. Ребенок смотрел на него, Тиша на ребенка. Ваня заметил, как в глазах потихоньку скапливаюся слезы — у себя, и у Тихона. Ребенку, похоже, все было до фени. От этого магия момента только усиливалась. Почему-то это было как-то очень правильно: охреневшие они и совершенно равнодушный ребенок, который будто говорил уже одним взглядом «ну да, я родился, а теперь что вы предложите делать»? Ване подложили подушки под спину, подкатили столик с горячим сладким чаем и сладкой же булкой. — Есть, пить, отдыхать, — приказал врач. Оглядел Тихона критическим взглядом, кивнул: — Ну, тут вроде все нормально. Зовите, если не справится папаша ваш, я заменю с радостью! — Я справлюсь! — тут же отмер Тиша. — Да уж надеюсь. Врач ушел. Тиша продолжал смотреть на ребенка. Ваня жевал булку, пил чай, и чувствовал себя живым как никогда. Внутри нарастал какой-то легкий вихрь новой эйфории. Все хорошо, его жизнь снова его и он ее продолжает жить! — Охренеть, — Тиша вдруг расплылся в своей привычной широкой улыбке. Он повернулся к Ване, глаза сияли. Ваня не мог не улыбаться в ответ — это тоже был элемент его жизни — радоваться на веселого Тихона — как раньше. Ну, почти. — Ты такой герой, Ваня, слушай, ну я не знаю даже, это просто космос какой-то. Как мне повезло! У меня сын! Ни у кого ж такого нет! Тишу, наконец, прорвало. Он прижал к себе сына крепче, потрогал носик кончиком пальца, пришел от этого в лютый восторг, сморгнул слезы, снова посмотрел на Ваню таким взглядом, которого тот даже смутился. В нем была какая-то безграничная любовь, восхищение, обожание, чуть не обожествление. Хоть он и не знал, через что пришлось пройти Ване на самом деле. — Ты мне сына подарил, Ваньк, — Тиша, наконец, склонился над ним, поцеловал сперва в губы, потом в ладонь, осторожно удерживая сына в руках, — ты самый лучший на свете. И ты такой герой. Я так горжусь тобой! — Да. Спорить с этим Ваня уж точно не собирался.