Одна десятая процента

Все началось с красных кроссовок. Это были первые, которые Ваня неожиданно не смог зашнуровать. Сперва Ваня корячился как мог, потом тупо пялился на шнурки, мысленно приказывая им немедленно завязаться самостоятельно. Ему надо было в консультацию на плановый осмотр, а после — в студию на запись. Идея с мультиками оказалась на удивление удачной. В Питере нашлась одна маленькая уютная и никому не известная студия, где умные и неболтливые ребята с радостью приняли Ваню в команду без лишних вопросов. Это была совершенно новая и очень классная работа, где все действительно зависело только от таланта, а не от внешности или фамилии. Ваня работой дорожил и планировал озвучивать и после рождения ребенка тоже. Но добраться куда-то без обуви, несмотря на жару, он не мог. Еще пару дней назад он с кряхтением, но мог сам себя обслужить, теперь, похоже, и этому пришел конец. Еще несколько неудачных попыток с закидыванием ноги на тумбочку, с наклоном вбок, с каким-то полушпагатом — ничего. Живот был огромный и вовсе не такой сексуально-соблазнительный, как в середине срока. Теперь ходить с ним было тяжело, сидеть было тяжело, лежать в принципе тоже было не очень. Постоянное давление на мочевой пузырь, изжога, избиение изнутри. Но это все еще можно было как-то пережить, в отличие от невозможности зашнуровать гребаные шнурки. Блять. — Тиша! На истошный вопль Жизневский вылетел из ванны голый и в пене. — Что?! Началось?! — Нет же, еще месяц, не меньше. — А чего ты кричишь тогда? — Я не могу зашнуровать кроссовки, — Ваня выразительно глянул на него из-под отросшей челки, очень надеясь, что у того хватит ума не задавать лишних вопросов. — Как это? — ума, конечно, не хватило. — Вот так, — Ваня начал закипать, — посидел два дня дома — все, живот вырос еще больше, мне больше не согнуться. — Хрена себе, — присвистнул Тиша и тут же полез трогать живот. Ваня держался стоически. Он уже смирился с тем, что Тихон определенно страдает гигантоманией или гигантофилией, потому что, чем живот был больше, тем больше Тиша лез к Ване, к животу, к жопе. Жопа, кстати говоря, тоже росла. Там раздвигались какие-то кости, о которых Ваня ничего раньше не знал, а теперь узнал и лучше бы не знал. — Ванько, — Тиша, не отлипая мокрыми руками от живота, уже сбивчиво шептал ему на ухо, — а давай мы… — Свали, мне на работу и в консультацию! Шнурки только завяжи. — Ладно-ладно, — Тихон опустился на пол и принялся завязывать шнурки с таким вниманием, будто пытался разминировать бомбу. — Спасибо. — Тебя проводить, может? — Сам доеду. Гиперопека последнее время тоже подбешивала. После того случая с Петровым Ваня начал выходить на улицу и внезапно осознал, что он не настолько популярен. По крайней мере, в Питере. Никто его не фоткал, никто не преследовал. Да он, не разгуливал по Невскому с плакатом «посмотрите на меня», но и особенно не прятался. В чем-то Саня Петров оказался прав: когда ты беременный мужик, все видят беременного мужика и только. На него смотрели с интересом, пониманием, умилением, иногда — брезгливостью, но никогда — с узнаванием. Поразительно все-таки, как объемы тела меняют наш облик. И темные очки, да. В целом жизнь была хороша. Несмотря на постоянную ноющую боль в спине, Ваня чувствовал себя хорошо. Не физически. Физически все становилось хреновее, огромнее и тяжелее, зато морально — лучше. Он уже не загонялся ни по поводу самого факта случайного залета, ни их с Тишой вынужденной женитьбы, ни даже своей загубленной карьеры. Все было как-то правильно и здорово. В какой-то момент Ваня поймал себя на мысли, что не помнит, когда ему еще было так спокойно и кайфово. Впереди маячили роды, ребенок, куча сложностей, а они с Тишей сидели на залитой солнцем набережной, поедали шаверму и были, пожалуй, самыми беззаботными будущими родителями на земле. Кто бы мог подумать! До срока оставался примерно месяц. — Ваня, — Тиша доел, запил колой, прикурил и только потом осторожно спросил: — я все думаю… а как вот ты рожать будешь? — В смысле? — Янковский еще ел, но быстро сообразил, что имеет смысл жевать быстрее — есть шанс и подавиться. — Ну, то есть… — Тихон покусал губу, подбирая слова, — как это физически, если ты не девочка? Смех Вани спугнул алчных до крошек голубей. — Про пуповину слышал? — Тихон кивнул. — Ну вот, а мой пупок, видел? Он уже наружу торчит, за него будут аккуратно тянуть и так вылезет ребенок. Тиша пару раз моргнул. Нахмурился. Затянулся. Ваня хранил гробовое молчание. — Да бля! — Жизневский, наконец, сообразил. — Ну Ванько, блин, я ж серьезно! — А как по-твоему я залетел? — Ваня поднял брови. — Ну, мы это… — Именно. И когда мы это, — Ваня изобразил кавычки, — при давлении на простату, открывается соединительный канал с маткой. Очень маленький канал, который у всех мужчин не работает, не открывается или его вообще нет. Ну, то есть не у всех, конечно, есть такие как я — одна десятая процента. — И? — Что — и? По этому каналу все и перемещается. Сперва туда, потом — обратно. — Обратно? — Ребенок! Ребенок полезет потом обратно. Сам. — Сам. Понял. Тиша застыл с охреневшим видом. Ваня, уже давно все изучивший, забыл как в свое время охреневал сам, и теперь только качал головой. На самом деле выходило, что мужской организм раньше действительно был так же фертилен, как и женский, но в процессе эволюции все притупилось. Не у всех, конечно. У Вани, вон, все работало на ура, врачи только диву давались. Оказалось, что и бедра у него не узкие, и предлежание правильное и «вы, Иван Филиппович, еще троих родите». Все это крайне обнадеживало. До момента с кроссовками. Потому что дальше, как говорится, было только больше. Ване казалось, что расти уже некуда, а живот все лез и лез. Теперь любые движения малыша внутри были похожи на участие в драке. Только сдачи дать или убежать не получалось. Ваня был готов стонать примерно каждую минуту — то от боли в спине, то от того, что его пнули по почкам, то от любвеобильного Тиши, который даже с таким дирижаблем в постели умудрялся вдохновенно трахаться. Ваня себе уже не мог и подрочить — как выглядит собственный член он понятия не имел, весь обзор теперь закрывал живот. Впрочем, Тиша справлялся за двоих. Он даже умудрялся охренительно отсасывать, упираясь лбом в эту громадину, и ничто ему не мешало. Ваня тихо страдал. Каждый раз, глядя в зеркало, он ужасался. С приближением родов начались и новые страхи: как все пройдет, что надо будет делать, насколько по десятибалльной шкале это унизительно? А насколько больно? Никакие обсуждения в интернете он не читал, уже наевшись мнений сетевых экспертов касательной своей актерской игры, например. Ваня слушал врачей, носил бандаж, позволил маме и сестре выбирать коляски и кроватки, и ждал. Последние недели ожидания оказались самыми трэшовыми. На работу ходить уже не получалось, потому что Тиша впал в состояние истерии. Ваня зачем-то назвал ему примерную дату родов, и теперь, когда срок неумолимо приближался, Тиша ходил вокруг Вани кругами, чуть ли не тыча пальцем в живот, и спрашивал, когда. Ваня и сам хотел бы знать, когда. Врачи утверждали, что пока что дите сидит спокойно и никуда не хочет. Тишино беспокойство передалось и Ване. В день ПДР они оба сидели на кухне и пялились на живот. Оттуда никто вылезать не планировал. Ни через пупок, ни самостоятельно. — И что теперь? — Тиша смотрел с тревогой и такой забавной беспомощностью, что Ване стало смешно. — Ничего, так и останется. Внутриутробное развитие будет. — Так может его достанут оперативно? — Креативно. Ждем еще неделю, если не полезет — будут резать. Тиша побледнел и ушел курить. Ваня тяжело вздохнул, погладил пинающееся брюхо и пошел лежать на кровати дальше. *** Все началось через три дня. С утра Ване было как-то особенно хреново. Живот был каменный, все тело как-то странно тянуло. Днем он вроде как расходился, но постоянная боль в пояснице никак не проходила. Тиша съездил по делам, вернулся. Они попытались смотреть сериал, но на середине третьей серии Янковскому поплохело. Он честно выждал еще минут пятнадцать, потому что отчаянно надеялся, что это не оно. Пришлось признать, что, судя по возвращающейся тянущей боли — оно. Теперь надо было как-то сообщить это Тише. — Ванько, ты там спишь, что ли? — Жизневский как раз потыкал его пальцем в плечо. — Ты видишь, это же он ее убил, оказывается! — Я не сплю, — Ваня оттягивал момент, сам не зная, почему, но тут потянуло сильнее, — я, рожаю. Началось. Все завертелось с невероятной скоростью. Звонки, судорожный поиск сумки в роддом, которая уже три недели как была полностью собрана, скорая, отъезд, Тиша с лицом цвета плохой бумаги и Ваня, наконец понимающий, что «схватки невозможно спутать ни с чем». Поцелуй на удачу, судорожные сжимающие запястья Тишины руки, какие-то совсем дикие панические шутки, что-то про любовь… В палату Тишу не пустили. Это было решение Вани, которое он объявил еще где-то полгода назад. Чего-чего, а в таком виде представать перед Жизневским он не хотел примерно никогда. Посреди палаты возвышалось кресло, которое выглядело как орудие пыток — и никак иначе. Ване от его вида тут же поплохело. Живот на это схватило еще сильнее. Паника, отложенная на потом, прибыла точно по расписанию. Очень хотелось все немедленно отменить, уйти отсюда и больше никогда не возвращаться. Но его положили на кушетку, к животу прицепили кучу проводов, поставили монитор и сказали не шевелиться. Датчики считывали схватки и поведение ребенка. Здесь Ваня наконец узнал, что же такое пытка. Не двигаться, когда все тело раз за разом пронзает адовая боль — к такому его не готовили. Ваня честно сдерживался первые минут пять. Он кусал губы, рычал, мычал, матерился и сжимал кулаки. Потом плюнул — в палате все равно никого не было — и больше не сдерживал себя. Он скулил, стонал, слезы пришли сами собой. Никогда раньше он не чувствовал себя так паршиво. Минуты текли одна за другой, датчик пикал, сердце ребенка стучало, а Ваня лежал тут один, полный боли, страха и невозможности хоть что-то сделать с этим. Где-то в коридорах ходил Тиша, наверняка нервничающий, но наверняка и счастливый тоже. Тиша ждал встречи с сыном и был на подъеме. Ване казалось уже, что никакого сына нет, что он просто болен и, возможно, умирает. Что он никак, простите, ну совсем никак не может пройти через все это, роды — это просто не его. Как-то женщины рожают, да, но он просто не может. Пару раз он точно решал, что уйдет прямо сейчас. Останавливал только страх смерти. Если он уйдет, и это продолжится, а это продолжится, то он умрет в муках где-то на парковке больницы. Когда пришли врачи, Ваня уже был никакой. Больничная рубаха промокла от пота и слез, сам он еле мог шевелиться. Ужасно хотелось спать, просто до обморока, но уснуть не давали схватки, которые были все сильнее и чаще. С него сняли проводки, теперь можно было сесть. — Вон там фитнес-болл, — заметив его состояние, молодой врач кивнул в угол палаты, — можно на нем прыгать, чтобы снять напряжение. — Мне очень больно, — тупо сказал на это Ваня. Врач, что-то читая в его карте, поднял на него недоуменный взгляд. На вид этому парню было не больше лет, чем самому Ване, и почему-то казалось, что такой должен бы относиться с большим пониманием к ситуации, тем более, что тут редкий случай — одна десятая процента. — Знаю, что больно, — врач кивнул ему, — вы рожаете. Понимание, похоже, было здесь не принято. Ваня поплелся к раздражающе синему фитнес-боллу и кое-как на него взгромоздился. Это оказалось каким-то наебаловом. Боль была та же, только при этом ты пытаешься прыгать на огромном резиновом мяче. — Это не помогает, — сообщил Ваня спустя минут десять дурацких попыток. — Правда? — врач вскинул брови. — Я слышал, что помогает. Обычно учтивый и вежливый Ваня в этот раз не сдержался. Он точно не понимал, что говорит, но мат вылетал у него изо рта как-то сам собой, вместе с ним лились и слезы. К концу обвинительной речи про равнодушие и грубость персонала у него тряслись губы, а щеки были все мокрые. Это подействовало. Врач, имени которого Ваня не помнил, хотя это был какой-то специальный особенно хороший врач, который принимал многих мужчин, отложил карту, шагнул к нему, взял лицо в ладони, заставил сфокусировать взгляд на себе. — Иван Филиппович, да? — Да. — Вы сюда зачем пришли? — Рожать. — Ну так давайте рожать, хорошо? — Но… — Наша с вами сегодня задача: родить здорового… кто у вас? — Мальчик. — Мальчика. Сосредоточимся на этой задаче. Мы здесь собрались только ради этого. Врач дождался, пока Ваня выдавил из себя «хорошо» и снова ушел. Ваня нарезал круги по палате, периодически замирая и со стоном хватаясь за живот. В глазах темнело, потом все кое-как проходило, и можно было делать еще один шаг. Больной разум запоминал всякую чушь, вроде количества плиток на полу или потертостей на подлокотнике кресла. К креслу Ваня подходить боялся. Ужасно хотелось поговорить с Тишей, но телефон остался у него в кармане штанов, и где сейчас находилась вся его одежда Ваня понятия не имел. Здесь он был в жуткой робе на голое тело и тапочках. Насколько все это оказалось унизительно по десятибалльной шкале? Ваня понял, что нисколько. Ему было настолько плохо и несчастно, что никакие мысли о том, что он популярный актер, известная личность и вообще личность не приходили в его голову. Здесь он был просто больным, беспомощным и кошмарно усталым. Даже сил думать о ребенке не было. Только о том, как он вообще мог согласиться на весь этот ад. Неожиданно в палату, в которой, кстати, не было дверей, зашла невысокая девушка. Беременная, конечно же. Она шла медленно, на бледном лице была какая-то странная эмоция вроде недоверия. — Да ладно… — протянула она, увидев развернувшегося к ней Ваню. — Ну, да. — Охренеть, я думала, сплетня. Она сделала пару шагов, ойкнула и опустилась на Ванину кушетку. — Во время родов кто-то успевает сплетничать? — Ваня выгнул бровь. Он был уверен, что никто его не видел. В палату его провели быстро, кажется, по дороге никаких посторонних глаз он не заметил. — Конечно, — девушка фыркнула, — делать нечего, ждешь родов, слушаешь, что врачи говорят. Внутри все начало закипать с новой силой. — И что же врачи говорят? — процедил Ваня, на миг забыв о том, что ему очень больно и плохо. — Что Янковский скоро родит, — она пожала плечами, — поздравляю. Мне еще часа два, не меньше. — А-а. — Первый? — девушка кивнула на его живот. — Угу. — У меня второй. — И как… — Расслабься, — она поднялась с кушетки, — слушай врачей, дыши и помни, что это все не навсегда. Не было еще случаев, чтобы так и осталось. Она неожиданно улыбнулась и оказалась очень даже милой и приятной. Ваня слабо улыбнулся в ответ, но тут его снова скрутило. — Удачи! Деваха исчезла в коридоре, а Ваня остался хватать ртом воздух. Значит, скоро… Позже пришли врачи, пощупали, посмотрели и велели лезть в кресло. К этому моменту Ване уже было больно так, что он был готов на полном серьезе просить о немедленной смерти, но почему-то не стал этого делать. Стало уже как-то все равно. Если он помрет прямо сейчас — спасибо большое, не помрет, значит, помрет чуть позже. В неминуемой гибели он уже не сомневался, так хреново ему не было никогда. Единственное, что немного утешало, слова девушки про то, что так не останется. А как останется? Думать было больно, двигаться — еще больнее. — Итак, Иван Филиппович. Сейчас слушаем меня! Ваня очнулся, вернулся к врачу, который смотрел на него строго и даже сердито. — Ага… — Как схватка пойдет, дышим так — через рот, пытаемся меня сдуть! Ваня очень хотел сдуть и врачей, и весь мир разом. — Тужимся только, когда я скажу, это ясно?! — А что — уже? — Нет, можете сходить в кафе, выпить кофе. Я подожду. — А… Ой. Паника вернулась такая, что про боль Ваня умудрился забыть. Это происходит! Сейчас! Блять! — Сосредоточились. Итак… Ваня честно пытался. Он дул, напрягался, на него орали, чтобы он напрягал не голову, а таз, что ребенок очень хочет родиться, что давай еще, ну давай же. В целом это было где-то между кошмарным сном и бредом, настолько нереалистично и невозможно, что, когда он почувствовал, как из него на самом деле вылезает нечто огромное, то уже не удивился ничему. — Еще разок, давайте, ну… Ребенок родился. Ваня видел его в руках врачей. Какой-то грязный красно-синий, кажется, кусок человека. Стало как-то жутковато. Все это был какой-то непрекращающийся пиздец. Истерика, на которую у Вани не было времени во время родов, начинала подступать, но вместо него заплакал ребенок. — Половина первого ночи! — громко объявил врач. — Мальчик!