дело было в богадельне, которая именуется больницей

— Ну чего ты, Илюш, такой кислый сидишь?! Депутатская доченька не по карману? — Серый, завали… Врачи, если вы не знали, умели прекрасно успокаивать, внушать уверенность в друзей и искренне сопереживать неудачам. Нет, правда, это всё так и есть, просто делают они это очень специфично, по-врачебному. Вот и друг Третьякова нестандартно за Илью переживал. А тот, что хирург-травматолог, плыл в океане собственных переживаний, утопая и захлебываясь эмоциями, внезапно нахлынувшими. Как могло это вообще произойти с ним? С Третьяковым — ловеласом всей больницы? А вот как-то запросто, как аппендикс вырезать. Он это на скорость с врачами делал уже на пятом курсе меда. А влюбляться он только-только научился — Вера не в счет. Любовь с Верой последствие адреналина и других хлынувших гормонов. Так что не считается, она даже не его типаж. К слову новая жертва тоже не его типаж. Не западал ещё Илья Евгеньевич на молоденьких коррупционерок, которые его с нулем скоро на карте оставят, а сами укатят с каким-нибудь сынком прокурора на Мальдивы.  — Ну не тягаться тебе, Илюш, с мерсом! — внушал уверенность Сережа, чтобы Илья не раскисал. — За ней главврач городской ухаживает. — Вяземский что ли? — Илья вытаращил на Серегу глаза, полыхающие несправедливостью. — Он-он, Илюш. Он самый. Князь Вяземский, — театрально поклонился анестезиолог. Усач уже заметно так приуныл. Всё ещё в голове бил вопрос: «Как его так угораздило?». Но показывать он этого, конечно же, не будет. Какой он «Казанова», если при виде «какой-то там» Яковлевой, теряет хватку: — Да и не на неё я вообще смотрю. Раздражает она меня, вот что, — скуксился Третьяков. Спрятал руки в карманы халата, перебирая губами подожженную сигарету. — Да? — Серега выпустил облако дыма со стройлесов. — А вчера ты её из-за раздражения в одном месте до Шерман стал провожать? — Ой, знаешь, — как-то стервозно и обидчиво начал Илья. — вчера я не знал, что она одна из бюрократических пиявок системы. Серега на это состроил лицо, будто глубоко понимающее и полностью осознающее, что имеет в виду Илья Евгеньевич на самом деле, и покачал головой. Илья по прогнозам Серого влюбился, а если по очень плохим прогнозам, то вляпался по уши в любовь, что не отмыться. Слухи о «рыжей бестии» разлетелись к вечеру минувшего дня по всем отделениям. Все ждали момента планерки, когда этот диковинный экспонат можно будет увидеть вживую. Даже молодые специалистки почувствовали какое-то надвигающееся соперничество, мол «придет щас красивая, молодая, да ещё и богатая, всех врачей у нас уведет». Только Третьяков из-за своего очень особого и шаткого положения оставался между двух огней. И вроде бы внутри теплилась искорка надежды — вдруг им попадется адекватный заведующий. А с другой стороны долбило осознание, что эти «верхушки» все черт возьми одинаковые и в целом не важно, сколько им лет. И вся эта дилемма жизнь с ног на голову перевернула. Раньше зашел бы Илья к студенткам из сто пятой, которые в клубе подрались, и нормально бы всё было. Мужское эго угомонил, особую тягу к заигрыванию с прелестным полом утихомирил, а тут всё блекло на фоне той самой. Вчерашнее «пришествие прекрасного» все краски жизни хирурга испачкала черным, чтобы грязными тонами стали. Даже выпавший с дерева пацаненок в приемной не радует. Илюшенька белугой был готов выть, чтобы всё это закончилось, но нет же, это всё только-только начинается. Влюбился в заведующую, которая ещё на свой пост даже не встала, и сидит теперь нюни вешает на усы, втыкает в обшарпанную стену ординаторской, попивая чай с перебором заварки. Горечь, да и только, прямо, как на душе. — Эх, Илья Евгеньевич, у нас планерка, — пробубнил парнишка себе под нос, поправляя часы на руке. Отставил кружку с невкусным чаем на стол, надел обратно халат и накинул на шею стетоскоп, чтобы виду своего врачебного не потерять. Глаза глянули в зеркало на выходе, а руки загладили волосы назад, в то время как в голове базаром стояли мысли: «Ну и что она с тобой сделала за два дня, великий ловелас двадцать седьмой больницы?» Помещение для планерки обычно должно быть большим, вместительным. Одно вместительное место в этой больничке — это кабинет главврача. Стол Оксаны Валерьевны, который делался по заказу из Италии между прочим — сцена. Стулья старые, советские, почти сломанные, примерно о такие девчонки в школе рвут колготки — амфитеатр. Премьера называется «Представление зав отделения нейрохирургии», а главные актеры — Оксана Валерьевна Шерман и некая Василиса Николаевна Яковлева. Спектакль по всем законам больницы и хлебобулочных изделий на масленицу должен оказаться провальным, но в душе язвительно скрипела идея, что всё должно получиться. Пока Оксана Валерьевна не начала говорить, Илья сидел взвинченный, быстро потряхивая ногой, и громко выдыхал из-за жары (вот и спрашивалось на кой черт Шерман делает ремонт каждые три месяца, если не может поставить себе кондиционер). Серега рядом развалился, как у них дома на диване. Анестезиолог перелистывал карточку, читая показания. От него спокойствие ключом било, что даже удивительно. Серый настолько не вовлечен в этот кипиш, просто всем своим видом показывая, что ему кристально всё равно. Илья моргал и видел, что друг скоро кемарить начнет, вполуха слушая главврача. — Серый, ну имей совесть. Не спи хотя бы, — сквозь зубы прошипел Третьяков. — Илья Евгеньевич, прошу закрыть то, чем вы говорите, — очередной спор между друзьями прикрыл одновременно стальной и лисий голос Шерман. Хирург опомнился, обернулся и в тысячный раз обомлел — увидел заведующую и умолк. А голос внутри приговаривал: «Да, где же вас таких красивых-то делают?». Сердце изнывало от невысказанных эмоций, а голова кругом идет от неутихающей проблемы, которая стала только больше. И сквозь приятную дремоту мечтающего человека, Илья вообще ничего не услышал, лишь обреченно вздыхая, как над увядающим цветком. — Слюни подотри, — шепнул Сергей Алексеевич, пихая лучшего друга в бок. Только, наверное, на третий толчок в бок, когда тянущая боль постучалась в сознание, Илья встрепенулся и тряхнул головой. Обреченно, с взглядом побитой собаки, посмотрел на Серегу. Тот понимающе покивал головой и потряс товарища за плечо, мол «ну, ничего, не последняя в твоей жизни красавица…». А Илюшеньке казалось, что это был конец. Конец его карьеры, жизни и любовных побед, ведь никто больше его не привлекал, кроме, собственно говоря, товарища Яковлевой. — Здравствуйте, дорогие коллеги, — Третьяков своим ушам не поверил. Слова из её уст не просто выскакивали, как у многих врачей, несмотря на подвешенный язык — они усладой для ушей оказались. И голос нежный, как у соловушки в майское утро. До этого Илья Евгеньевич подписал пакт о капитуляции перед войсками красоты Яковлевой только карандашом и в одном месте, после же уже всё подписано ручкой, поставлено куча печатей в нескольких экземплярах, а руки поднимаются сами. Парень сдался, сложил оружие к ногам «великой, ужасно прекрасной» и был готов умереть в плену. — Рада вас всех приветствовать. Меня зовут Василиса Николаевна Яковлева — я ваш новый заведующий отделения нейрохирургии. Теперь я в вашем коллективе и всегда с большим удовольствием готова прийти на помощь. Илья скрючился. Он искренне не понимал — это такая великая актерская игра в подхалимство или же Яковлева на самом деле ангелочек среди всей этой замшелой древесины, из которой состояла медицинская система. А вот тут Третьяков насторожился — быть может не всё так печально, а у него появляются шансы на взаимность. Всё-таки второй раз, на одни и те же грабли. Да ну и ладно. Паренёк отмахнулся, оперся подбородком на ладонь и продолжил слушать речь нового заведующего с чудесным голоском: — Я пришла сюда только с хорошими намерениями. Хочется надеяться, что мы все подружимся и я вольюсь в ваш коллектив. «Даже не надейся, Василёк!» — заявил Илья, прекрасно понимая почему. Не подружится она с коллективом, если не проставиться конечно, да и не абы как проставиться, а бутылочками чего-нибудь хорошего. — «Деньги-то есть!» Третьяков, конечно, мог долго рассуждать, если бы не почувствовал взгляд обворожительных глаз на себе. Он, как косуля на трассе, тупо пялил вперед, никак не реагируя и не слыша где-то рядом уже не прикрываемый ржач Сергея Алексеевича. Хорошо, что под натиском дневных дежурств у парня загар на лице, а то всё его нутро наружу вылезло бы. А нутро у него, как у восьмиклассницы, когда та смотрит на понравившегося мальчика из старших классов. Оно красное, как пионерский галстук, и примерно такое же красное, как помада на губах у Шерман. В голове Илья Евгеньевич уже схватился за голову, хныча себе под нос, но наяву всё ещё смотрит в невинно-небесные глаза. «Ей, Богу, ангел», — ругнулся Илья своим инстанциям. Губы эти персиковые, с легким блеском от солнца, улыбаются ему как-то совсем радушно и приветливо, без каких-либо хитрых ноток. И поза у Василисы Николаевны расслабленная. Из неё самой точно тепло течет, доброта и справедливость. Илюша прекрасно осознавал, что нет в новом заведующем ничего страшного. С этой мыслью и сил прибавилось, и, как бы смешно это не было, крылья на спине выросли. Парень чувствовал себя сейчас лучше, чем никогда. Он чувствовал себя первокурсником — вот каковы ощущения. И ему нравилось это чувствовать. Весьма нравилось. В общем-то это всё, что помнил Илья Евгеньевич с планерки. Ну, ещё обещания Шерман, что теперь в новом отделении будет рентген и аппарат МРТ, хотя лучше сей информацию пропустить мимо ушей. Ничего там не будет — горе-влюбленный в этом был на сто процентов уверен. Накормленные новыми несбыточными обещаниями и утомленные июльской утренней звездой, персонал выплывал из кабинета главврача с особой быстротой. А Илья в этот момент решил действовать: Шерман своими цепкими паучьими лапками уводит Василису Николаевну в своё коррупционерное общество, не давая ей даже выпутаться. Из этих губительных лиан девушку надо вытаскивать, а то товарищ главврач щупальцами присосется и внутривенно пустит тягу к бюрократии, потому Третьяков решил дать бой войскам Дейви Джонса и отрубить к чертям скользкие шланги с присосками. Илья Евгеньевич, искусно лавируя среди своих коллег, пробирался к заветному сундуку сокровищ всё ближе. — Третьяков, а вам заняться нечем? — сарказм в голосе Шерман чувствовался осадком на языке. — Что совсем операций нет? Идите в приемную тогда, что вы путаетесь под ногами? — Оксана Валерьевна отодвинула Яковлеву за себя, стараясь поставить её дальше от Ильи. — Оксана Валерьевна, а вы что так хватаетесь за нового кадра? У Василисы Николаевны скоро синяки останутся от ваших щупалец, — по-лисьи парнишка юркнул под другую руку новой заведующей. — Третьяков, иди работай! — Дейви Джонс в юбке сдавал позиции. — Оксана Валерьевна, вам тоже работать надо. Главврач у нас один. А у меня и правда операций нет, я Василисе Николаевне, — молодой хирург кивнул коллеге, продолжив. — всё покажу. Покажу первоклассный ремонт, — без укола оставить начальницу Илья не смог. — Бог с вами, Илья Евгеньевич. Только не наседайте на уши бедной девушке, — про тайны стоило бы умолчать перед новым кадром, поэтому Шерман отпустила Яковлеву в лапы травматолога. — Идите-идите, Оксана Валерьевна, — парень смотрел начальнице вслед, лишь бы ушла. Только-только силуэт главврача скрылся, Третьяков завершил фразой: — Идите, «Стерва Валерьевна». — Что же вы так с начальством? — хихикнула рядом Василиса Николаевна. Она посмотрела на нового знакомого с искрами надвигающегося веселья в глазах. — Там от «начальства» одно слово. — заявил хирург и повернулся к девушке, всё ещё боязливо поглядывая назад. — А то она обычно появляется, как призрак. Меня уже, не спросив, представили, но Илья Евгеньевич Третьяков, хирург-травматолог. — мужская ладонь потянулась за рукопожатием. — Можно я скажу, что я просто нейрохирург, — Яковлева щурилась, протягивая руку в ответ. — Мне так неловко. Я тут чуть старше интернов, а уже заведующая. — Я вас умоляю. Если вы хороший специалист, то в этом нет ничего неловкого. Оксана Валерьевна тоже непонятно, как главврачом стала. Идёмте, — Илья пропустил девушку вперед во второй раз. — И прошу давай на «ты», — она, проговорив, обернулась. — Я же и тебя скорее всего младше. — Я что так старо выгляжу? — ухмыльнулся в ответ Третьяков, уже играя усами. На вопрос парня Василиса засмущалась, пряча румянец в пышных янтарных локонах. Даже в собственном смущении Яковлева чудесна и миловидна, что у Илюшеньки спадал всякий образ ловеласа. «Да что же это такое?» — его искренне удивлял внутренний конфликт, потому что перед девушкой робеть ему несвойственно. Но Василиса, Васенька, Василечек — она ведь вся невинная, чистая, с каким-то детским огнем в глазах. Илья даже тронуть её боится, потому что считает, что его касание — ложка дегтя в прелестной бочке липового меда, который цветом, как плазма из выдавленного прыща. «Тьфу блин!» — мысленно Илья Евгеньевич ударил себя по лбу. — «Какая ещё плазма, Илюш?! Если ты такой комплимент сделаешь, второго шанса можешь не ждать, дурень!» — И давно ты тут главврача кошмаришь? — она опять поражает его своей улыбкой — Если бы она не кошмарила нас, мы бы не кошмарили её, — интуитивно как-то Илья вел сразу к приемной. — А вообще, года четыре уже. Я тут сначала практику проходил, потом позвали работать, я решил ну уж чего бегать-то по больницам — тут и остался. А ты тут какими судьбами? — Я же уже отвечала тебе? — голубенькие огонечки хитро так глянули. — Ну «призвание» — не ответ. — Всё сложно, Илья Евгеньевич, — она довольно отвернулась, продолжая со вздернутым носиком идти вперед. — У нас много времени. — парень глянул на часы, снова спрятав руку в кармане халата. — И всё же? — Не отстанешь? — Не-а, — махнул головой Третьяков, предложив жестом спуститься по лестнице вниз. — Ладно, — именно в этот момент они посмотрели друг на друга вблизи. Именно сейчас можно было рассмотреть каждую морщинку, блик на глазах, истинный цвет волос. И Илья всё ещё думал, что новая заведующая — его личный зал для пыток. Кажется, глазеть на неё он мог вечно. — Илья Евгеньевич, всё в порядке? — её встревоженный взгляд осматривал коллегу. В голове у Третьякова какой-то изощренно разрушительный ураган, потому что исполнитель в голове своими песнями полностью описывал всю эту слишком кинематографичную картинку: «Та была улыбка похожа на рай!», «Аромат волос напоминал счастье». С особым трудом Илья смог оторваться, потому что ещё один миг и всё — Вася бы поняла, что он полностью залип. — Да-да. Задумался немного, — он тряхнул головой для бодрости. — Так всё-таки почему из успешных «клиник» ты перешла в это Богом забытое место? — Да повздорила я с главврачом, вот и уволили, мол нос не туда сую, — хихикнула рыжеволосая, прикрывая ладонью губы. — А кто-то упрекал меня?! — усы расплылись в хитрой ухмылке. — Ну, тот, и правда, ужасный идиот. Всех узко квалифицированных специалистов по ставке снизил. Но так было до разбирательств с прокуратурой, — досадно заключила она, всё также бегая глазами по коридорам больницы. — Ты к этому причастна? — парень задал этот вопрос с невинной интонацией. — Нет-нет, меня уволили задолго до этого, — Третьяков отчетливо замечал, что та боится останавливаться на его чертах. Девушка пробежится голубыми очами и снова спрячет прелестные огни. Это несказанно ему льстило. — Это обитель всех тунеядцев и обычных врачей, которые попали во власть ночных дежурств, — хирург приоткрыл дверь ординаторской, сначала заглядывая сам, а то вдруг у кого-то тут личная консультация. И правда, кто-то очень громко и отчетливо доказывал, что личные консультации — это очень необходимая вещь. — Вам, что, гинекологии мало, ироды? — Третьяко-о-о-ов, — из глубин синих стен послышалось что-то очень похожее на гнев.  — Идем отсюда, — Василиса Николаевна во всю смущенно посмеивалась. Ей отчего-то вспомнилось всё то, что происходило в клиниках, и на фоне их «двадцать седьмая» больница казалась раем. Тут слишком спокойно, донельзя умиротворенно. В подтверждении этого на женские губы выползала улыбка. — Совсем обнаглели, — возмущенно Третьяков машет головой, вылупив глаза и отстранившись от двери. Ну уж очень брезгливо отряхнул руки, будто на ручке двери оказалась разновидность ЗПП. — Да ладно тебе. Ты как будто сам так не развлекаешься?! — хмыкнула она, пожав плечами. Видела всё. Насквозь видела, потому Илье Евгеньевичу стало боязливо как-то, словно сейчас все грешки вылезут через его же собственные глаза. — Да, но не днем же, — парнишка, взяв заведующую за плечи, повел подальше от этой злосчастной ординаторской, как маленького ребенка. — Твой-то кабинет, где? — А, — Василиса обернулась через плечо. — он на ремонте ещё. Отделение же только неделю назад сдали, а пока буду слоняться по кабинетам. — женские руки полезли в халат, чтобы достать записку от Шерман. — Сегодня я в двести тринадцатом. — Ну идем тогда, переселенец… Илья доволен, как мартовский кот. Он улыбается во все тридцать два, рассказывая все больничные байки потенциальной «любимой». Укажет пальцем, заставит заглянуть в операционные, расскажет, что однажды его здесь закрыли. Естественно обстоятельства столь странного случая Третьяков умалчивает, к чему Василисе Николаевне знать всё. Историй в этой богадельне за последние пять лет произошло не мало, и все на удивление заканчивались сказочно-хорошо. «Грех такое не рассказывать», — считает Илюша и продолжает вещать вновь какую-то смехотворную ситуацию. А та смеется заливисто, громко и очень искренне, что аж до слез. Делится своим багажом наиувлекательнейших историй со старого места: — Оперировали мы однажды под фонариками. Генератор просто взял и не запустился. — она потерла рукой под носом. — Так это у нас любой вторник! — заявил с трепещущей досадой Третьяков, понимая, что впереди двести тринадцатый, а самому ему уже бежать на плановую операцию в шестой. — Вот и кабинет, — от её голоса повеяло грустью. Василиса Николаевна развернулась, в последний раз улыбнулась. — Спасибо. Яковлева, протянув ручку для прощания, совсем не ожидала, что ей прилетит щекочущий от усов поцелуй в пястье. Красноту щек в этот раз скрыть не удалось, а Илья Евгеньевич снова нацепил свой выглаженный костюм хитрого кота и ухмылялся слишком заигрывающе. И они лишь на миг смотрели друг другу глаза в глаза, потом от натиска туманного смущения Василиса чуть щеки не порвала от улыбки и отвела свои необыкновенно красивые глаза. «Один — ноль, Василиса Николаевна!» — победно заметил про себя травматолог, провожая взглядом спешно удаляющуюся заведующую. Он её завоюет. Обязательно вклиниться в этот нарочито неправильный роман между ней и Вяземским. Зачем ей главврач, когда есть обычный и справедливый хирург, да и кто вообще говорил, что у них что-то есть. Однако Илюшенька на тысячу процентов уверен, что он ей не сдался. Ведь зачем княжне, у ног которой возятся бояре и другие князья, обычный холоп?! Это же всё — также не справедливо, как и было до. Но уж очень Васенька была прекрасна и ошеломляюща — Третьяков до сих пор плавился от воспоминаний, которые не то чтобы поселились в голове, они там прописались на ПМЖ. Смех, улыбка, красивые большущие такие глаза — всё это магия, не иначе. Только бы Илья знал во что ввязывается, точно бы уволился. Однако пути назад нет, и остается лишь надеяться на Божью помощь и на свой изворотливый ум.