дело было в богадельне, которая именуется больницей

Без малого прошло около двух недель. Больница оправилась от разгромного появления нового заведующего, начала работать в обычном ритме, принимая пациентов в обшарпанных кабинетах с синими стенами. Хирурги все также перебивались с электричеством, потому что внезапно начинали мигать прожекторы, лампы, а то и вовсе пропадал во всей больнице свет, на что старенький генератор начинал утробно рычать подобно старому и разгневанному медведю (но потому как он работал это скорее старенький радиоприемник, а не большой мохнатый). В общем, лето проходило без происшествий, по крайней мере до определенного момента… В один из прекрасных дней, Василиса Николаевна вваливается в богадельню номер «двадцать семь» вся взмокшая и растрепанная, стирая рукой пот со лба. Жара на улице стоит плюс сорок два градуса, а на улице всё также не унимался пух, который при каждом вздохе норовил влезть в носоглотку и подарить человеку раздражение слизистой. (Кажется, тополи решили восстать против людей). В кирпичном здании обители «Гиппократов» не лучше: тут, казалось, жарче, чем на улице; никаких тебе кондиционеров или вентиляторов. «Бедные врачи!» — угрюмо вздохнула Яковлева, когда увидела вымотанную мордашку медсестры на регистратуре. А что поделать? Работа есть работа, и никуда ты не денешься. Только вот при таких условиях, каторжных, денешься ты только видимо на тот свет. Единственный, наверное, вариант. Некоторые лица замучено смотрят и выплывают ещё с ночного дежурства, который из-за жары, не спадающей, в общем-то и ночью не спали. — О, Василиса Николаевна, доброе утро! — вяло и устало поприветствовала молоденькая медсестра. — Доброе утро, Катюш! — Так. — девчонка за стойкой потерла рукой глаза — Василиса Николаевна, вы сегодня в двести шестом, — выкрашенная блондинка передала ключи от кабинета заведующей и постаралась мило улыбнуться. Это было искренне, но всё так же устало. — Хорошо, — рыжеволосая благодарно улыбнулась и приняла связку ключей. Новые, без налета на железе, поблескивают на лучах света и прекрасно помещаются в тонких девичьих ладонях. На самом деле, Василиса Николаевна готова была рвать и метать. Уже чертовых две недели не могли закончить её кабинет. Её пациенты бегали по всем отделениям в поисках нейрохирурга, потому что в штаб набрали только медсестер. Яковлева искренне негодовала на невинное Шермановское «Наберите штаб сами. Вам же с ними работать!» Василиса долго терпела весь этот цирк, в котором главным клоуном выставляли её. Она долго хотела скрывать истинную личину заведующего, но тут ситуация вынуждает сама. Сначала Васенька хочет попросить вежливо, поэтому и приходит в кабинет к Оксане Валерьевне сама, тихонечко на обеде прокравшись: — Оксана Валерьевна, ну, когда уже? — взмолилась девушка. — Василиса Николаевна, скоро все будет готова. Вы работайте-работайте, а мы всё сделаем, — Шерман заверила молодого специалиста, но смотрела на Яковлеву с видом, будто та требовала что-то невыполнимое. — Хорошо, Оксана Валерьевна, — угрюмо выдохнула Вася, даже не взглянув на главврача. Эта просьба была запрошена неделю назад, когда нейрохирургу надоело ютиться в каких-то старых и маленьких кабинетах. За неделю Шерман не слухом, не духом о том, о чем Яковлева просила. Никакого кабинета, никакого нового персонала. И когда Василиса Николаевна на это утро получила ключи хоть и от нового кабинета, но не своего, то негодование, наполнившее все жилы, выкрутили на полную. Вася, накинув халат, отправилась к кабинету главврача в очередной раз. Постучала трижды, не дождавшись разрешения, вошла, потому что надоело, Василиса Николаевна себя не на помойке нашла. Вот теперь Оксана Валерьевна слушайте на свою голову: — Оксана Валерьевна, ну в конце-то концов. Где мой кабинет? Я где должна пациентов принимать. А документацию где мне заполнять? Я скоро буду в ваш кабинет приходить… Две сильных женщины в больнице — полундра на корабле, ведь не одна их них не отступиться. Федеральных денег, выделенных на новое отделение, по каким-то непонятным (вполне ясным, как утренняя роса) причинам не хватило, вот и не знает Шерман чем весь этот спектакль оплачивать. Зато сама купила новое колье, которое носит и на работу, не стыдясь. Василиса Николаевна пунцовая стала, когда догадалась куда ушли деньги её отделения. Видит эти безделушки на шее, загоревшей на солнечных Сейшелах, бесится, становится ещё краснее, чуть ли не сливаясь со своими волосами, и готова уже ядом плеваться, да держится стойко, только слушает очередные заверенные слова главврача. Видимо, Шерман этот концерт молодых и раскрепощенных не очень-то и понравился, ведь Василисе Николаевне устроили забастовку. Приходит молодой врач очередным утром и не получает на регистрации ключи. Медсестра говорит подойти к сто десятому, там врач-терапевт говорит подойти к приемнику, приемник вообще молчит. В общем Яковлева вся в мыле, чуть не плача, запыхавшаяся падает рядом с ординаторской и устало глядит на потолок. Вот они проблемы молодых заведующих. Никаких тебе почестей, да и не уважает тебя никто. Медсестры, скалясь, смотрят сквозь взбесившиеся глаза. Врачи в известность не ставят, мол сами решим, а ты бегаешь по этажам в поисках заветного закоулочка, чтобы просто посмотреть пациента. А в это время у хирургов-травматологов проблемы сошлись к одному: — Серый, ну что мне делать-то? — Илья Евгеньевич делал первый разрез в пациенте. — А чё ты обычно делаешь, Илюш, м? — вопрос стал утверждением, мол ответит Третьяков на свой интерес сам. — Боюсь, Сергей Алексеевич, что история с костным мозгом дельфина не прокатит с заведующим отделения нейрохирургии. — Да, что ты? Правда? — анестезиолог над лучшим другом неприкрыто угорал. — Кривда, Серый, — своим многозначительным и ироничным взглядом Илья зыркнул на Сергея. — Найди своей горе-принцессе, Илья, кабинет для начала, — тут в разговор встряла ассистентка на операции. Илья с Серым взглянули на медсестру, как на полоумную, вскинув брови, ведь это единственное средство передачи эмоций, когда половина лица облачена в цветастую ткань. — А то она пол утра бегает. Ассистентка говорила с особым пренебрежением, четко выделив это «она». Илья Евгеньевич в ответ на такую борзую реакцию оглядел девушку в операционной снизу верх своим самым злобно-затевающим взглядом и отвернулся. Однако, слух о том, что Василек устроила в кабинете Шерман, разлетелся быстро, поэтому медсестра вероятнее всего говорила правду. И примерно здесь же Илюшенька задумался, как свою «мученицу» спасать. — Зашьешь. Я мыться, — заключил Третьяков, выходя из операционной. Уже как две недели Илья Евгеньевич не может решиться на осознанный шаг в его личный жизни, хотя Серый просто долбит по мозгам: «Начни. Ухаживать. Идиот.» Да как тут начать ухаживать, когда перед тобой два заведующих в других отделениях, ещё и главврач нового мед. центра. Не то, чтобы Илюша боялся, но точно был не уверен. Ошпариваться о любовь легко, примерно так же легко, как о пламя свечи. Вроде бы маленькая, огня-то мало, но как печет по пальцам. И шансов вообще нет. У Василисы Николаевны свои врачи и свое отделение, ей не за чем приходить в травматологию. Они даже видятся редко среди рабочих дней. У Ильи начинается дежурство, он стоит в приемнике, Васенька, хлопая глазами и вымученно улыбаясь, бежит домой, даже не обращая внимания на Третьякова. После продолжительного игнора хирург взвыл. А тут — такая возможность побыть с объектом сладостных воздыханий хоть весь день, потому что свободный кабинет он может выбрать сам. Хитроумный план сложился, поэтому Илья Евгеньевич поплелся в регистратуру, захватив коробку конфет медсестрам. Его-то они слушают. Третьякову только глазами пострелять, поулыбаться и поиграть усами. — Это мы и сделаем, — парнишка в ритме вальса, танцуя под песню, выкрученную на всю катушку, в голове, приплелся к приемнику. Упал на предплечья перед Катюшей за стойкой и по кошачьи улыбнулся. — Чего вам, Илья Евгеньевич? — Катюш, дай ключики от приемного кабинета, — он выудил из-за спины коробку конфет — А я тебе вот. Та лишь мордочку скуксила, точно непроницаемая, хотя внутри расплавилась. Девушки вообще были падки на Третьякова, только он лишь раз упал ответно в омут, за что теперь и платится. Медсестра с видом «Дорогой хирург, я вам одолжение делаю!» отдала ключи от приемного кабинета, предусмотрительно забрав коробку конфет. Только цепкие пальцы травматолога заполучили единственный вариант, при котором он сможет смотреть на свое «пришествие прекрасного», тут же ускакал из регистратуры, лишь пятки сверкали. Теперь осталось эту «лягушку-путешественницу» найти среди тысячи стен этой прелестной больницы. От одной возможности поболтать с Яковлевой и чуть-чуть с ней побыть, Илья Евгеньевич превращался в огромное солнце, которое притупляло свое особое умение портить день одними своими циничными шутками. От такого Третьякова все шарахались, потому что никто до конца не знал: он сошел с ума окончательно, либо же его наконец-то вылечили. Понятно было одно — к такому Илья лучше не подходить. Парень насвистывал мотив «Мумий тролля» и шел прямиком к цели, попутно здороваясь со всем персоналом, излучая блистательную искренность. Все ему отвечают с такой же улыбкой, а потом, опомнившись и хмуря брови, переглядываются с взглядом «Конец света скоро?» Да нет же. Илья влюбился, просто так по-юношески влюбился, как когда-то на первом курсе, а сейчас это даже приятнее. Осточертело смотреть на парней в метро, которые стоят с букетами ромашек и нервно подергивают ногой. Ему тоже так хочется. Хочется дарить цветы, на обед заходить не в ординаторскую, а к любимой в кабинет, хочется прятаться в приемных, влажно-влажно целуясь. Ему хочется всего того, что у него давно не было, а ещё Илюша хочет желать, что Василисе тоже хочется. Он, плавая в океане собственной рассеянности и мечтательности, Яковлеву заметил не сразу. Зато, когда увидел, расстроенно поник плечами, потому что Василиса Николаевна сидела на лавочке для пациентов и разговаривала по телефону, суетливо стирая из-под глаза капельку. «Твари божьи!» — пронеслось в мужской голове вихрем, разгоняя по телу злобу на всех нерадивых. Щечки пурпурные с веснушками все влажные из-за горестных слез, поникший вид и вьющиеся волосы, спадающие на лицо — всё предвещало, что Василису Николаевну обидели. Но даже так, она самая красивая девушка из тех, кого Илья видел. Кажется, по телефону она кому-то по-детски наивно жаловалась, стирая влагу под носом и шмыгая. «Не приведи Господь, если это её отец!» — Третьяков встрепенулся и сразу же оказался возле Яковлевой. Парень присел на корточки, заглядывая в васильковые радужки, которые удивительно поблескивали из-за скопившихся слез. Довели. Звуки в трубке баюкали успокаивающим тоном. Девушка, точно не ожидав, повернулась на внезапно появившееся пятно и пискнула, тут же закусив язык. Илья удивился такой реакции и выпучил на мгновение глаза, мол «ну я это, я, чего кричишь то?» Та завороженно смотрела на коллегу, хлопала своими василечками, и кивала на каждое утверждение голоса в телефоне, в один момент оборвав: — Пап, ну я пойду, — она отключила телефон, вернувшись к потенциальному собеседнику — Третьяков, тебе заняться нечем? — она самодовольно встрепенулась, поднялась, напоследок шмыгнув, сделав вид, что гордая. — Третьяков-Третьяков! — вычурно передразнивал свою фамилию Илья — А так? — он показал связку ключей в руках и открыто улыбнулся — Сменишь гнев на милость, сударыня? — Ты как? — Секрет фирмы, — он прикрыл глаза, деловито качая головой. Её донельзя смущенный и благодарный взгляд, в который раз снимает с Третьякова все маски, что аж ему самому стыдно. Он с Яковлевой сдавал позиции. Вновь набранная очередь на личные консультации — также быстро иссякла, как гипс в травматологии с наплывом идиотов-пациентов. И Илюшенька сам ходит злой, как черт в аду, да ещё и кошмарит половину собственного персонала в отделении. Медсестры обиженно злятся где-то там в уголке, врачи норовят провести пластическую операцию по исправлению гладкости носа, а пациенты просто уходят, оставляя Третьякова без чаевых. В общем, любовь эта ваша — и смех, и грех. Правда, в этой истории смеялся только один человек — Серега. Он изворотливо выкручивал из Ильи последние силы, уходившие на самообладание. Третьяков готов уже (по секрету скажу несколько раз собирался) упасть на колени, грехи свои замаливать, чтобы княжна Василиса пустила в своё царство царем. Ну не мог Илья Евгеньевич уже всё это терпеть, а потом вспоминал, что с Яковлевой, как обычно не получится. Не та она высота, чтобы на неё без страховки идти. Василиса Николаевна — Эверест, не меньше. И покорять такую гору нужно не старыми дедовскими канатами, а прочными немецкими веревками для альпинистов. Проблема могла бы заключаться в том, что Илье лень или не хочется, — да вот нет такой проблемы. Третьяков готов к новым свершениям, готов посещать зал физической нагрузки и курсы по тому, как переплюнуть «парня с мерсом». Да только всё это брехня, и Илья это знал, поэтому просто решил действовать. «Ну че ты не мужик что ли?» — примерно с таким посылом Третьяков собирал себя по кусочкам после того, как Василиса в очередной раз ему улыбнулась на вечерней планерке. Зрелище может и не жалкое, но смехотворное. Сначала говорить с видом серьезного, что «Ну нет, Серег, всё. Я — холостяк», а потом с открытом ртом смотреть на то, как заведующая мимоходом прошла, не заметив, и горестно выдохнуть, Сережу заставляло смеяться так громко и заразительно, что посыл понимали и рядом стоящие медсестры, тоже над бывшим «ловеласом» больницы посмеиваясь. Илье только и оставалось, что смотреть на них взглядом «че вы ржете?» и уходить в ординаторскую, якобы пить кофе (страдать). И это могло бы быть мимолетное влечение, примерно такое же как с Верой, но здесь совсем иначе: при виде Василисы Николаевны сердце его млело, останавливалось и шло дальше, только любимый образ выпадал из поля зрения. А когда она сейчас перед ним стоит расстроенная, поникшая, с собравшимися капельками на ресницах, ему хочется прижать её к себе и найти уже этот треклятый кабинет для её пациентов. Илюша не заметил, когда желания стали ровней для действий, потому что он, приобнимая Яковлеву за плечи, ведет их к приемному рядом со своим. Идти им долго, вот Третьяков нагнетенную тишину разбавляет вопросом: — Ты чего это прогуливаешь своё рабочее время? — парнишка держит руку меж лопаток заведующего, пока та поднимается по лестнице — Если бы ваш главврач не была бы такой, — мимо проходит сборище врачей, от чего «влюбленные голубки» кивают головой в формальном «Здравствуйте!» — Сукой. — А-а-а, — прыснул Третьяков, сразу же себя одергивая, но всё так же оставшись с широкой улыбкой — Так кто с главврачами ругается, пока кабинет на ремонте? Я вот тоже как-то поругался и рентгеновский аппарат приехал не через две недели, а через месяц. — Ну так это же ей плохо? Разве нет? — с полной серьезностью в глазах спрашивала Вася. Илья Евгеньевич удивлялся такой не наигранной наивностью, что аж расхохотаться захотелось, потому что так верить в людей способен не каждый. — Ей, Василиса Николаевна, совершенно по боку, как у неё тут поживают врачи. Лечится она в Израиле. Отдыхает в Италии, как ты думаешь она думает о своей больнице? — Ну так же нельзя. А если… — Оксану Валерьевну не волнуют «если», — Илья подводит к кабинету, говоря шепотом — Ей только по факту нужно, а ещё лучше постфактум. Проходи. — Ну нет. Если она не хочет, значит это делать буду я. Моё отделение — мои правила, — фыркнула Вася и скинула вещи на стол. — У вас что один вентилятор на всю больницу? — Три, — заявил Третьяков и уселся на кушетку. Он развернул синюю обертку сосачки «Взлет», закидывая лакомство в рот. — Будешь? — Буду, — Васенька буркнула, выставив руку в ожидании конфеты. — А ну не ругайся, а то не дам, — он быстро одернул руку, вздернув брови. — Ну, Илья Евгеньевич! — она быстро встала из-за стола и села рядом с хирургом. — Держи, — Третьяков протягивает сладость, едва касаясь пальцами пястья Яковлевой. Кожа нежная, видать бережет нейрохирург свой орган, бархатистая, не даром у Василисы всегда в халате лежит тюбик детского крема. Илюше хочется ещё раз прикоснуться, лишь бы уловить ещё чуть-чуть этого чувства невесомости. Не удержался, провел пальцем ещё раз еле-еле, не настойчиво. Яковлева делает вид, что не замечает, оставляя руку в том же положении. Конфету она предусмотрительно убрала в карман халата. Василиса, изумленная легким прикосновением, пытается унять краску, которая яро спускалась на щеки. Её не может оставить в покое мысль, что Третьяков её волнует. Она не могла сказать, что влюбилась… Черт, да, Яковлева влюбилась, и кажется впервые за свою недолгую жизнь по-настоящему, потому что всё то бывавшее в жизни до этого Васенька не воспринимала, как то самое мимолетное ощущение возвышенного, а тут… Оно самое. Студенчество прошло ярко, но только за счет того, что Василиса познавала азы своей профессии, практически не вылезая из учебников, не давала себе расслабляться, чтобы потом можно было немного продохнуть. Старалась становится лучшей: лучшей в потоке, лучшей на курсе, лучшей на стажировке и лучшей в ординатуре. Никаких гулянок по клубам, как делали многие девчонки из её группы, лишь иногда расслаблялась на даче у родителей. А тут Илья Евгеньевич со своими усами, которыми он так играет скрупулезно, как Кот Базилио. Хотя на самом-то деле, Василек не на это смотрела, Третьяков просто стал поддерживать, присматривал с высоты своего опыта в этой богадельне и искренне улыбался. Искренность в намерениях Яковлева училась распознавать весь тот период, который назывался «взрослой жизнью». И в итоге научилась, потому что чуйка, так называемая, спасала не раз. Она набатом кричала, когда человек строит козни за спиной, но в этот раз внутренний голос молчал, кажется пританцовывая под звуки Гавайской маримбы, как будто говоря: «Василиса, плыви по течению. Не форсируй событиями, всё и так будет хорошо!» — У меня там поставка контраста приехала. Четыре коробки, — Василиса Николаевна поджала губы, вскользь попросив. — Намек понят. Идем… — Но ты же работаешь?! — в женском голосе щемило виной. — Я свободен. Можем потом карточки вместе заполнить?! — Илья ухмыльнулся, задерживая за щекой конфету. Так и прошел остаток дня. Вдвоем, спокойно, часто смеясь. Третьяков умудрялся ворчать, мол «Ты сказала, что будет четыре коробки!». На самом деле коробок было больше, намного больше, что потом приказным тоном Илья Евгеньевич скомандовал практикантам помогать, а то негоже прохлаждаться. Но всё равно последняя коробка упала в будущий кабинет МРТ и теперь все могут выдохнуть. Чертыхаясь, студенты отправились на заслуженное ночное дежурство, а пара «нейрохирург и хирург-травматолог» спрятались в комнате отдыха. Василиса сидела на одном краешки стола, возясь в каких-то своих административных бумажках, с другого края сидел Илюшенька с огромной стопкой карточек и хирургических предписаний, которые он должен ещё составить. Он так устал, а ещё второе дежурство в приемнике, с ума сойти можно, но в своем уме помогает держаться визави сидящий яркий и теплый лучик. Девушка так погрязла в документации, каких-то договорах, там ещё результаты и описание МРТ одного единственного пациента, что совсем не замечала того, кто бесстыдно пялиться, вместо того, чтобы работать. Третьяков, опираясь на ладонь, оглядывал в микроскопическом масштабе каждую деталь, что ранее видел только на картинках. Бегал глазами по рыжим волосам, которые под тусклым светильником неярко поблескивали янтарем. Он умилялся с нахмуренных густых бровей и закусанной губы, которые выражали чувство глубокой задумчивости. Илье даже стыдно стало, что он предвзято думал о глупости Василисы. Она чудесный врач, от этого рождается интерес о том, сколько мыслей в этой золотой головушке ютится ещё. Вот о чем она сейчас думает? Обо всем понемногу: дома ждет собака, которая тоже неимоверно соскучилась по хозяйке и потащит гулять; думает об отделение и как по скорее решать вопрос с оборудованием; волнуется о том, что не может работать в полную силу, а ещё размышляет о том, каким образом её угораздило втрескаться по уши в Третьякова. От последней мысли Илья Евгеньевич улыбнулся, если бы знал. А так он продолжал таращится, не пытаясь это скрыть. Следил за точным девичьим почерком, который на удивление был разборчивым, что являлось особенным для их профессии. Парнишка улавливал её аккуратность в движениях, пока та заправляла спавшую прядь за ухо, складывала в стопку документы и всё это с чувством, с толком, с расстановкой. В одну кучку одно, в другую другое. В голове невольно высвечивалось: «Хороший же заведующий попался нейрохирургии, добротный!» Они не заметили, как молча просто смотрели друг другу в глаза. Что-то выискивали, пытались передать. Однако, именно в этот момент в душе расплывалось острое чувство теплоты, что вскоре станет самым родным и ни с чем не сравнимым. Уж потом, опомнившись, пара глаза отвела и стала посмеиваться друг над другом, мол это самая неловкая вещь, которая произошла с ними по их же вине. Наверное, это начало чего-то большего, что несомненно радовало их обоих…