*
— Ты опоздал, — чувствую слабое дуновение сквозняка от открывающейся двери в мою спальню, но не хочу оборачиваться. Мои глаза, ныне такие живые и внимательные, не желают отрываться от почти законченной картины. Больше сока весенней траве, больше блеска в смеющемся взгляде Лале, меньше дрожи в моих руках, никакого уныния, и моё лицо вновь осчастливливает присутствием безмятежная улыбка. — Я решила начать без тебя. — По голосу слышу, что тебе уже легче, — Влад тихой поступью проходит к окну, одаривая меня едва заметным кивком головы. Осторожный — не нужно, пустое. Приглядывается — я не отвечаю на его взгляд, и чёткие мазки полосуют нижний край холста майской зеленью, щурюсь — ещё бликов? — Лайя? Доброе утро. Лайя! — У меня отличный слух, — выгибаю бровь и выдаю краткий смешок. — Но ты прав. Я чувствую себя отлично. Недоверчивый взгляд распадается на осколки подозрения; будто и не было наших общих откровений и единения, будто всё, что случалось раньше вчерашней ночи — воспоминания, настолько старые, что мне приходится напрягаться, вспоминать. Делать вид, что они не заброшены в мой архив, в самый дальний угол. Будто тление части бумаг не перебросилось адским огнём на всё существующее за бронированной дверью, будто это не я подливала бензин, чтобы он разгорался, горел ясно и не гас, покуда не останется лишь горстка пепла. Будто это не я собственными руками порвала все нитки, не разгрызла каждую цепь, надетую на мою шею против воли, будто… Я так горевала по своей прошлой жизни, когда осознавала, когда было время понять, что совсем скоро всё изменится. Я лелеяла горе до противного хрипа в груди, я истребляла антрацитовых бабочек, я пыталась говорить с собой — убеждать, торговаться, принять… Рыдать, жалеть себя — бедняжка Лайя, конечно, тебе станет легче, если ты раскрутишь ситуацию до размеров катастрофы. А потом черная вода высохла, впиталась в мои плечи. Потому что я так захотела. Стала частью меня, оставив на коже крупицы бурого песка, потому что я этого истинно возжелала. — Теперь у тебя нет обратной дороги. У меня никогда её не было — я поняла это, впервые ощущая, как перечная мята обжигает сердце от бистра и малахита. Не приняла — о, как же долго я не могла к этому прийти. Но к моменту кульминации безропотно поставила на кон самое ценное, что у меня имелось — моё сердце, моя испачканная душа. Ночь, полная боли — тело до сей поры пронзают краткие, ярко-красные вспышки, и я невольно жмурюсь. Выстраданная, истерзанная, выпитая до дна ночь — засохшие узоры крови тут и там, запах самой сладкой карамели и смертоносного железа, руки, ладони, пальцы — по щекам, губам, шее… И взгляд разномастных глаз, а в них — то, что мне не удается описать словами. Глубина космоса и отравленного океана, золотистый проблеск покорности, кипящий гнев вперемешку с сумасшедшей нежностью. И стальная игла — горячая, тонкая, что пронзает наши тела, пришивая друг к другу, делая несколько стежков прочными нитками, чтобы наверняка, чтобы надолго… Никакая тяжесть цепей не могла удержать меня, как тоненькая, совсем прозрачная ниточка. Я оправляюсь от боли, что улетучивается, покидает моё тело, как эфир, преданно заглядываю в ставшие родными глаза — прими меня. Пойми, что метафора — это не всё, что моя жертва — не только ради окончания твоих мучений. Наивно, страшно — зачем это тебе? Зачем тебе я? Сотни лет на Земле и в Аду, чтобы покориться случайной знакомой, чтобы ответить… — Я слышу тебя, — привычный бархат ласкает мой слух. Ноэ отнимает руку от моих губ, и становится холодно. Момент — и сильные руки подхватывают меня, несут прочь от этого места, пропитанного муками и моими громкими словами. — Я слышу всё, о чём ты думаешь. Несколько мгновений — и краем взгляда улавливаю знакомый интерьер. Я трясусь всем телом, на протяжении минут накапливая эмоции, на протяжении секунд — давая себе волю, выпуская всё наружу тревожными волнами. Ноэ целует меня в левый висок — мы стоим, не двигаясь, целую бесконечность. Сотни звёзд успевают родиться и сгореть прежде, чем он разрывает полотно тишины шёпотом: — Отпусти всё, что было. Не держи — не время думать. Слишком поздно. «Поздно» — и я вздрагиваю всем телом. Растерянная. Из решительной вновь обратившаяся в жалкую, пугающуюся всего Бёрнелл. Нет. Только не сейчас. — Ты понятия не имеешь, что сделала, — жесткость и понимание в голосе — пятьдесят на пятьдесят. Я не поспеваю за ураганом сменяющегося настроения, но чувствую его в глубинах заблудшей души. Я никогда не славилась эмпатией, забавно, что отныне она — часть меня. Какова честь — стать частичкой демона-полукровки… — Маленькая, смелая леди. Преданная не тому, кому следовало бы… Обжигающие, горько-сладкие губы приникают к моим — я отвечаю без промедления, затаив дыхание. Будто только этого ждала все эти дни. Руки Ноэ на моей талии, скользят вверх, тянут за собой тонкую ткань моего топа, и пронзительные мурашки пронзают всё тело, когда тонкие пальцы скользят вверх по спине… Я громко выдыхаю весь скопившийся в лёгких воздух ему в губы, обнимаю крепче, прошу быть ближе — ещё ближе, пожалуйста, ещё… Потоки нашего общего безумия сносят, шатают голову. Боль забывается, жертва забывается, всё забывается, в голове пульсирует лишь одна мысль — общее. Ныне мы — одно целое. Я зависима от тебя. Оба — больные. От крови, от боли, от сокровенности. Позабывшие обо всём до лучших времён. Отпустившие, рассмеявшиеся. Слишком… Одинаковые. Я — это ты. И эта мысль застилает всё, рождая бесконечные дорожки слёз. Я плачу и хохочу, я целую Ноэ в губы, в нос, в лоб, разрывая момент на части, я жмурю глаза… Жила-была девочка… И этой девочки больше нет. На этот раз — точно. — Я просто хотела, чтобы тебе не было так невыносимо. Прости за то, что зашла слишком далеко. Ноэ не отвечает. Ноэ прикладывает руку к моей груди, слушает неравномерное биение сердца, то и дело прикрывая глаза. Ноэ не отвечает. Ноэ не может подавить вымученную улыбку, смотрит мне в глаза. Жженый бистр и сверкающий малахит. Идеальное сочетание. Тонкие пальцы скользят выше — и я вновь таю, теряюсь в моменте, закусывая губу и растворяясь в общих ощущениях… Я — это ты. Я хочу… — Позволь мне… — М-м-м? — Воспользоваться твоим душем. Я впервые за много минут распахиваю глаза, выпадаю из тягучего момента. Издевается. Я выгибаю бровь, дышу часто-часто. — Позволю. — Чудесно, — как ни в чем не бывало, Ноэ наугад (да?) выхватывает полотенце из моего комода и вальяжно удаляется в сторону ванной. — Мой совет: иди в постель. Поздно. Бах — дверь закрывается перед моим носом, оставляя на пороге микс из возмущений и странного трепета. Изумрудные бабочки не прекращают свой танец, низ живота не перестаёт ныть, пока я рассматриваю своё серьезное выражение лица в отражении зеркала — всё хорошо, всё нормально. Холодный блеск в глазах, ни признака страданий — все, как прежде. Будто произошедшее полчаса назад — лишь сон. Сон? Я бреду к кровати, я закрываю глаза. Никогда не смирюсь с тем, что со мной происходит. Знакомые, ставшие родными простыни ласкают уставшую спину. Не думать, не думать, не думать… Как можно, ежели ныне — чудовище похуже вчерашнего? Как собраться? Не скакать с ощущения на ощущение? Принять?.. Будто предаю всех. Десяток минут спустя — и дрема на глазах, уносит в сторону страны Морфия, но вдруг горячие руки на животе — гладят, ласкают, заставляют забыть о любых сомнениях. Ноэ — живой, как никто, после стольких-то мучений. Его гулкое дыхание — всё ещё внутри моей головы. Мы ныне ближе, чем я могла бы себе вообразить. Тело к телу, его горячий торс к моей прохладной спине — должна страдать по себе прежней, но странный порыв новообращения выжигает все страхи столь быстро… Трепет, нежность, признание. Я поворачиваюсь к Ноэ лицом — пылкая, желающая. Он кратко хмыкает, играя с той самой, серебристой прядью — медленно пропускает её между пальцев, трясёт кончик, бережно заправляет мне за ухо… — Посмотри на это, — он трясет седыми волосинками. — Думаешь, тебя пометили темные? В знак того, что ты просто отдала половину своей души? Нет, моя леди. Такой цвет — от очень даже человеческой природы. И мне страшно смотреть на него, ведь твои волосы вполне естественно поседели от той боли, что ты приняла на себя. Той боли…которая для смертных предел. Я сжимаюсь, ежусь от смены его настроения, будто не принимаю ничего, будто не хочу вспомнить адское пламя, пожирающее моё тело, разделяющее мою душу на части… Не хочу. Не могу. Не нужно! Пожалуйста… Но боль хочет, чтобы ее чувствовали. И я внезапно для самой себя распадаюсь на осколки. Вою и кричу, чтобы принять, чтобы впустить в себя ту, которая давно просится. Отпихиваю такие знакомые руки, не боюсь разбудить весь замок, стираю горячие слёзы, вспоминаю всё от начала и до относительного конца — детская площадка, мама, отец, который так любил показывать мне неизвестные созвездия… Крохотная Милли, которую так просто удержать в двух руках, сэндвичи из вчерашнего хлеба на завтрак, влажная земля у меня в руке — я бросаю в яму, попадаю прямо на лакированный гроб; сэндвичи из засохшего хлеба на завтрак без привычной ветчины, тихонько по лестнице вверх после уроков — маму нельзя беспокоить, мама плачет, мама устала; спрятать печаль в глазах, сделать вид… сделать вид. Две розы в руке по воскресеньям, на кладбище с матерью, два года спустя — сама, поджечь зажигалкой огонёк в лампадке, говорить и говорить… Разговаривать с выбитыми на памятнике буквами и цифрами, не веря при этом ни в Бога, ни в черта… Прощаться, обещать прийти ещё, расти изо дня в день, покрываться хитиновым покровом, уйти… Уйти от матери, но не от отца. Две красные розы по воскресеньям, краткий монолог, шумный вдох, ладонь по серому памятнику… Почему ты нас бросил?! Попытки жить, светофор возле дома… И взгляд, от которого мурашки по всему телу. Иглы… На них все закончилось. И одна из иголок проникла мне прямиком в сердце. Какая ирония. Я засыпаю, измученная этим днем. Я засыпаю, закрываю глаза, отпускаю всю себя навстречу неведомым снам. Я засыпаю, когда горячая рука на талии заставляет меня придвинуться ближе к не менее горячему телу. Впервые за долгое время мне не снятся сны.***
— Лайя! Приторность красок, краткий взгляд на идеально заправленную постель — пару часов назад ты обнимал меня на ней, продлевал момент, желая, чтобы восход никогда не касался кромки горизонта… Пару часов назад я была совсем другой, но меняюсь с каждым приходящим мгновением. — Я тут, — невозмутимо, непрофессионально скребу ногтем по краске — лишняя, здесь не нужна. Выуживаю акрил, протираю ладони влажной салфеткой, распускаю волосы, старательно собранные в пучок — непоправимая ошибка. И Влад её замечает. Я тяжело отрываюсь от картины, смотрю в его глаза — поволока, понимание, отрицание, ярость. Как взболтать, но не смешивать? — Локид здесь? — Да. Вот так просто — вместо тысячи эмоций — простое «да». «Да». Да, да, да! — Вернулся, — облегчение накрывает Влада с головой — подобие улыбки на губах, импульс в душе — я ныне чувствую, я ныне могу пронять всё. Новый взгляд на мои распущенные волосы — не нужно быть пяти пядей во лбу. Нужно быть просто Владом, ведающим о многом. Я закусываю губу. Его же губы шевелятся. — Что произошло с твоими волосами? Я пожимаю плечами. — Новый опыт. — Опыт, Лайя?! — Влад стремительно приближается, хватая меня за плечи — больно, жжет. — Это — даже не отметка тёмных. Человеческое… Обычная боль. Я закрываю глаза. Мне нечего ответить. — Лайя, что ты сделала? Что ты натворила? «Не твоё дело». Воздух вокруг меня давит, вибрирует — темнота от закрытых век, руки на плечах — больно, невыносимо. Слишком близко. — Отпусти меня. Пожалуйста. Хватка слабее, взгляд обеспокоенных, лазурных глаз — пристальнее, и тонкие иголочки пытаются пробить каждую частичку моего тела. — Лайя… За последние недели я слышала своё имя чаще, чем из уст собственной матери. И каждый раз — новые привкусы: лёд, раскаленное железо, кисло-сладкий, противный сироп, розовая вода… Мне правда нечего тебе сказать. Пожалуйста… — Посыпать голову пеплом — так вместе, — лениво, медленно, тягуче; едва уловимый сквозняк от распахнутой двери, сердце не бьется — ты слышал, ты меня услышал. — Посмотри — ей не по душе твой напор, друг. Ноэ мягко, но настойчиво устраняет Влада, ловит его взгляд, вступая в невербальный диалог — две пары хмурых глаз, напряжение против мнимого спокойствия. Я прикусываю кончик тонкой кисти, чувствую, как дерево хрустит, проигрывая, крошится прямо у меня во рту. Гадость. — Развязка всё ближе, — голос Ноэ — спокойный, без капли вины или сомнений. Он знает, он знал, чем всё закончится — от этого лишь новые всплески боли в стремительной воронке, засасывающей меня навстречу неумолимости того самого момента. Глупая, маленькая Бёрнелл, которая умоляла Влада хоть ненадолго обрести мир, всё-таки свалилась с обрыва. Без лишних изысков — шаг в пропасть и не самое изящное падение длиной во множество часов. Но финал — слишком предсказуем. — Остался лишь ты — последний козырь, из-за которого я всё ещё здесь, а не согнулся в три погибели подле трона, чтобы принять своё главное наказание. Король Карпат должен принять судьбу, я — уйти вместе с ним. Новый удар, от которого в страхе разлетаются мои бабочки. — Уйти? — Влад переводит ошарашенный взгляд на меня — я предупреждал, я знал, что так будет. Что подлость Ада не знает границ, а глупые люди могу оставить себе на память лишь разбитые сердца. Он предупреждал, он предсказывал, он беспокоился — но мне уже всё равно. — Твой хозяин хорошо знаком со слабыми местами. — Даже слишком, — Ноэ усмехается, на считанные секунды касаясь того самого места, что прошлой ночью исходило, сочилось кровью и первородной тьмой. — Но мисс Бёрнелл… — Ноэ, прошу тебя… — Решила, что она достаточно заматерела, чтобы брать дело в свои изящные руки. Не прячась, он оборачивается ко мне, двумя пальцами играет серебром в моих волосах, наклоняется, чтобы кончиком носа дотронуться до лба — страшно и…тоскливо. — Ныне вас ничего не связывает, Влад. Удар, удар, удар — каждое слово, каждая буква, каждый звук. Немая сцена. Занавес с треском падает, объятый огнем. А за ним — актёры, которым больше не нужно играть и притворяться. Не спасаются, не бегут прочь от пламени — стоят неподвижно, принимая судьбу, каждый — свою. Испуг, безмятежность, неприкрытая ярость — такое недоступно ни одному зрителю. — Ты… — ужас таится на дне глаз Влада, стоит ему посмотреть в мою сторону. — Не я. За меня всё решили. Тишина. Как говорят в книгах, такую можно резать ножом. Кромсать лезвием, рвать на мелкие кусочки, но исход один — ничего не изменится. Никто не щелкнет пальцем или волшебной кнопкой. За меня всё решили. Зачем я так жестоко обманываюсь? Зачем говорю это вслух? Будто не своими собственными руками ломала пространство и дистанцию, будто не оставляла порезы от слишком острых ногтей на золотистых плечах… Будто не я просила забрать собственную душу. Вздрагиваю, чувствуя струйку холода внутри сердца. Душу? Всю, без остатка? Что же осталось у меня? — Лайя, выйди. — Ну уж нет! — противлюсь, встаю в позу: неслыханно! Меня пытаются выжить из собственной комнаты! Зачем? — Что ты хочешь узнать от Ноэ? Я тоже должна слышать, имею право! — Слишком много экспрессии, моя леди, — Ноэ прикрывает глаза, в которых ныне ослепительным светом отражается вся моя жизнь. Хватит, Бёрнелл! — Господин Басараб желает высказать все свои опасения в приватной обстановке. Тебе не понравится суть. Я продолжаю стоять, уперев руки в бока — маленькая, на чертовы полторы головы ниже Влада и на голову — Ноэ. Если бы они захотели, то могли бы просто вынести меня, как гипсовую статую, за порог. Захлопнуть дверь, пока я, как немая рыба, колотила бы по равнодушному, бездушному полотну, а, устав, прильнула бы ухом, подслушивая. Да, это был бы идеальный план, если бы… — Лайя. Я прошу тебя. Четыре чертовых слова отрезвляют меня, как бочка ледяной воды. Да. Ныне — всегда да. Если так нужно тебе. Я медлю немного — ещё чуть-чуть, пожалуйста, — прижимаю руки к груди, чувствую биение (не)чужого сердца. Чувствую, слышу, как вибрируют на кончиках пальцев все его мысли, но так, что не дотянуться. Жалкая. Зависимая. По своей воле. Ни капли не жалеющая. Падающая на колени раз за разом. — Хорошо. Шесть букв — ни капли эмоций. Я пожимаю плечами. Я наступаю каблуком на поломанную пудреницу, и расколотый пластик превращается в крошку под моей ногой. Я тихо прикрываю за собой дверь, нажимая на ручку много сильнее, чем требовалось. Дышу, дышу. Не знаю, что со мной происходит. Будто лихорадка — то нагнетает, то позволяет вынырнуть из потоков несвязного бреда, чтобы вспомнить, каков вкус свободы. Мне хочется уйти. Мне бесконечно сильно хочется остаться. Там, на расстоянии пары метров, осталась часть моей души — прекрати, Бёрнелл, какая же ты сентиментальная. Позволь вернуться… Стоп. Отторжение самой себя, краткий рвотный позыв со слезами на глазах — всё нормально, всё в порядке, Лайя. Ты просто в очередной раз загнала себя в угол. На этот раз — в желанный. Поворот, поворот, лестница. Куда податься, куда себя деть, если руки сами тянутся, царапают спину? Кухня прямо напротив. Я чувствую странный голод, едва думаю об этом месте — как объяснить, как обуздать? Голод. Здоровый, человеческий голод. Как когда-то давно. — Давно у тебя аппетит разыгрался? Лео. Вновь воспоминания о Лео. Как твои дела? — хотелось бы задать такой вопрос вслух, но вместо этого я стискиваю зубы, открывая и закрывая дверцы шкафчиков. Ищу, ищу, не нахожу, злюсь — на что? Я не знаю. Эмоции — на минимум, чувства — на ноль. Пачка печенья перед глазами — не задумываясь, поглощаю её постепенно, отрешенно, через силу запихивая в себя порцию быстрых углеводов. Дальшё. Ещё. Нервы дрожат, Бёрнелл натурально сходит с ума — объясни себе, сама себе. Я не знаю. Я не понимаю. Проблески чужих эмоций едва касаются моей кожи, когда я добираюсь до полки, что когда-то уже обследовала. Будто в прошлой жизни. Жалобные звоны — я двигаю бутылку за бутылкой, не обращаю внимания на крепкий алкоголь, пока пальцы на хватаются за горлышко того самого. Вино. Восхитительно. Идеально для того, чтобы прогреть душу. Абсолютно новый сотейник, жар от плиты, плеск алкоголя, самый медленный огонь…. Ещё не всё. Острота взгляда не подводит — я быстро хватаю апельсин и лимон, с излишним усилием принимаясь за кромсание фруктов. Лишь бы отвлечься. Лишь бы не думать. Что происходит в моей комнате? О чем они разговаривают? Тревога и чувство недосказанности, холод и жар, предвкушение и ярый пессимизм — я технично режу апельсин на мелкие дольки. Я режу апельсины. Я ловлю вспышки памяти. Сумасшедшая нежность, с которой Ноэ прижимал меня к себе — как льдинка со вкусом розовой воды. Как истина с оттенком лжи. Самому себе. Ты понимаешь это? Прислушиваюсь — ничего. Пустое. Долька, ещё долька. Пар — немного снизить нагрев, взять в руки лимон. Лезвием пополам, и… — Не пугайся. Поздно. — Черт! — правая рука трясется, так и не опуская нож. — Никогда не подкрадывайся, если не хочешь, чтоб я тебя убила! — А можешь? — правая бровь — вверх, тело — вперед. Движение руки — и нож замирает в миллиметре от груди Ноэ — это призыв, это просьба. Давай же, сделай всего одно движение. Не стесняйся. — Я не умер прошлой ночью, неужели думаешь, что жалкий ножичек сможет причинить мне вред? Глаза в глаза. Карие и разноцветные. Пепел и надежда. И он подаётся вперёд — кончик ножа упирается в золотистую кожу; глаза в глаза, вызов: сделай что-нибудь. Мне совсем не нравится эта игра. Воспоминания свежи, как сладкий, сладко-горький запах крови, так и не исчезнувший — спрятавшийся между прядями волос, засевший в голове. — Зачем ты так?.. Я чувствую его изумление, как своё собственное — кусочком льда оно скользит вниз с противным скрежетом, пропадает в лёгких и медленно, лениво тает, заполоняя тело холодной, противной водой. Родившийся прошлой ночью ужас никуда не делся. Волны тепла и спокойствия по телу — я знаю, что ты делаешь. Я знаю, что ты хочешь меня отвлечь. Заставить не думать так много. На этот раз я сдамся, позволяя. Но мерзкое чувство недосказанности висит в воздухе тяжелым камнем. Цитрусы всё ещё на деревянной доске — осторожно, чтобы не испачкаться, опускаю их в горячее вино, наугад открываю один из навесных шкафов — в яблочко. Специи. — Я всегда считал, что глинтвейн пьют промозглыми, холодными вечерами, — Ноэ кладёт голову мне на плечо, прижимаясь всем телом сзади — меня вдруг начинает лихорадить. — В октябре, когда на земле — желтая листва, идёт дождь. А люди кутаются в тёплые пледы и согреваются…разными способами. Я ловлю нервный смешок — о каком спокойствии может идти речь, когда бархатный, чуть хриплый голос звучит прямо возле уха? Как я могу успокоиться, как ты можешь меня заставить, если сам — разрушительный ураган? Подрагивающие пальцы выхватывают одну из баночек, по наитию просыпают в напиток несколько колючих, сухих соцветий. — М-м-м, бадьян, — мне не нужно поворачиваться, чтобы знать: Ноэ пристально следит за каждым моим жестом. — Старый, добрый бадьян. Его частенько используют во время гаданий. — Ты хочешь поиграть в «угадай специи»? — с трудом произношу несколько слов. — Что угодно, чтобы не говорить со мной о насущном, правда? Я задыхаюсь от отчаяния, и нет таблетки, нет лекарства, нет противоядия — волчья ягода травит и травит, а конец так и не приходит. Как унять эту бурю внутри? Почему вопросы множатся с каждым днём, а я никак не обрету хоть какой-то покой? Я ныне — часть тебя. Как эгоистично звучит. — Ты сказал, — хриплю и нет сил прокашляться. — Нет, не так. Что случится, когда настанет время Влада? Ноэ резким движением разворачивает меня к себе — опасно, слишком близко. Мне одновременно хочется поцеловать его и отдалиться, спрятаться, отдать себя на растерзание внутренним зверям. Но я продолжаю стоять на месте. — Здесь, — он едва касается моей грудной клетки. — Сейчас слишком много всего. Можешь злиться, а я в ответ попрошу тебя не трогать то, что ещё не улеглось. Я попрошу тебя просто быть. Не всё сразу. Короткое прикосновение к волнистой, серебристой пряди — я слабо улыбаюсь, стискиваю зубы, не могу перечить. Не тебе. Не сейчас. Глинтвейн в сотейнике начинает опасно бурлить — снижаю нагрев до минимума, продолжая выискивать на полке нужные банки. — Кардамон и гвоздика, — любимая прохлада сменяется едва уловимым шепотом; горячие пальцы барабанят по талии, и приступ раздражения сходит на нет — хочется закрыть глаза, остаться ощущением в руках Ноэ. — Опасное, ведьминское сочетание — страсть и притяжение. Коварства вам не занимать, мисс Бёрнелл — приворотное зелье. Умно. Хочу ответить на колкость, но выбираю лишь неоднозначно пожать плечами. Одна щепочка, две тонкие палочки ароматной пряности — ход королевы. По незнанию, по наитию, по ощущениям. Отчаяние никуда не девается, и мне до боли, до дрожи хочется сойти с ума окончательно. Я — часть тебя. Пойми меня без слов. — Каков букет, леди. Влечение, привлечение того, что истинно желаешь. Чего же ты хочешь? Желанные пальцы сжимают подол моей юбки, чуть ниже — игра, лишь игра. Вновь вверх — я разочарованно выдыхаю, таю — ноги предательски дрожат. Не произношу ни слова, не могу произнести — всё остаётся невысказанным в горле, и дышать всё тяжелее с каждой секундой. Блеск серебряного ножа в правой руке — облизнуть кончик, окунуть в порошок цвета шамуа. Медленно развернуться, не размыкая таких нужных, таких правильных объятий — глаза в глаза, бистр и малахит против шоколада — незримая борьба за первенство. Подбрось монетку, зажми и угадай, кому уготовано сделать последний шаг. Не отрывая взгляда, Ноэ принимает очередной вызов, наклоняется к острому лезвию, кончиком языка слизывая очередную специю — угадай, скажи то, что я хотела бы услышать. Вся я — на острие ножа. Прими. Щелчок замка кажется оглушительным, заставляет гулко бьющееся сердце замереть на секунду. — Мускатный орех. Я прав? Второе имя которому — судьба. Знаю даже я. Нож с жалобным звоном падает на пол, откатываясь в сторону. «Сейчас» — всего одна мысль успевает пронестись в голове. Глаза в глаза, шоколад плавится от неудержимого огня — сойти с ума ещё чуточку больше. — Не могу больше, — бедра обжигает холодом стали, когда Ноэ резво подхватывает меня, усаживая на столешницу, припадая к губам, исполняя самое заветное желание. Нет границ, нет увиливаний, больше нет ледяных стен — всё стирается в мелкую пыль. Есть он, есть я — сплошное ощущение, задыхающееся от пылких поцелуев. Нежный укус в шею — послать всё к черту, поддаться, прикрыть закатывающиеся глаза, сходить с ума окончательно. Поддаться — сгореть, как тоненькая спичка, цепляться за взгляд глаз-воронок напротив, соглашаться с каждым движением рук, чувствовать. Чувствовать, как горят предохранители, как низ живота изнывает, как предплечья покрываются колючими мурашками вовсе не от холода. Сгореть, возродиться, повторить — шах и мат самой себе, Бёрнелл. Путаться в мыслях, путаться в собственной юбке, давая беззвучное согласие, задирая подол всё выше и выше. Видеть, как дрожат собственные ресницы, замереть, прильнуть щекой к щеке, задохнуться от коктейля страсти и нежности. — Ведьма, — хриплый смех Ноэ в шею, пауза ради цепочки поцелуев, расстегнутые пуговицы на блузке — не останавливайся, прошу тебя. — Позволь мне — и окажемся в твоей спальне… Шах и мат. Мы оба проиграли. «Нет» сквозит в моих лихорадочных движениях — дурман и опий, безумие и бледные следы помады на его скулах. Кураж подстёгивает, моё прекрасное безумие ближе, чем когда-либо — передо мной, подчиняй и подчиняйся. В какой момент?.. Я подаюсь бёдрами вперёд — возьми и никогда не возвращай. Чувствую напряжение, чувствую, что точки невозврата больше не существует — исчезла, превратилась в ничто. Шёпот, мерцание лампочек затрудняет взор: — Ты нужен мне здесь. И сейчас. Мои пальцы спешно расстегивают пуговицы на белоснежной рубашке, путаются с пальцами Ноэ, будто боятся не успеть — я боюсь не успеть. Касаний всё больше и больше — я тянусь к его губам, я оглаживаю рельеф его груди, боясь выдать вслух своё удовольствие от каждого прикосновения — сейчас, в моих руках. Подающийся навстречу, мой. И эта краткая вспышка-мысль заставляет дышать чаще, заставляет обратиться пеплом, заставляет признать: никого ранее я так сильно не желала. Ноэ повсюду — горит вместе со мной, срывает шумные вздохи с моих губ, прикладывает два пальца к нижней, скользит по подбородку, искушает, ведёт за собой в эту сладкую пытку. Касаются кромки лифа, резким движением сдергивает её вниз — я ахаю, когда жаркие губы вновь припадают к моей шее. Хаос, который невозможно отследить — губы, шея, мучительные касания, разжигающие внизу живота настоящий пожар. Губы Ноэ повсюду — шепчут что-то на ухо, целуют предплечья, приникают к самым невинным частям моей груди, нежными касаниями оглаживают тонкую, бледную кожу. Вновь пальцы касаются губ — скользят по верхней, переключаются на нижнюю. Я закрываю глаза, отдаюсь воле ощущений окончательно и бесповоротно, становлюсь Фемидой с оголённой душой. Пальцы оттягивают нижнюю губу, совсем как тогда, будто миллион лет назад в гостиной — послушно открываю рот, впуская их внутрь, прохожусь языком — послушная. Такая, как хотим мы оба. Мгновение — и его губы со вкусом соли и карамели — честный обмен. Я теряю себя, я целую, как в последний раз, я шумно выдыхаю, улыбаюсь, ощущаю, как пальцы, вездесущие пальцы скользят по животу, ещё ниже, проникают внутрь — медленно, ласково. Идеально. Движение — одно, второе, третье — мне уже хочется большего. Пожалуйста. Я отрываюсь от сладко-солёных губ, покрываю поцелуями каждый миллиметр кожи Ноэ, обнимаю за плечи, прижимаю к себе — прошу тебя. Я — часть тебя, вся твоя буря — часть меня. И нет мира вокруг. Только в этот момент. Мгновение пустоты — и неторопливый момент истины, срывающий с моих губ краткий стон. Ещё мгновение — и Ноэ оказывается внутри меня. — Открой глаза. Я вновь послушна — и ресницы дрожат, пока я вглядываюсь в кипящую лаву глаз. Пока я обнимаю его так сильно, проникаю под рубашку, выгибаю спину от каждого толчка — вся твоя. Острое наслаждение загорается, берёт в плен всё моё тело — отдайся, не думай. И я выпускаю наружу всех своих изумрудных бабочек: царапаю шею Ноэ слишком острыми ногтями, существую только здесь и сейчас. Я — ощущение. Я — сладкая боль и томный крик. Я — это ты. Я — на своём месте. — Прошу тебя… Толчки становятся всё сильнее, всё острее, поцелуи — всё жарче. Я хотела бы умереть и остаться в этом моменте навсегда — Ноэ — во мне, я — пламя возрождающегося феникса, отчаянно желающая выкрикнуть его имя… Бурлящая страсть, безудержная нежность — Ноэ хватает меня за правую руку, ведёт вниз. — Давай, помоги себе. И я подчиняюсь, прижимаю кончики пальцев к лону, двигаюсь неспешно, но вскоре — рвано и хаотично, с каждой секундой приближаясь к долгожданному наслаждению. Неровное движение — одно, ещё одно, размеренные, яростные толчки, безумие, проникающее внутрь моей головы… Ноэ целует меня, как никогда прежде — отчаянно, глубоко, проникая языком в мой рот, затем дёргая блузку за край и захватывая в свой плен мою грудь своими губами, лаская ореолы… — Боже! Умелые пальцы отстраняют мои, надавливают, скользят, доводят до пика слишком быстро — я запрокидываю голову, и нет сил дышать. Есть он, есть я. Есть мы, есть горячая пульсация между бедер и протяжный стон из моих уст. Я — момент. Удовольствие — яркое и чуть болезненное, когда толчки становятся медленнее, но глубже и острее. Дрожь проходит, взамен — желание касаться. — Не останавливайся… Горячие пальцы сжимают мою талию — я обвожу каждым пальцем золотистую кожу торса, приникаю к волосам — морская соль, мускус и мой собственный глинтвейн. Голова кругом, нельзя глаза в глаза, но я продолжаю держать веки поднятыми. Голова кругом, голова кругом, голова… Ещё и ещё… Мне всегда будет мало. И… Вспышка в глазах, на секунду делающая меня слепой. Скручивающийся, разрывающийся узел внизу живота, я — выгибающаяся в его руках, стонущая, уязвимая… Я и бесконечность момента, в котором я хотела бы остаться навсегда. Я и разливающийся по телу жар… Я и ногти, впивающиеся в спину Ноэ до рваных порезов. Отдышавшись, я распахиваю глаза; тело не прекращает вздрагивать от бесконечных движений — яростные толчки, кипящее масло в глазах напротив, откровение в огромных, черных зрачках… Ещё несколько секунд — и заполненность превращается в ноющую пустоту — обрывки дыхания, поцелуй в лоб, горячая жидкость на моём животе — я глажу Ноэ по спине, я улыбаюсь. Я — на своем месте. Я — часть тебя. Напряженные ноги ноют и трясутся, момент, который я хотела бы продлить навсегда, заканчивается — ни капли жалости. Я так желала. Я — на своем месте, помнишь? Не обращая внимания ни на что, я обнимаю Ноэ за плечи, заставляя в очередной раз поцеловать меня — карамель, горькая соль и шоколад. Существа из иного мира, только что познавшие близость друг друга. — У меня было много женщин. Но я никогда не терял над собой контроль. Как сейчас. — Очень подходящая фраза после всего, — натужно смеюсь, не торопясь спрыгивать со столешницы. Ноги дрожат, ноги вряд ли выдержат. Моменты заминки, чтобы поправить одежду — Ноэ достаёт высокий стакан и половник, зачерпывает мой импровизированный глинтвейн, пробует, не закашлявшись. — Любовное зелье, значит. Делая пару глотков, приближается ко мне, подносит стакан к губам — я послушно глотаю едва тёплое пойло, почти не чувствую вкуса из-за дурмана ощущений. Ноги трясутся, всё тело трясётся — как быть дальше? Что сделать, как себя вести? — Любовное, — соглашаюсь я, ощущая, наконец, терпкость и горькую сладость. — Тебе оно не требуется, — Ноэ отнимает стакан от моих губ, крепко прижимая к себе обеими руками. — Ты и без того — часть моей души. Свет гаснет. Сцена опустела. Возле импровизированного театра — двое: отчаянные, нашедшие любовь в безнадежном месте. Связанные отныне и навсегда. Навсегда? Сколько же продлится наше «навсегда»?***
— Ноэ, — жалобно тяну я, пока он заботливо прикрывает меня одеялом. — Умоляю, расскажи… Почему этот твой Господин сказал, что ты не сможешь вернуться на Землю? Как он сумеет помешать? — Слишком глубокие мысли заботят вас после того, как вы дрожали подо мной всем телом, мисс Бёрнелл, — несмешливо выдаёт Локид, укладываясь рядом и обнимая за талию. — Это почти оскорбительно. Но, так и быть, я отвечу на вопрос: в его власти забрать моё земное тело, оставить оболочку здесь, чтобы я более не смог ею пользоваться. Предполагаю, что, когда мистер Басараб отречется от насущного, мы вместе с ним оставим на земле обетованной тела, которые вы сможете при желании похоронить. Сможешь посещать хотя бы мою могилу после моего ухода. Горькие, тяжелые слёзы рождаются на моих глазах. Я — ощущение. Ощущение скорой развязки. Скорой потери, от которой никогда не оправлюсь. В клочья, в труху, в пепел. Я — не я, если не сохраню хотя бы частичку своего скоропостижного счастья.