Паноптикум

      Я давлюсь крепким, отвратительно-сладким чаем, то и дело ставлю чашку на тумбочку, но Сандра упорно пихает мне под нос дурно пахнущий напиток. — Давай, ещё глоточек… Горячий, бодрит — мигом полегчает.       Я не хочу. Я не хочу ничего — лишь зарыться носом в твердую подушку, накрыться одеялом и сделать вид, что меня не существует ровно до момента, как пёстрые кошмары с привкусом железа от прикушенных губ поднимут меня ещё до рассвета. Но послушно делаю глоток за глотком — меня трясёт, и не помогает даже контрастный душ. Меня колотит — спонтанное желание напиться подразумевало логическую развязку в виде безмятежного сна.       Чертов Ноэ.       Я шумно вздыхаю под струями воды, пока Сандра караулит меня с полотенцем за полупрозрачной шторкой; тру и тру кожу жесткой мочалкой, заливисто смеюсь: какие воспоминания. Словно снова пытаюсь отмыться, откреститься от всего, что со мной происходит.       Как в нашу первую с Ноэ встречу, что была в прошлой жизни. Тогда со мной был страх, первобытный ужас, неверие и искреннее желание очнуться от кошмара.       Теперь же не осталось ничего, кроме пустоты. Бабочки сдохли, но место осталось.       Слишком много места, которое ничем не заполнить — так банально, будто книжный штамп из бульварных романов.       Покорно принимаю очередную дозу ядовитого, черного чая с запахом апельсина.       Моя настойчивая спутница достаёт из шкафа черное платье; мнёт ткань в руках, будто сомневаясь; заглядывает ещё раз. — Давай-давай, какая разница, — я нетерпеливо машу ладонью и без излишнего стеснения просто отворачиваюсь, сбрасывая с себя короткий халат. Сандра ошарашено вздыхает, отводя глаза и разглядывая что-то в окне. Ночь нежна, ночь жестока, ночь в своём праве: лазурное полотно волнами простирается по всему небосводу, а от вида Луны больше не двоится в глазах.       И ни одной звезды, что делают небо ещё мертвее.

*

      Мой компас ведёт, едва я шепчу в темноту коридоров про большую гостиную — Сандра плетется следом: растерянная, еще не познавшая всего, что здесь царит; случайная, подвернувшаяся, оказавшаяся не в том месте, не в тот момент — мне жаль её, и старая Лайя добавила бы «до боли в груди». А мне просто жаль — до горькой усмешки, до ироничного хмыканья. Бедняжка, потеряшка. Зачем ты вообще впустила в свой разум мысль, что можно остаться здесь на ночь? Кто ведал тобой, кто убедил, что ты должна?       Все нынешние обитатели замка встречаются у белоснежной двери — не хватает лишь Милли, чей сон не должны тревожить потерянные, заплутавшие души, скопом толпящиеся, не решающиеся войти внутрь. Отчего же? Неужели правда так горька и жалит ядовитой змеёй?       Мне уже всё равно.       И я смело дёргаю за ручку, врываясь в светлое помещение.       Меня вновь трясёт — похмелье? Или заразный вирус страха, который я подхватила от остальных?       Огромная, полупустая комната встречает нас удобными креслами — я считаю вслух и усмехаюсь — ровно под количество собравшихся. Как предусмотрительно, Ноэ, — полукруг почёта и одно, стоящее особняком — для массовика-затейника. Для ведущего, для конферансье. Для капитана, ведущего корабль и весь немногочисленный экипаж прямиком к айсбергу, да вот только шлюпок в запасе — ни одной. Никто не спасется, никто не выплывет, пока борт топит не морской водой, а вязкой нефтью.       Я медленно прогуливаюсь по комнате, скрывая нарастающую боль в груди и жжение кожи; оглаживаю корешки бесконечных строёв книг с золотистыми названиями букв, одергиваю руку, обжигаясь: Ветхий Завет, Новый Завет, Коран, Талмуд, Евангелие…       Святое место. Обитель Господа, обитель светлых душ — на кой черт Ноэ собрал нас здесь?       Моя — испачканная — будто покрывается стремительно вздувающимися волдырями — дышу часто-часто, на пределе сил — Бог требует склонить голову. Но это — не мой Бог. Больше нет. Я отреклась от него собственными руками, что тяну навстречу тьме. — О, опаздываю, — Ноэ появляется последним, держа в руке какую-то книгу: кто бы сомневался, что он даже из этого сделает шоу; смущенно улыбаясь, шагает навстречу, и звуки от его ботинок отдаются мигренью, нарастающей головной боли; жмурюсь, прижимаю пальцы к вискам. — Или это вы опоздали? Час давным-давно истёк — а скорый рассвет будет помехой для…атмосферы. Ведь именно под покровом ночи творятся тёмные дела.       Он демонстративно подходит к центральному креслу — резкий, полный отчаянного энтузиазма; мой взгляд скользит, цепляется за ворот его шелковой, черной рубашки — не принимает, недоумевает от контраста: Ноэ, извечно облаченный во всё светлое, будто избирает другой путь.       Будто желает показать скрытое. Недоступное. То, о чем не ведает никто из присутствующих. — Мисс Бёрнелл, — он лениво откидывается на спинку, скрещивая руки на груди. — Вижу, что у нас с вами сложился некий дресс-код. Очень символично: ведь сегодня вы будете нужны мне во главе.       Ноэ взмахом ладони просит меня встать; моё кресло вдруг начинает двигаться — медленно, подпрыгивая на каждой неровности, пока не останавливается в жалких сантиметрах от «трона» Локида. — Теперь присаживайтесь, — он отвешивает дурашливый поклон. Два черных пятна, будто на похоронах: черная рубашка и черное платье, раздражающе мнущееся на подоле от любого движения. Его черные брюки и мои черные туфли, почти черные волосы против светлых кудрей — я победила, Ноэ. — Не очень здесь дружелюбно, правда? Все напряглись. Вам здесь не нравится? — он обводит рукой светлое помещение, которого, кажется, не касалась реставрация. — Неудивительно — свято место, единственное в этом замке. Отдано по любви юной деве, что молилась здесь денно и нощно во имя своего возлюбленного… Окружила себя божественными книгами, желая… Кхм. Об этом мы поговорим чуть позже. Но сюда никто не входит, сюда никого не приглашают. Кроме нас — и мне все ваши страдания уже поперек горла. Поэтому можете расслабиться.       Локид вскидывает ладонь — и моя кожа перестаёт тлеть, окунаясь в благодатную прохладу. Сандра оглаживает запястья, Влад нервно взирает на разъяренного Лео — всё, как всегда. Всё на своих местах. — Зачем ты открыл этот зал? — Влад тщетно прячет напряжение на дне пронзительно-голубых глаз. — Я не давал тебе дозволения. — Думаешь, оно мне требовалось? — Ноэ ленивым, кошачьим жестом клонит голову набок. — Здесь нас никто не подслушает, мой дорогой друг.       Он щелкает пальцами, указывая на потолок; я ежусь. Кто нас может подслушать? Он про… — Говорят, даже слуги прятались в этом месте от своего беспощадного хозяина — сами уже поняли, что тьме здесь…некомфортно. Освященные места — как слепое пятно с белым шумом, и сегодня мы этим нагло воспользуемся.       Все замирают в ожидании: что выкинет Ноэ? Какие тайны могут объединять нас всех?       Раньше я думала, что ненавижу замки — всю эту показушную роскошь, недоступную простым смертным; величественные коридоры и надменных хозяев, не показывающихся недостойным.       Сегодня я сижу во главе огромного, полупустого зала — прямо напротив владельца, отчего-то попавшего в немилость своего опасного приятеля; комкаю подол платья и не хочу поднимать глаза. — После нашей первой встречи мисс Бёрнелл, — Ноэ кивает в мою сторону, — была под таким впечатлением, что приобрела интересную книгу.       Он с долей отвращения трясет в воздухе последствием моего глупого порыва — я щурюсь, узнаю название. — Только не говори, что ради этого ты снова влез в мою квартиру. — Ладно, не скажу, — Ноэ пожимает плечами, листает наугад, водит пальцем по печатным буквам. — Ага, что тут у нас… Ого, вера в Бога подразумевает и веру в Сатану. Как очевидно и глупо — как раз в духе людей. Ладно, это нам тоже пригодится чуть позже.       Он кладёт книгу на каменный пол и переводит внимательный, полный мрачного веселья взгляд на меня, и я не вижу ни единого проблеска циана в одном из глаз: они — не бистр, они — сплошной оникс, две воронки — не различить даже зрачков. — Сегодня Лайя поможет мне и вам побыть на исповеди — иронично, да? Свято место, но исповедоваться придется тому, кто служит отнюдь не Богу. И начнем мы как раз с моей спутницы этого вечера. Напомню правила, если кто-то страдает потерей памяти, — Ноэ лукавым взглядом обводит напряженного, как струна скрипки, Влада. — Только две правды. И никакого притворства. Задали вопрос — честно отвечаем. Итак, какой смельчак хочет стать первым? — Я.       Короткий звук, эхом расходящийся по помещению; я усмехаюсь — Нолан. Ему всегда так хотелось с лупой проникнуть в моё нутро, разглядеть все клетки моих странных, импульсивных мотиваций –я подпираю подбородок ладонью, дергаю бровями: давай же, мне уже всё равно. Вряд ли тебе хватит фантазии выдать что-то оригинальное — ты бездарно повторяешься, ходя по проторенным дорожкам. Пылишь, злишься на мою безвольность — и вот уже тьма Влада селится в твоей душе. Каково это, Лео? Ты чувствуешь их? Этих жадных, антрацитовых бабочек, прожигающих дыру? Ты чувствуешь, как они, будто моль, питаются твоими эмоциями? Твоей…нормальностью? — Что ты делаешь здесь, Лайя? Какого чёрта взяла и… — Один вопрос, — Ноэ пресекает поток слов резким взмахом руки. — Зачем повторять правила, если вы их всё равно не слушаете?       Я громко фыркаю. — А вот это — очень хороший вопрос. Даже для меня, — с долей издевки смотрю на Ноэ: он узнаёт слова, что были сказаны им в мой адрес в отеле, под покровом ночи — полупустой блистер таблеток, исчезающий в его пальцах и запах духов на подушке. — Но ничего нового ты не узнаешь — я действительно приехала сюда, чтобы рисовать картину для Влада. Очень…важную картину.       Локид со скукой на лице барабанит пальцами по подлокотнику, пока я пытаюсь выдать ещё хоть что-то. — Какое мёртвое начало, — он издевательски дует губы, будет ребёнок. — Я покажу, как нужно.       Я слышу, как он взводит курок. — Откуда взялось столько отчаяния в твоей душе, чтобы опуститься до сделки, Лайя?       И стреляет без промаха. Лифт так и не спускается. Восьмой этаж. Мой шарф так и остаётся валяться где-то между третьим и шестым этажами — кусок ткани, который стал никому не нужен. — Я виновата. Это я виновата, — нижняя губа дрожит, и никак не выходит прийти в чувство — ком в горле душит, разрешает лишь шептать. — Она…она сбежала из дома на вечеринку — но позвонила мне. У нас не было секретов, а я…       Одна слеза топит всё моё равнодушие, соскальзывая со щеки. — Я разозлилась на этот пубертатный бунт. Накричала, приказала сейчас же ехать ко мне. Наверно, не хотела, чтобы мама поняла, что в семье росли два гнилых яблока, а не одно. Вызвала ей такси и ж-ждала, постелила на диване. И её так долго не было, что я оп-пять начала злиться — решила, что Милли м-меня обманула… И звонила-звонила-звонила, чтобы выдать по первое число, но н-никто не отвечал. А потом ответил кто-то из больницы… И это была моя вина. Моя — они попали в аварию, и это была только моя вина. Моя.       Я устало прячу лицо в ладонях, едва почувствовав взгляды, полные сочувствия — оставьте себе, мне не нужна ваша жалость, мне ничего не нужно. Только бы перестало мутить от выпитого, только бы дойти до постели.              Только бы это спонтанное собрание не добило меня, как собаку, которую переехали колесом. — Думаю, вы понимаете, почему мисс Бёрнелл не сидит рядом с вами? — голос Ноэ — вкрадчив, скользит под кожу, рождая толпы мурашек на руках. — Она отдала часть души, чтобы спасти свою сестру. И я вернул её такой же чистой, не заставляя пачкать руки. Поэтому, когда твои непорядочные руки, Влад, добрались до неё — твоей тьме было, где разгуляться. — Как ты непоследователен, — я хмыкаю, спешно вытирая влажные глаза. — Кто говорил мне, что тьма притягивается к тьме? — Так и есть, — он кивает. — Но для почина выбирает самые чистые души, из тех, что успели тронуть. — Как галантно с твоей стороны, — Влад нарушает молчание громкими, редкими хлопками. — Учитывая всю твою…суть. Надеюсь, что ты присоединишься к нашей игре?       Лицо Ноэ угрожающе каменеет. Он недоверчиво мотает головой, переводя взгляд чёрных глаз на Сандру. — Сегодня дамы — вперёд, — ласковый, елейный тон не предвещает ничего хорошего. — Нашей новоприбывшей гостье тоже посчастливилось иметь сестру, верно? Очаровательную, белолицую деву — клянусь, за таких в стародавние времена устраивали кровавые бойни! Но, увы, деве той от души плевать на романтику– ведь сердце её принадлежит нашему отцу — Господу. Илинка любит Бога, а Бог отвечает ей тем же — целительница молитвами, никогда не касавшаяся мужчины. И как же ты получила своё клеймо, Сандра? — Позавидовала.       Я распахиваю глаза. — Я позавидовала, — продолжает Сандра уже громче, то и дело кусая себя за пальцы. — И не единожды — постоянно горела от зависти. Её же в селе святой считают, Божьей помазанницей! А я только и вижу каждый день, как она молиться ходит — то в церковь, то по вечерам сидит на полу, всё крестится, крестится… Блаженная, сестра моя, зато святая — ей в ноги кланяются на улице, а я с утра и до ночи на ферме, пока с ног этих не валюсь. Чтоб деньги были — а она в крик: — «деньги от Лукавого!». Сдохла б с голоду, если бы не Лукавый, получается…       Ноэ разражается громким смехом, в котором так и сквозит удовольствие; он впитывает каждое слово Сандры, наслаждаясь собственным шоу, будто снова и снова убеждая себя в том, что каждый из нас — на своем месте. Каждый из нас заслужил оказаться здесь. — Всё так легко и просто у неё — думать, что молитвы работают, а остальное — так, пыль. Никаких забот… А мне тяжело — вот и зависть проснулась. Тоже захотелось, чтобы ко мне, да как к кумиру. Заповедь нарушила, получается — чужого пожелала, да так сильно! Только и могла думать да воображать. Однажды до срыва дошло — бросила её и в город уехала, чтоб одной побыть…       Я слушаю, обхватив себя за плечи — становится всё холоднее и холоднее. Будто чары, заклятие Ноэ, берегущие нас от постороннего света, чужой веры и чистоты тают и высыхают на полу сырого помещения. Сандра торопится, проглатывая окончания слов, скачет по обрывкам своей памяти, не открывает глаза; она говорит о том, как в очередной раз пошла на поводу у своей слабости — как шептала слова согласия, едва мыльный, размытый образ вопрошал, готова ли она на всё ради своей низменной мечты.       Она лишь ответила — и на душе сделалось скверно и тёмно: чьи-то склизкие щупальца ухватились за душу, выдирая из груди. Сандра вернулась в потёмках — пустая, растрепанная; стоящая у калитки долго-долго, еще не понимающая, что натворила. Ещё не понимающая, что, стремясь подражать сестре, стала абсолютной противоположностью.       Локид явился пред ней очень скоро: невозмутимое, белое пятно среди сельской зелени; как ангел, о которых так часто вещала Илинка — златокудрый и улыбчивый, наполненный густой тьмой, что клубилась даже под ногами. Он вел нехожеными тропами, не забывал напомнить про долг — и слишком красен был он платежом. Сандра путалась в выборах, а Ноэ лишь смеялся, когда она раз за разом позволяла случайным, незнакомым утонуть в своих скрытых страстях; смеялся и говорил на прощание, что нужно быть осторожной в своих желаниях; что Господин его — не всесилен, и нельзя просить Света у Тьмы. Не стать Сандре похожей на сестру — ведь обращалась она не к молитве, а к своей зависти; и сыщет дар свой, когда встретит нового Бога, когда примет его, поклонится, покорится. Когда попадет в руки того, кто возжелает принять её, не убоявшись. — Я обрадовалась тогда, — Сандра с нажимом трёт глаза, чуть замедляется. — Никого искать не стала, конечно. Забилась, как мышь, всё отойти никак не могла. Кошмары снились — будто в черной воде людей топлю, на озере. И решила, что Бог отвадил, уберег — не стала проклятой. Если не быть святой, то ведьмой, получается… А я с лихвой испила выводов. И на сестру злиться перестала: если подкатывает, всё вспоминаю, чего добилась, дурная. Значит, судьба такая — человеком быть. Хорошо это, наверно. — Безусловно, — Ноэ понимающе кивает, но взгляд его тёмных глаз говорит об обратном. — Но иногда последствия бывают…долгосрочны. Две сестры под одной крышей — святоша, сразу признавшая во мне недруга, и ей завистливая тень. Что-то пошло не так, верно? Поведай нам свою вторую правду.       Сандра не отрывает взгляда от меня — горького, отчаянного; вгрызается зубами в нижнюю губу, медленно стягивая с ладоней кружевные перчатки. Поднимая руки. Будто говоря: сдаюсь. Я окончательно сдаюсь.       Мои щёки вспыхивают огнём. Я вижу уродливые, зарубцевавшиеся шрамы.       От ожогов. Ещё розовые, кое-где — ярко-красные; совсем свежие. Причинившие Сандре так много боли и мучений. — Илинка не простила меня, — она тихо продолжает, пряча руки под подолом цветастой туники, — сразу учуяла, что нечистое в доме поселилось. Я воду мутила, иной раз с фермы не возвращалась, но зря. Под утро залезла в мою комнату, как увидела, что меченая — так и завыла волком. В грудь себя била, в церковь утащить пыталась, рыдала в три ручья — ума хватило всё в одну картинку связать. И про Ноэ припомнила мне — кричала, что в болоте сгину, если уж повелась с нечистой. Что она Отцу молится, а у меня теперь Хозяин появился…       «—Поделом тебе. Водишься с нечистой — сама в болоте пропадешь. Пропадёшь, пропадёшь! Насовсем сгинешь! Вон щупальца какие вокруг — крепко держит, да? И ты держишься, да и хозяин не отпустит. Е-е-есть, есть у тебя хозяин…» — Да так противно от себя стало! Слабина с утра до ночи, всё из рук падает. А когда посмела разозлиться вновь…наказала. Себя. Думала, пропадёт, крест этот ведьмовской. Не видно будет за шрамом.       «Интересно, можно ли удалить метку лазером, когда она превратится в бледный шрам?» — Печка раскаленная была, — Сандра с трудом выбивает из себя каждое словечко. — Думала, да недолго — как прижала обе руки! И не отрывала, пока кожа не повздувалась — рыдала, дурная голова, но не жалела себя, нет. Да вот только не вышло ничего — как повязки сняла, да корки отвалились, так метка моя — как новенькая, прямо поверху. Зря старалась — только внимания больше. Опять в город поехала, перчатки купила. Потом ещё. Чтоб…внимания Илинка не обращала.       Я забываю, как правильно дышать — что-то мешает, что-то острым клинком встаёт поперек ребер, и внутри покалывает; срываюсь с места — хочу упасть подле Сандры, назвать по очереди все извинения, существующие в этом мире — она не заслужила, не заслужила моего раздражения, не заслужила моих косых взглядов. Но рука Ноэ перехватывает мою: я оборачиваюсь, мечу молнии в его сторону; но его уверенность — громоотвод. Он шутливо грозит мне пальцем и усмехается. — Думаешь, что требуется именно твоё плечо?       Я замираю в моменте; запястье, зажатое в крепкой ладони, разводы туши под больными без сна глазами и бесконечная череда чужих грехов, проникающих сквозь давно пробитую броню. Я не хочу быть здесь — шестое чувство твердит одно и то же.       Тебе не нужно знать. Тебе не нужно знать. Тебе не нужно знать. Никто не выйдет отсюда прежним.       Я замираю в моменте. Сандра устало улыбается — Влад протягивает ей белоснежный платок; благодарит одними губами, несмело вынимает руку из-под туники — стыдится своего порыва, но больше не надевает перчатки. Будто доверяя, больше не боясь осуждения — слишком быстро. Всё происходит слишком быстро, всё вертится, как на карусели, и искры веселья сменяются тошнотой. А карусель крутится с новой силой, ты молишь, просишь выйти, но тебя не слышно. — Перерыв окончен, — Ноэ хлопает в ладоши и поглядывает на часы — до рассвета не так уж и долго. — У вас ещё будет время поплакаться в плечо ближнего своего, но позже. Тем более что на повестке — мистер Нолан, успевший набить оскомину моей сегодняшней спутнице. Совсем недавно я говорил о том, что такие, как Лео, не несут угрозы для таких, как я. Но наш отважный герой с такой яростью пытается пробить себе голову, что я невольно содрогаюсь.       Локид делает паузу для собственного смеха — хриплого, издевательского, с примесью необъяснимой тревоги. Я смеюсь вместе с ним — по инерции, на выдохе, выбивая из себя каждое движение диафрагмы — заложница истерики. — У кого-то есть вопросы? — Ноэ обводит взглядом собравшихся под аккомпанемент моего угасающего хохота. — Ах, как с вами скучно — прямо интеллигенция! Всё мирно, тихо, без скандалов. Сейчас повеселимся. В качестве первой правды я прошу от мистера Нолана, как и от всех остальных, сущую банальщину — условия сделки. — Давай, Лео, — внезапная решимость наполняет моё тело. — Все мы — в одной бочке. Вместе и выбираться.       Он молчит непозволительно долго — лохматит волосы, хмыкает, прочищает горло. Тянет время — смотрит и смотрит в окно; я слышу, как по стеклу барабанят первые капли дождя. — А чего просят чаще всего? — Нолан кривит губы. — Денег, Локид? За деньги души и продают, так что легко отделался. Повезло? Может быть.       Невесело стало жить, когда отец перевёз вещи к новой женщине — двадцать восемь лет с мамой, двое детей. А он повёл себя, как влюбленный дурак — знать его после этого не хочу. Мать в раздрае, сестра, которую нужно кормить и одевать… У меня — подработки, никакой стабильности. И просроченные счета, один за одним — месяца так и пролетали мимо. Я занимал, где мог. Но нужно ведь возвращать. И весной оказался в яме, а сверху будто присыпали землей — такая тяжесть на плечах, а мне ведь всего двадцать шесть. Даже встречать никого не пришлось — сидел посреди ночи, просил выхода сам у себя, и кто-то ответил. Как будто голос в комнате — холодный, громкий. Я на всё был согласен, хоть на контракт, подписанный кровью! Как подумал — так и получилось. Бойся своих желаний, да?..       Через неделю встретил старого друга — он меня и устроил к себе. Якобы за порядком в городе следить… Или делать вид, что очевидное под носом не замечаешь — столько под носом творится, когда ночь наступает. Как будто каждый теперь — вне закона. Разбои, наркотики… А для тебя — всё хорошо, всё по плану. «— Здесь — жизнь другая, правда? Будто и мы теперь — часть этой жизни.» — Хотел убраться подальше — не выйдет. Хотел контракт кровью — теперь по локоть в ней, в рабстве. Мать с сестрой сразу неладное почуяли — новый дом, у каждого — своя комната, дорогие вещи… Стали наблюдать, звонить, чуть что — до смерти надоело. «— А почему не поехал к Кэти с мамой? — Хотелось почувствовать себя независимым. Подальше ото всех. Иногда женская забота бывает губительна.» — Потом и Локид явился — я был готов. Подозревал такой исход — и свои условия выполнил быстро, лишь бы отделаться. Какая разница, в чём руки ещё сильнее пачкать? Встреча с ангелами мне точно не светит.       Моё колотящееся сердце вдруг замедляется; дыхание выравнивается — я выхожу из ступора, едва руки Ноэ касаются моих плеч. Он стоит позади, на страже моих разорванных нервов, вновь и вновь вбирая ладонями накатывающие волны страха.       Шестое чувство упрямо вещает, что мне не нужно знать. Не нужно знать всего. Уходи, убегай — сохрани момент ложного спокойствия. Не оглядывайся, не сомневайся. — Я хочу, чтобы Лайя задала второй вопрос, — в голосе Ноэ — яд, который убьет меня. — Но поясню для всех несведущих. Одно из заданий мистера Нолана было очень простым. И очень показательным. Я подарил ему выбор — склонить упертого грешника, потратив кучу времени, но оставив себе частичку чистой совести. Или выбрать лёгкий, простой путь — очернить чистую, отчаявшуюся душу. Тебе не было разницы, в чём пачкать руки — и ты выбрал второй вариант. Память же мне не изменяет, м?       Взгляд Лео — как животный страх; страх с примесью отчаянной злобы. С привкусом сожаления. Он медленно, будто старая, скрипучая игрушка, мотает головой.       Лео смотрит мне в глаза.       Пальцы Ноэ сильнее сжимают плечи. — Я хочу, чтобы ты назвал имя, — моё лицо кривится от судороги, становясь отвратительной гримасой. — Того, кто попался под твою руку. — Я…я…да, я сглупил! — Нолан цепляется за голову, будто пытаясь выдрать всё до последнего волоска. Я не замечаю ничего, кроме круглых, зеленых глаз напротив. — Мог бы по-другому, но не стал, не знаю, почему! И меня это сожрало окончательно, ясно?! Хотел бы я исправить свою ошибку, да не смог! «— Теперь ты стал её защитником? Очень иронично.» — Тебя просили назвать имя, Нолан. А свою рефлексию оставь до лучших времен.       Когда-то давно мама сказала: то, что происходит за спиной, не станет для тебя радостной вестью. — Имя.       Я закрываю глаза. — Лайя Бёрнелл.