Паноптикум

— Сейчас, секунду… Хочу немного мольберт сдвинуть. Да, вот так. Чтобы солнце не слепило.       Однажды в жизни всё переворачивается, и ты не успеваешь понять, что же стало той самой точкой невозврата; глобально ли оно, как сам наш необъятный мир, или похоже на на застрявший в туфле маленький камешек. Теряешься в догадках, сомневаешься: жизнь — штука странная, и любое действие в ней не проходит бесследно — эффект той самой маленькой, невинной бабочки.       Я с нажимом провожу кистью по холсту, потерянная в зыбком пространстве собственной памяти: всегда мне казалось, что мой мозг похож на архив с коробками на стендах — все аккуратно подписаны чёрным маркером. Но маленькой бабочке стоило лишь раз взмахнуть изумрудными крыльями — и всё повалилось, превращая привычный порядок в полную разруху. Я хватала разноцветные папки и всё пыталась и пыталась вспомнить, где их место, пока в глазах не догорела последняя искра отчаянного отрицания, превращаясь в антрацит. Я вышла из архива, не оглядываясь, даже не заметив, как тлеют на холодном полу белоснежные листы.       Моей точкой невозврата могла быть та самая просьба, та мольба, что срывалась с губ, когда я цепенела, глядя на размытый, шумный образ в коридоре больницы — восьмой этаж, бегом по лестнице, игнорируя лифты. Восьмерка стала моим проклятьем и спасением — моя рука дрожит каждый раз, когда я вывожу её на бумаге.       Моей точкой невозврата могло быть детство, которое я так любила драматизировать, упиваясь своими воспоминаниями раз за разом. Колючее, клетчатое одеяло и мягкая, теплая ткань папиной рубашки остались в стеклянном шаре, что я поставила на письменный стол своей жизни и наслаждалась каждый раз, когда ранила себя, зацикливаясь снова и снова. Мы оба любили звёзды — далёкие и недоступные, подмигивающие нам с небосклона, он был моей звездой.       Но звёзды мертвы, как и пророчила мать. А я могу лишь во снах тянуть руки к отцу снова и снова, забывая, снова и снова забывая, что звёзд больше не существует в пространстве. Тянуть и одергивать себя, сгорая от стыда: я не такая, как ты, папа, я — испачканная, я знаю, что нам никогда не суждено встретиться. Ты помнишь маленькую девочку, что любила тебя всем своим чистым, большим сердцем. Но время — беспощадно, оно превращает маленьких ангелов в черствых взрослых, думающих лишь о вещах, что пугали нас в детстве.       Меня время превратило в демона, так искренне тянущегося вовсе не к свету. — Лайя? Ты сегодня бледнее обычного. — Ты оскорбил меня дважды, — ухмыляюсь и быстро моргаю, возвращаясь в реальность. — Этикет такого бы не простил. — К счастью, мы не на званом вечере, — Влад тепло улыбается, а в уголках его глаз появляются мелкие морщинки. — Тебе здесь плохо спится? — Не в этом дело.       Я сплю, просыпаясь вовсе не от привычных за столько месяцев кошмаров — меня терзают холодные воды черного озера, воздух заканчивается, но никто больше не приходит на помощь, никто не несёт мне тот глоток воздуха, о котором молят горящие лёгкие. Я просыпаюсь с взмокшей спиной –тяжело дышащая, не понимающая таких перемен, и не могу закрыть глаза до рассвета. Я чувствую, как с каждым пробуждением в архиве моих воспоминаний тлеет всё больше бумаг — пусть и пока мелких, ничего толком и не значащих. Неумолимо подбираясь к самому сердцу всей прожитой жизни.       И холод в душе твердит, что всё идёт по плану. — Лайя, мы может закончить сейчас, — с сомнением в тоне молвит Влад, неловко поправляя манжеты рубашки. — Ты ещё не пришла в себя от удара, быстро устаёшь. — Я работаю в таком месте, где все плевать хотели на твою усталость, — с кроткой улыбкой полощу кисть в мутной воде и вновь касаюсь кончиком прядей огненно-рыжей гривы Аслана. — Иногда есть срочность, за которую доплачивают, увы, вовсе не реставратору. У тебя от боли спина прямо горит, на часах — полночь, а картину нужно вернуть к девяти. На первом этаже есть кофемашина, и ты слоняешься туда-сюда, давая себе передышку длиной в шесть минут и сорок пять секунд, я засекала. Повсюду темень, жутко неуютно — как будто даже из окон кто-то смотрит. Аккуратно пьешь кофе… Веришь ли — я раньше ненавидела кофе, а теперь не могу без него начать день. Привычка. — Если тебе не по душе, почему же не поискала другую работу? У тебя чудесная техника, ты можешь быть подающим надежды художником.       Я прикусываю нижнюю губу, спешно пряча взгляд за полотном. Что мне тебе ответить, Влад? Что я всегда считала себя недостойной прикоснуться к искусству по-настоящему? Что оно стало для меня той самой недостижимой звездой, как сказки про принцесс? — Не думала об этом. Гении чувствуют, а я просто делаю. Без должной души, наверное. Поэтому остаётся лишь восхищаться каждый раз, когда мне доверяют реставрацию чего-то поистине уникального.       Влад отвечает мне понимающим смешком. — Ноэ бы сейчас сказал, что люди обязательно жалеют о таких вещах на смертном одре.       И эта фраза, брошенная якобы случайно — лишь тест.       Я скольжу равнодушным взглядом холодных глаз по изрисованному полотну, сжимаю губы, с которых так и хочет сорваться грустная улыбка.       Моя душа ныне временно мертва в нынешнем обличии. Я чувствовала чёрных бабочек, что выгрызали её без остатка, освобождая место для той, кто я есть. Я знала, что они живы в грудной клетке — огромные и жуткие, плотоядные хищники.       Но почему я всё ещё чувствую?..       Чувствую вину, чувствую печаль. Чувствую, как горячие пальцы вновь и вновь скользят по моей талии, прижимая ближе к мужскому телу. Чувствую, как волны мурашек расходятся по спине, а я лишь стремлюсь ближе, желая впитать в себя печаль Ноэ, забрать, как он когда-то брал моё смятение.       Я моргаю — и каждый раз, когда веки опускаются, вновь и вновь вижу то смятение, о котором не имею ни малейшего понятия. Тот отчаянный обрывок искренности, с которой он покорно прижимал меня к себе, будто давая разрешение. Давая короткий пропуск в мир демонов его души; смахивая прядь волос с моего лба, оставаясь отпечатком на левой щеке, клеймя ещё раз, чтобы, отстранившись через неизвестное количество минут, щелчком пальцев погасить все свечи и вывести из комнаты. Чтобы кивнуть вместо прощания, растерянным взглядом разных глаз нащупывая путь, и исчезнуть прочь. — Ноэ ничего не знает о смерти, — хлесткие слова срываются с моих уст. — Ему неведомо человеческое горе.       Влад неодобрительно качает головой, что распаляет меня ещё больше — непонимание ночного прощания, сумбур вместо мыслей и хронический недосып рождают наружу ту самую Лайю, что ежеминутно подменяет смех на ярость, делая слезливые передышки. Отвратительную. — Человеческое горе — как раз его профиль. — Да, точно, — подхватываю я, не ведая, что творю, распаляюсь, рассыпаюсь на куски. — Питаться им, рождая новых несчастных. Сделки, сделки, сделки… Во имя Господина. — Лайя… — Мне и вправду нужно отдохнуть, — тонкая кисть выскальзывает из моей руки, падая прямиком в стакан с мутной водой. Будто неведомая сила останавливает — моя извечная задумчивость сгорает от слепого огня неизвестной ярости. Я хочу разреветься, я хочу громко расхохотаться, я хочу лечь на пол, закрыть глаза и проснуться, когда всё закончится. Я упорно стою на ногах и даже не дрожу. — Мы можем продолжить вечером? Или завтра?       Влад поспешно кивает и поднимается с жесткого кресла и машет в сторону двери, пока я в бросаю последний взгляд на своё творение — на свой след, что всегда боялась оставить, на картину, которая совсем скоро будет завершена и станет, я надеюсь, спасением для властителя моей тьмы. Нежное платье Лале, состоящее из сотен мелких, аккуратных мазков — идеально пошито, создано специально для неё. Набросок тонкой диадемы, очертания руки Аслана — моё воображение упорно видит, как в его крупой ладони зажат черенок меча… — Мне жаль, что из твоей жизни ушли эти люди, — я опускаю взгляд, не хочу случайно встретиться с глазами Влада, с его болезненной потерянностью. — Но мы с тобой хотя бы знаем, что души не перестают существовать — лишь уходят туда, где были сотворены. И если ничего нельзя изменить, если тебе кажется, что с ними ушло всё светлое и хорошее… Вспомни, что даже в мертвом саду проросли молодые розы.       Он с изумлением вглядывается в моё лицо, будто пытается понять, откуда я взяла эти слова, что рябью проходятся по его чувствам. Откуда случайно встреченная в музее девушка знает, куда бить?       Я понимаю. Я понимаю всё без слов, давлю из себя короткую улыбку и мягко хлопаю его по плечу. — Они чувствуют твою тоску, Влад. Даже если ты и позабыл их лица. Однажды мне сказали: нельзя терзать мёртвых своими вечными мыслями о них — не даёшь покоя душам, будто просишься к ним. — Да, — он запрокидывает голову и медленно закрывает глаза. — Но мы не встретимся. Никогда. И я никогда не смогу понять, откуда эта…вина. — Пути неисповедимы, даже если они не от Бога.       Влад, поддавшись отчаянному порыву, судорожно вздыхает — мне всегда не хватало эмпатии, чтобы даже на кончиках пальцев почувствовать эмоции людей. Но все мы здесь замерли темной материей, настолько густой и ощутимой, что я будто пропускаю между пальцев тугие, разноцветные ленты — чёрные, серебристые, синие… Но мне нечего предложить, чтобы высветлить хотя бы одну из них.       Он так и не решается взглянуть на полотно — кусает губы, нерешительно хлопает пальцами по брючине. — Тебе страшно? — Да, — Влад вновь разворачивается к двери, я слышу звук защелки. — Боюсь возненавидеть себя ещё больше, если обрету хоть каплю воспоминаний.

***

      Я обедаю в комнате, измученная противоречиями. Боящаяся выйти наружу, будто нашкодивший ребёнок, пытающаяся перебить свой внутренний голос, раз за разом прокручивающий вчерашний вечер. Прохладный ветерок приносит с собой едва уловимый запах осени — его я не спутаю ни с чем, даже в другой стране. Он всегда преследовал меня ещё с середины лета, как напоминание о том, что за расцветом всегда приходит тягучее, неумолимое и беспощадное увядание с запахом прелой листвы, холодного дождя и отчего-то яблок. Я вернусь в Лэствилл и буду снова бродить по опустевшим улицам в потёмках, грея руки об стакан с горячим эспрессо в ожидании весеннего тепла. Находя такие вечера особым сортом издевательского удовольствия.       Покончив с едой, я бережно прижимаю томик румынских легенд из комнаты Милли к груди и бреду в библиотеку; недоумеваю, едва открыв дверь. — Мисс Бёрнелл, вы всё-таки решили выбраться из своего убежища, — с приветственной улыбкой тянет Ноэ, сидящий на краю стола из красного дерева — вновь такой, как обычно: самоуверенный взгляд с каплей превосходства в разноцветных радужках, никакого беспорядка в золотых кудрях. Будто и не было той вспышки, тех осторожных пальцев. Того прикосновения губ, от которого моя щека моментально вспыхивает — ты клеймил меня второй раз. — Мы все заскучали и решили, что немного просвещения не повредит. Увы, никакого телевизора — Милли была расстроена.       Моя младшая сестра с тревогой взирает на меня; ах, ну конечно. Я испортила вчерашний ужин своей истерикой.       В тёмных стенах огромной библиотеке собрались все нынешние обитатели замка — я изумленно поднимаю брови, спотыкаясь взглядом о Сандру, с неловкой улыбкой терзающую свои извечные перчатки. Она что, провела здесь ночь? Не уехала после ужина?       Ёжусь и опасаюсь присоединиться; будто стоит присесть на краешек стула — и в меня тут же полетят выговоры и возмущения. Лайя Бёрнелл распоясалась, Лайя Бёрнелл почувствовала себя достаточно высокомерной, чтобы с шипением змеи отталкивать любые руки помощи и заботы. Лайя Бёрнелл опасается, но чувство вины ей незнакомо. — Лайя, мы не сердимся, — тихо молвит Лео за всех сразу; Милли согласно кивает. Конечно, всё, как всегда. И кто же на этот раз вытащил меня из пучины назревающей холодной войны?       Будто услышав мои мысли, Ноэ лениво прикрывает глаза и произносит фразу, понятную лишь нам двоим: — Я не люблю быть в долгу. — Это было не одолжение.       Он по-ребячески пожимает плечами. Момент его искренности закончился прошлой ночью — и душа вновь покрыта коркой толстого льда, через который не пробиться, если не знать наверняка, куда ударить.       Я медленно прохожу к местному бомонду и кладу книгу на стол; сестра оживляется. — О-о-о, это моё, мне Ноэ дал почитать! Зачем ты взяла? — Затем, что чужие вещи не бросают под кровать, — слишком холодный ответ после всего, что было вчера. — Не умеешь пользоваться — верни на место. — Я хотела найти легенду про этот замок… Он старый, наверняка про него писали много интересного! — О, девочка, — Локид расфокусированно глядит на стену перед собой, постукивает пальцами по столешнице; я ёжусь от воспоминаний. — История этого места слишком мрачна для юных, неокрепших умов. И не очень интересна. — Расскажи! — в ореховых глазах Милли загорается огонёк — я очень хорошо с ним знакома. Если моей сестре что-то нужно, она не отстанет — будет просить, канючить, умолять; если и это не сработает — пустит в ход очень хитрые стратегии. — Пожалуйста! Ты же обещал, помнишь?       Ключевое слово подобрано быстро и полностью верно — обещания для него превыше всего. Ноэ бросает сочащийся иронией взгляд в сторону задумчивого Влада — он всё ещё замер в том моменте, который и я запечатлела навсегда. Он всё ещё терзает себя сомнениями — взглянуть ли в глаза тем, кого когда-то потерял?.. — Садись, Лайя, — Ноэ небрежно машет в сторону одного из стульев, а я лишь хмыкаю. Усадил всех, как детей на празднике, а сам занял место поважнее — смотрите, как я вещаю с высокой колокольни. — Тебе будет интересно. — Я знаю эту историю.       Но Локид не сводит с меня настойчивого взгляда: ему так важно, чтобы всё было под неусыпным контролем, чтобы я подчинилась и не мешала ему на вершине пищевой цепочки.       А всполохи вчерашних воспоминаний упорно твердят о том, что накануне он был не против почувствовать себя равным. — Давнее дело — есть легенда, что здесь жил один из господарей, — Ноэ недоуменно дёргает бровями, когда я запрыгиваю на стол и скрещиваю руки на груди. — Кхм, ладно. Молодой правитель, ещё совсем зелёный юнец. Судьба его была той ещё старой каргой, и держался он лишь на двух опорах — верных друзьях, найденных среди тех, кого считал врагами. Они сохраняли, поддерживали в нём веру, свет, жизнь, не позволяли обозлиться молодому волчонку даже после тяжелых вестей — пал отец его от руки тех, кого считал семьей. — Это что, Дракула? — Милли с восхищением прижимает руки к груди. — Здесь жил… Дракула? — Если мы в Румынии, то всё обязательно должно крутиться вокруг этого персонажа? — Ноэ скептично кривит губы. –А как насчёт Раду? Мирчи Старого? Хотя вряд ли юное дитя знакомо с другими правителями.       Милли смущается, опуская голову; Ноэ осуждающе прицокивает языком, проводит ладонью по кудрям и продолжает. — Когда наш господарь вернулся в родные места после многих лет отсутствия, сопровождали его верные друзья — отважный юноша, ставший ему братом, и девушка, не побоявшаяся оставить дом — ведь шла вслед по велению сердца. Тёмные времена царили в стране — и юному правителю предстояло всё отстраивать почти из пепелища. Но родина придавала ему сил, а света в душе его становилось всё больше — будто чувствуя, наш герой, не мешкая, взял в жены свою возлюбленную, ведь так долго они ждали этого счастья совместной жизни.       Лицо Влада становится всё бледнее и бледнее; кулаки сжимаются, и он задыхается, тонет в пучине своего непонимания. — Но, как я уже говорил, судьба господаря была старой, злобной каргой, и не было в её сердце места для жалости. И перспектива «долго и счастливо» на деле оказалась «скоропостижно и очень жестоко». Семейные враги никого не жалели — земля с тех пор здесь бурая от большой крови. Кто-то пал, кто-то позорно сбежал. Предчувствуя беду, господарь увёз жену и друга на восток, и вернулся лишь несколько лет спустя — совершенно один. Поговаривали, что загубил он их на чужбине. Вернулся — и с корабля на бал, прямиком в своё семейное гнездо. Подданные его шептались, что повзрослевший, возмужавший господарь успел с самим дьяволом спутаться — был мрачен и нелюдим, не появлялся нигде, а замок его стали обходить десятой дорогой, как и лес. Именно поэтому, моя дорогая Милли, тебе не дозволено бывать в Холодном лесу — не из-за того, что твоя старшая сестра вдруг встала в позу. Легенда гласит, что в душе правителя было столько тьмы и ненависти, что её с лихвой хватило, чтобы добраться и до всей округи, окольцевать его последнее пристанище. Герой нашей легенды умер прямо здесь — вроде бы его тело нашли у самого выхода. Пытался выбраться из ловушки, которую сам и породил, но ничего не вышло — и душа его неспокойна по сей день, заперта в этих стенах — бродит и бродит привидение, громыхая цепями… Бу!       Глаза Милли светятся от восторга: взбудораженная, всегда любившая прятаться под одеялом и с фонариком зачитываться байками про пришельцев и вампиров. Я скептично поджимаю губы: что-то в этой истории не даёт мне покоя. — Ноэ, ты правда думаешь, что этот призрак здесь живёт? — Несомненно, — он кивает Милли, отодвигаясь от меня. — Но насчёт цепей явно преувеличивают — разве что эти цепи на его грязной душе…       Он бросает задумчивый взгляд в мою сторону, слабо улыбается одними лишь уголками губ и резво спрыгивает со стола, стукая пальцами по обложке всеми забытой книги. — Такая вот легенда, мои благодарные слушатели. Их часто…причёсывают. И правду, увы, нигде не напишут. — Её можно только услышать…от ведающих, — внезапно подхватываю я. — Если они снисходят до простых смертных.       Ноэ щурится, но взгляд не отводит. За спиной вдруг раздаётся хмыканье — чёрт. Совсем забыла, что здесь есть кто-то ещё. — Мы не мешаем вам цапаться? — Нолан хмурит брови, сразу становясь на десяток лет старше. Сидящая рядом с Владом Сандра (почему ты всё ещё здесь?) ежится от моего подозрительного взгляда — ей неуютно, ей страшно. Но она всё ещё здесь. — Цапаться? — Ноэ невозмутимо пожимает плечами. — Знаешь, Лео, каждый раз, когда я смотрю на тебя, то мне вспоминается Гомер. А было бы уместнее сравнить тебя с Крассом — тоже, кстати, слыл защитником…*       Он смеётся и выходит из библиотеки, оставляя зависший в воздухе вопросительный знак.       Влад не отрывает тяжелого взгляда от пустой стены.

***

      Солнце клонится к закату — я провожаю его, сжимая в руке чашку с кофе. Недосып и кружащиеся в бешеном вальсе события не проходят бесследно — я тру глаза и обещаю себе, что сегодня лягу пораньше, обязательно. Что сегодня не буду думать о стеклянном шаре, что сегодня мне не приснится черная вода, даже наяву подбирающаяся всё ближе и ближе. Луна ещё остра — значит, времени ещё не пришло.       Я тихо проскальзываю в комнату Милли, добросовестно исполняя обязанности старшей сестры — она тихо сопит, прижимая к носу потрепанного временем плюшевого медведя; будто почувствовав моё присутствие, шумно вздыхает и отворачивается к окну. Тоненький голосок внутри меня просит, молит подойти ближе — я борюсь до последнего, но всё же сдаюсь; провожу рукой по разметавшимся по подушке буйным кудрям, чувствую запах клубничного шампуня — будто из прошлой жизни. Которая обязательно вернется на круги своя, и я пророню множество слёз, вымаливая прощение. — Какая встреча, — хмыкаю, проходя на стерильную, белоснежную кухню за второй порцией кофе. — Что-то потерял? — Ага, — Лео с недоумением пялится на полупустые полки. – О, сойдёт.       Он спешно разрывает пакетик с крекерами и поглощает один за другим, почти не жуя. Я отставляю пустую чашку в сторону, чувствую, как разгадка подкрадывается сзади и ударяет тупой палкой по затылку; голос Ноэ вещает в моей голове. — Кажется мне, что ты лишил девочку даже такой простой, человеческой радости, как еда, дорогой друг.       Не может быть… — Давно у тебя аппетит разыгрался? — задаю вопрос тихо, едва усмиряя дрожь. — Вчера ты им не мог похвастаться.       Лео равнодушно машет рукой, а я цепляюсь взглядом за его оголенные предплечья — куда делся теплый пуловер, к которому я успела привыкнуть?..       Я никогда не отличалась эмпатией по отношению к людям.       Сейчас всё иначе. И нет больше моего отторжения — я медленно приближаюсь к Нолану, и вся моя сущность принимает его благосклонно, с довольным кивком головы. Как своего. — Что же ты натворил, Лео… — едва шевелю губами, пока растерянность сменяется водопадом ярости, всё льется и льется мне на голову, и нет ему конца. Пустой, одинокий замок наполняется стремительно наполняется людьми, и начинается свистопляска во имя одного-единственного.       И если твой компас, Лайя, сломан, то встреча с такой силой, которая есть у Влада, почти неизбежна — его тьма довольно щедра на подарки.       Я думала, что мой компас уникален.       Я ошибалась.       Однажды в жизни всё переворачивается, и ты не успеваешь понять, что же стало той самой точкой невозврата. Для тебя и всех окружающих. — Лайя, что… — Не подходи, — шиплю и пячусь назад; скорее, бегом отсюда, да подальше. Недосып и усталость делают всё за меня; мой не уникальный компас ведает всё, и руки уверенно тянутся в нижний шкафчик, выуживая на свет одну початую бутылку с янтарной жидкостью, огненной водой, которая обожжет мой пищевод через пару минут. Бегом отсюда, да подальше — отвинтить крышку, давиться крепким алкоголем, сдерживая кашель, рвущийся из лёгких. Моё теплое, уютное пристанище будто насмехается — путает коридоры, не даёт подсказку; ноги дрожат, и я хочу, до безумия желаю, чтобы мне вновь стало холодно. Как когда-то давно. В прошлой жизни. Я хочу заснуть и проснуться, когда всё это закончится. Когда чужая тьма перестанет эгоистично забирать всё новые и новые души.       Владу не нужна я. Ему нужны все, до кого могут добраться щупальца его проклятия.       Десятки и десятки ступеней крутой лестницы, ещё глоток — свежий воздух врывается в мои лёгкие, давая иллюзию свободы.       Это мы — те самые привидения, звенящие цепями. Поглощенные первородной тьмой, барахтающиеся, как слепые котята.       А ходить сюда действительно не стоит. Башня старая и ненадёжная.       Да наплевать.       Алкоголь ударяет в голову, и становится немного легче; румянец пылает на щеках, я свешиваю ноги с парапета и хрипло смеюсь, вновь и вновь царапая глотку забористым виски, чувствую яблочное послевкусие — даже так меня настигает ощущение приближающейся осени. Голова тяжелеет, и так хочется заснуть прямо здесь — свернуться калачиком на узком парапете, забывая обо всем. Опасный коктейль из всего пары часов сна и сорокаградусного напитка приятной волной оглаживают всё моё тело — я забываюсь, наконец-то забываюсь. Здесь нет никого — лишь я и лес, простирающийся под ногами. Лес, полный эгоистичной тьмы, сгребающей в свои огромные ладони всё живое, пусть и оступившееся. Марающая души чужими руками, рождающая противоречия в моей душе. Я ненавижу это место. Я люблю это место до дрожи. Я задыхаюсь в чёрной воде, помутневшим взглядом видя, как Луна неумолимо увеличивается.       Где-то внизу мелькают маленькие, будто игрушечные фигурки людей: закатываю глаза, но прятаться не собираюсь. — Нашла! Влад, скорее!       Лениво прикрываю один глаз и поднимаюсь — вот и всё. Лайя Бёрнелл — оплот девиантного поведения: избегает родную сестру, гонит всех прочь и напивается в одиночестве.       Занавес вновь поднят — зрители бегут, пытаясь успеть на очередной акт моей дешевой постановки. — Что такое, соскучились? — смеюсь, глядя в испуганные глаза Сандры и напряженные — Влада, едва балансирую на краю пропасти. – Я немного…перестаралась с драмой после того, как наслушалась чуши про поломанный компас. Зачем тебе так много, Влад? Ответь мне! Лео не станет рисовать тебе картины! — Лайя, пожалуйста, спустись, — он не решается подойти ближе, но вытягивает руки вперёд, словно готовясь поймать. А кто ловит с другой стороны? — И мы поговорим. Пойдём в гостиную, найдём круассаны… — Серьезно? — я смеюсь ему в лицо. — Круассаны, Влад? Я не голодна — сыта враньем по горло! Не знаю, в какие игры вы все играете — ты, Ноэ и ваш хозяин, но правила никто озвучить не торопится!       Короткие, патетические хлопки. Я закатываю глаза; пальцы почти соскальзывают с опоры. — Хорошо смотришься, — Ноэ расслабленно складывает руки на груди. — Маленькая, вечерняя буря в стакане, да?       Я усмехаюсь. — О, какая знакомая бутылка, — он указывает пальцем на виски, но со мной такой номер не пройдёт: не отвожу взгляда от его разноцветных глаз, сейчас кажущихся абсолютно чёрными угольками. – Отличный выбор. Такой напиток не хлещут — его смакуют. И точно не запивают свою истерику. — О, какая ирония — получать от тебя нотации, — передразниваю, срываясь на смешок.       Ноэ равнодушно пожимает плечами. — Как ты невежлива — заставляешь гостеприимного хозяина волноваться.       Он делает несколько шагов мне навстречу; перед глазами плывёт, и ладонь опасно соскальзывает с каменного откоса. — И нашу селянку — смотри, как дрожит. Боится за тебя.       Я бросаю короткий взгляд на Сандру, и обманчивое спокойствие Ноэ оборачивается резким движением рук. Он стаскивает моё тело с парапета, прижимает к плечу. Смеюсь, когда он что-то настойчиво вещает, смеюсь, когда хлопает по щеке — вчера там были его губы. Все голоса сливаются в единый шум, смешивающийся с гулом крови в ушах — так хочется провалиться в темноту, так хочется сдаться, уплыть по течению и не думать что оттуда не возвращаются… — Ну, нет, милая, ты так легко не отделаешься, — на меня будто выливают ушат ледяной воды, и голос Локида — чёткий и раздраженный. — Какие вы все…утомительные — лезете, куда не просят. Людское любопытство — страшный порок, но я его удовлетворю, так и быть. — Ты обещал… — Я ничего не обещал тебе, Влад, — Ноэ отмахивается от взволнованного хозяина, наконец, выпуская меня из кольца рук. — Понравилось зрелище? В следующий раз она упадёт, а ты останешься ни с чем. Зачем я тебя прикрываю? Чтобы возвращаться и обнаруживать, что кто-то опять всё пустил под откос? — Пожалуйста, — моя ярость давно растворилась в остатках алкоголя, выпарилась и покинула тело вместе с углекислым газом — из ящика Пандоры вылетели все беды, оставляя на дне зыбкую растерянность. — Хватит…ваших загадок. Я иду спать.       Ноэ безжалостно качает головой. — Нет, не спать. Ты идёшь учиться трезветь за час. А потом мы все встретимся в большой гостиной на первом этаже. — Зачем? — безмолвие напуганной Сандры прерывается. — О, есть одна интересная игра, которую придумали люди. Называется «две правды и одна ложь». Лжи нам хватило с головой — пришло время узнать кое-что интересное. Про каждого из вас.