***
От горячей щеки Милли, прижимающейся к моему колену, становится слишком жарко и дурно — моё холодное тело, укутанное в плотный костюм, всеми силами сопротивляется: ему претит такая близость с обычным, светлым человеком. Но я скриплю зубами и борюсь с собой, чтобы поймать кончиками пальцев ускользающие мгновения, когда моя ложь ещё скрыта под вуалью иллюзий. Одному лишь Богу известно, когда эта сетчатая, ненадежная завеса испарится, оставляя меня обнаженной перед клинками обиды, страха и непонимания. Сестра млеет от приятного сквозняка и ненадолго засыпает; я глажу её мелкие кудряшки, перебираю прядь за прядью, чувствую, как в нос ударяет запах её любимого клубничного шампуня. Глазею на алые щеки, так непохожие на мои, на подрагивающие, лавандовые веки. Спи, моё солнышко. Сон дарит покой, во сне ты не знаешь, в какое чудовище обратится твоя сестра, стоит только пепельной Луне явиться на парад мёртвых звёзд. Мы с тобой всегда были самыми родными душами, но долго ли это продлится? Ты ведь чувствуешь, всё чувствуешь, всё понимаешь где-то внутри. Ты знаешь, какая тоска царапает моё горло невысказанными, болючими словами, знаешь, как нестерпимо хочется мне вырвать ту искренность, что во мне осталась, отдать тебе без сожалений — но как же страшно, что она ударит тебе в сердце самым острым инжалом. Ты всё понимаешь — «не буду лезть не в свое дело», правда, Милли? Вход в страну моих оживающих кошмаров закрыт, и они не посмеют потревожить твой сон и твою явь, пока я… Пока — это всё ещё я. Пока я продолжаю драматизировать на сцене дешевого театра, скрываясь от зрителей под тяжелым, пыльным занавесом, боясь, что будет достаточно всего одного выхода, чтобы разрушить нашу связь навсегда. И ты отвернешься, когда я сниму парик и вытру с лица весь ужасающий грим, протяну тёплые руки… И не увижу твоих, тянущихся ко мне в ответ. — Не понимаю, почему ты не любишь лошадей! Они ведь такие лапочки! — Милли восторженно машет руками, пока я усердно расчёсываю её непослушные, буйные кудри перед сном. — Такие умные, как будто понимают, что я говорю, а ведь я даже не знаю румынского! Как румынские лошади могли понять, что я им говорю на английском? Я усмехаюсь, покачивая головой. — А Лео ехать отказался, — она досадливо морщит носик. — ходил, бродил рядом, весь какой-то грустный, на часы смотрел. Когда ты к обеду не вернулась — вообще взбесился. Сандра его успокоила вроде бы… Сандра такая классная! Может, теперь позвать её к нам, в Бухарест? Неудивительно, что он и словом не обмолвился, пока мы ехали обратно в отель. Только буравил меня взглядом, пока стояли на светофорах. — Не думаю, что это хорошая идея, — я целую сестру в макушку и рукой подталкиваю в сторону постели. — Хватит и того, что мы к ней в гости навязались. — Мы… — ворчит Милли, выкидывая одеяло на пол и доставая плюшевого медведя из-под подушки. — Ты-то в своём замке пропадаешь, со своими картинами… Может, мне тоже интересно посмотреть! Как думаешь, этот ваш мистер Бара… Ба… Басараб не будет против, если мы одним глазочком заглянем, а? — Думаю, я превзойду все твои ожидания, солнышко. Свет постепенно гаснет везде — в комнате Милли, в гостиной, в моей спальне, последним, тускловатым огоньком прячась в ванной комнате. Полночь я встречаю не одна, прекрасно зная об этом. Большое, овальное зеркало манит меня, заставляя зачарованно замереть, вглядываясь — а что там, по ту сторону? Говорят, что зеркало — это проводник в другой мир. Мир тьмы — духов, демонов, давно умерших людей, чьи души застряли и не могут выбраться. Стало быть, оно — проводник к моей новой сущности, что не слишком желает ждать, всё время выбивая из меня крик. Мне хочется запомнить себя такой, как сейчас — живой, пусть и слишком бледной. Всё ещё любящей накручивать прядь на указательный палец, кусающей губы, когда не знаю, что сказать. Горькая улыбка касается перекошенного от нахлынувших эмоций лица, я отчаянно вглядываюсь в зеркальную гладь, желая найти своё, родное, привычное, знакомое отражение — и не нахожу. Холодный, стальной блеск убийственных глаз — незнакомка с наслаждением наблюдает за моей паникой, издевательски-приветливо машет и касается другой стороны прозрачной поверхности… Зеркало срывается со стены, оглушительно разбиваясь об пол на мириады мелких осколков. Я продолжаю зачарованно смотреть на пустую стену. — Лайя! Что… — заспанная Милли распахивает дверь. — Все хорошо, моя милая, — я медленно, слишком медленно указываю на россыпь стекла под ногами. — Случайно задела, оно упало. Упс. Хихикаю и опускаюсь на колени, чтобы удостовериться, что образ незнакомки разрушился к чертям вместе с клятым зеркалом. Но снова промахиваюсь — теперь её лицо преследует меня в каждом из тысяч кусочков. — Не трогай руками! Да что же ты… Лайя! Я тщетно пытаюсь вновь собрать её в единое целое. Не выдержу, я не выдержу… Не выдержу, когда их так много — и каждая смеется над моими детскими попытками, каждая глядит прямо в душу. Из царапин на ладонях льётся кровь — капиллярная, совсем пустяковая, всё заживёт. Острые края впиваются, пытаются проникнуть под кожу — нет, ни за что! — Уйди! — командует Милли с метлой в руке, и я подчиняюсь, переползая в тёмный коридор. — Господи, зачем было лезть в осколки, как маленькая… Как бы я хотела сейчас вновь оказаться маленькой. Проснуться в месте, где есть тепло папиных шершавых рук, где блинчики на завтрак, где впереди — два выходных, и ты едешь на велосипеде туда, где мама строго-настрого запретила появляться, чтобы обязательно вернуться к вечеру и ждать, пока отец пойдёт в кладовую за клетчатым покрывалом… В месте, где все так просто и легко. В месте, где звёзды всё ещё не мертвые.***
Свет из окна выжигает мои глаза — черт возьми, почему я не задёрнула шторы?! Тело отказывается слушаться — ломается, превращается в желе на полпути к гостиной, просит опереться и немного передохнуть, пока ноги постепенно вспоминают, что их поддерживает скелет. Просыпаются и бабочки — их осталось совсем немного, судя по мощным, отчаянным ударам по рёбрам. Они умирают — а я умираю вместе с ними. Падаю, ползу, смешиваюсь с водой, что уносит пыль моего сознания по водостоку, обещая вернуть обратно. Когда-нибудь. Когда-нибудь?.. Милли просыпается и плетется на диван в одиннадцать — потягивается, ухмыляется в мою сторону и тотчас же, не успев почистить зубы, тянет руки к чашке с остывшим американо. — Хороший у нас сегодня завтрак, — оглядывает пустой поднос. — Хоть бы круассанов своих любимых заказала… Я дергаюсь, стряхивая дымку воспоминания. Ты любишь круассаны. Но ванильные — ненавидишь. В заросшем, запущенном саду замка я готова съесть всё, что угодно. Даже чертовы ванильные круассаны — лишь бы утереть нос твоей мании к сталкерству, Ноэ Локид. И обязательно сделаю это, когда мы встретимся вновь. Чувствую, что это произойдёт совсем скоро — пепельная Луна взойдёт, и я приму свою судьбу окончательно. Это будет…весьма трагикомично. К полудню я нахожу силы, чтобы привести себя в порядок — опасливо захожу в ванную, боясь увидеть вчерашние осколки и тысячи отражений чужого лица. Царапины на ладонях всё ещё напоминают о себе — мерзко саднят, как сотни проколов после анализа крови из пальца. Всё обошлось — и Милли в очередной раз удивила меня, когда, не задавая лишних вопросов, сгребла всё, что осталось от зеркала, в мусорный пакет, вымыла руки и строгим тоном мамочки отправила меня спать. Меня — старшую сестру, которая вместо того, чтобы помочь, обнимала колени и мычала себе под нос старую французскую колыбельную про Пьерро и Луну. Она взрослеет слишком быстро — смотрит на меня и понимает, что ей не под силу разобраться с тем, что горит в моей душе. И сейчас лишь украдкой смотрит, всё ещё надеясь, что всё вернется в норму. И наш отпуск мечты перестанет катиться прямиком к чёрту. — Ой, наверное, это мама! — Милли роется в своем цветастом рюкзачке, выискивая жужжащий телефон. — Алло? Ого, Сандра! Четыреста десятый, поднимайся! Чашка с недопитым кофе отправляется обратно на низкий столик; я закрываю глаза, мысленно считая до десяти, но сбиваюсь уже на четвертой цифре. Моя прекрасная незнакомка отлично знает, что происходит, но не произносит ни слова, продолжая спокойно поглаживать бархатные крылья антрацитовых бабочек и кивая головой: да, всё правильно. Круг стремительно замыкается, и вы все — лишь разбросанные части одного механизма, винтики и гайки, идеально подходящие, но ещё не расставленные по своим местам. Всем нужен проводник — за ним вы по цепочке будете следовать по тёмному, непроглядному коридору навстречу выходу. И неважно, что вам не хотелось в этот самый коридор. — Сандра! Что ты здесь делаешь? — сестра накидывается на свою новую знакомую с расспросами, едва за той закрывается дверь. — О, прости, как-то грубо вышло… В общем, я очень рада, что ты приехала! — Лайя, — Сандра, быстро обменявшись любезностями с Милли, подходит ко мне. Её руки в белых атласных перчатках касаются моего плеча, и этот жест заставляет меня затрястись — она напугана, ей нужно свалить часть ноши на кого-то другого. Хорошее желание, очень свойственное людям — найти поддержку. Жаль, что у меня так и не получилось. — Можно с тобой…кое-что обсудить? Я до последнего не хотела приезжать, думала, что показалось, но…не могу не быть здесь. И вчера Лео… Её взволнованный голос превращается в едва различимый шёпот. — Не здесь, — шиплю в ответ; она часто кивает и оглядывается на Милли, занятую спешным наведением порядка в своей комнате. — Думаю, разговаривать нужно всем вместе. И окончательно сойти с ума коллективно. Поэтому мы спокойно, без лишних слов соберёмся, позвоним Лео и выйдем на прогулку. Идёт? — Спасибо, — Сандра с облегчением выдыхает и хватается за горло. — Спасибо тебе.***
В обед летний, солнечный Бухарест превращается в настоящий рынок — можно запросто потеряться в бесконечных потоках людей. Наша внешне непринужденная прогулка с холодными коктейлями из замороженных фруктов в руках на самом деле — парад лицемерия ради одного-единственного зрителя; Милли скромно улыбается, болтает трубочкой в густом смузи, вновь и вновь припоминает Лео вчерашнюю прогулку; Нолан был бы лучшим среди нас, если бы не его мрачные взгляды в мою сторону: энтузиазм в его тоне можно черпать горстями и мешать с мукой — отличное тесто для лапши, что развешивают по ушам. От умоляющих взглядов Сандры нефть внутри меня начинает медленно, но верно закипать; я поджимаю губы и отворачиваюсь — её чистые, искренние глаза приводят мою незнакомку в бешенство. Надо признать: эта девушка умеет заводить друзей. Одного дня хватило, чтобы Милли бросалась в её объятия, а Лео смеялся над темами, понятными лишь им. Потому что эгоистичная Лайя Бёрнелл выбирает заросший сад и слишком колючие шипы, выбирает камень на душе, а не свободу и друзей. Впрочем, мерзкое, липкое ощущение не отпускает её — что-то грядет, и ни один из них больше не останется с чистыми руками. И чей-то знакомый голос торжественно провозгласит: «Я позвал вас всех сюда, чтобы…». Чтобы вы поняли и осознали, что случайности — не просто случайности. Всё это, будто навязчивые спойлеры, шепчет на ухо моё прекрасное безумие, больше и больше погружая меня в холодную воду, и выныривать уже не хочется. То безумие, что ночью скалилось в отражении, являя себя во всей красе холодных глаз. Я, как наяву, слышу и хруст своих костей — это оно всё вернее подбирается, дурманит меня, чтобы не чувствовала боли, пока всё тело стонет, получая новую душу. И этот холодный шепот мне ныне даже приятен. — Лайя, можно мне туда? — Милли тычет пальцем в какую-то адскую карусель, пока мы, неловко переговариваясь о погоде и турбулентности в самолетах, бродим по Терра Парку. — Выглядит круто! — Вертеться на высоте двадцати пяти метров — круто? — я с трудом читаю, что написано на табличке вырвиглазным, неоновым шрифтом. — Может, что-то более…приземлённое выберешь? Не хочется соскребать с асфальта то мокрое место, что от тебя останется. — Фу, — Милли морщит нос. — Придёт же тебе в голову гадость. Ну дава-а-а-ай! Если хочешь, можешь со мной! Или кто-нибудь ещё! — Нет уж, — Лео передёргивает всем телом. — Твоя сестра права. Может, колесо обозрения? Возьмешь фотоаппарат, успеешь всё запечатлеть, мы обязательно посмотрим вместе. Как тебе идея? Милли растерянно мнётся, разрывается между желанием прокатиться с ветерком и предложением Лео — не нужно быть предсказателем, чтобы понять, какой вариант в итоге побеждает. Я протягиваю билет контроллёру, зная, что едва кабинка сестры оторвётся от земли, две пары рук затащат меня в омут, полный чертей. — А вот теперь, Сандра, — я сажусь на край деревянной скамейки; руки непроизвольно тянутся к сумке, хоть и знаю, что таблеток таком давно не водится. — Я могу тебя послушать. Всей душой надеюсь, что ты просто соскучилась по ребятам. Она непозволительно долго тянет, пока я слежу за медленным движением аттракциона; у нас не больше пятнадцати минут на разговор. — Я не хотела приезжать, правда. Не хотела кому-то надоедать, раны бередить. Но внутри аж буря, и меня тянет, а я не могу себе противиться, никогда не могла… Думала, почудилось мне, когда дорогу Милли и Лео показывала… А тут ты на следующее утро через Холодный лес прошла — а туда люди давно дорогу забыли, не позволяет им внутрь ходить место дьявольское, гонит назад, пугает до седины. — Подожди… — я прикладываю пальцы к гудящим вискам. Картинка давным-давно сложилась, но я вновь раскидываю пазлы в разные стороны. — А откуда ты знала дорогу? — Пускает он меня, — Сандра трёт глаза и громко вздыхает. — Недавно начал — с поры, как я, дура, согрешила. Ай, вы и сами знаете, правда? Она осторожно указывает на мою расцарапанную ладонь — яркий крест вспыхивает фантомной болью. Картинка склеивается намертво и пахнет безысходностью до тошноты. Я поднимаю глаза, выглядывая улыбающуюся Милли. — И до этого чувствовала, что не просто так вы все вокруг замка собрались, — она печально клонит голову, без конца поправляет перчатки. — Приехали — а тут знакомое лицо. Того, кто меня завёл в эту реку. Я пошла навстречу своим грехам — и без толку всё. Чего хотело сердце в миг слабости — не получила, обманул меня его Господин. А последствия… Они всегда со мной. Отмолить хотела, так хотела! А теперь не получится — тянет меня обратно, к вам тянет, что-то нехорошее поселилось… Мне нечего ответить этой девушке. Мы до одури похожи — ведь и моё шестое чувство нашептывало: берегись, это не конец. Ни один спектакль не проходит без подводных камней, что царапают голени. Лео усмехается. Ещё раз. Ещё. И разражается оглушительным смехом, от души хохочет, хватаясь за живот, но ни одна крупица его мрачного веселья не падает на наши лица. — Почему я не остался в Германии, а? — он всё посмеивается, чтобы резко прекратить; в зеленых глазах цементом застывает гнев пополам с принятием. — Замок, чертов замок! Там что-то есть, правда, Лайя? Отмалчиваешься, всё перевираешь, думаешь, что только тебя это касается — чёрта с два! Посмотри — нас уже двое таких дураков, притянулись, как магниты! Будешь дальше за нос водить? Жестоко, весьма жестоко! Если бы всё было так просто, ты бы ни за что не оставила несовершеннолетнюю сестру одну, сбежав в место, куда даже такси ехать отказывается! — Успокойся, — мой холод вырывается наружу, обжигая пыл Лео. — Это уже неважно, обещаю. Совсем скоро мне придётся сбежать туда надолго — я так чувствую. Я знаю. И я больше не потревожу вас своими проблемами. Сандра вернётся в своё село и забудет меня. А ты…поезжай в Лэствилл. Может быть, я расскажу тебе увлекательную историю за чашкой кофе. Когда-нибудь. — Ты… Не-е-ет, — Нолан с угрожающей улыбкой качает головой. — Ты не поступишь так с сестрой. Делай, как знаешь, но её не втягивай! Она — не мы! И не путалась со сделками! Одни, в гребанном замке ужасов, да Бог знает, что с ней случится, пока ты бегаешь за Локидом, а он зачем-то прикрывает тебя! — Оно… — слова застревают в горле — горький ком мешает, но спасительные слёзы не касаются абсолютно сухих глаз. — Оно сильнее… Я не могу, она… Умереть проще, проще умереть. У Сандры дрожат губы; она осторожно нарушает моё личное пространство и кладёт руку на моё плечо. Холодный атлас скользит по оголенной коже, и тяжелый камень на душе превращается в воздушный шарик — всё так легко. Так легко и просто. Проще, чем кажется. Мы молчим, но думаем об одном и том же. Мы — взрослые, которых постепенно, по очереди перевязали крепкими нитками между собой, заставляя чувствовать себя обманутыми детьми — кукловоду нужно больше марионеток, и ему хватит рук для каждого из нас. Что же… Кажется, в полку прибыло, а мой компас действительно сломан и ведёт меня в неправильном направлении. И нужно бежать — а я лишь послушно терплю этот скрежет костей и протягиваю вперёд руку, в которой зажат магнит. Заманивая людей в топи. Здравствуй, Сандра. Мне очень жаль. Я поднялась на одну ступень, чтобы перенять часть обязанностей моего проводника. — Если ты не окончательно сошла с ума, — Лео говорит хрипло и тихо — его едва слышно из-за шума людей вокруг. — Если в тебе есть хоть капля разумности, Лайя, то ты поймёшь, почему я собираюсь поехать с вами, когда у тебя окончательно откажут тормоза. Если ты дорожишь сестрой, то всё поймёшь. — Прелестно, — ядовитая незнакомка поднимает голову и презрительно шипит — она знает больше, чем я. — Что же ты за герой — лезешь, куда не просят? — А мне плевать, если честно, — Нолан лишь отмахивается. — Если нужно будет — сам разыщу этого вашего Басараба. Раз мы оказались в одной бочке, то и вытаскивать всех. Неважно, что ты застряла по-крупному. Он встаёт, заканчивая этот отвратительный, гадкий разговор, и идёт в сторону колеса обозрения: Милли уже ждёт нас, разглядывая пестрые огни повсюду. Сандра дрожит и обнимает себя за плечи.***
В детстве мне сказали, что все звезды, что светят для меня ясными ночами, давным-давно сгорели. Они жили миллионы лет назад, а я наивно верила, что когда-нибудь смогу дотянуться до них, потрогать руками и узнать, холодные ли они, как лёд, или обжигают, как огонь? Я всегда смотрела на звёзды, пока Луна оставалась для меня лишь строгим надзирателем — скользила себе по небосводу, каждый раз — разная. То полная, то похожая на острый серп. А звёзды навсегда замерли, как светящиеся наклейки на потолке в моей детской комнате. А теперь я тяну руки к ней — живой, существующей; не обращаю внимания на Солнце — оно лишь выжигает мои глаза, ослепляет, пытается заставить сойти с пути. Пепельный свет Луны, её тонкая тень прячет меня от мира, качая, как в колыбели. Стрелки часов сходятся на цифре «двенадцать», пока я отрываюсь от земли, парю в невесомом коконе, сотканном из чистого шелка, вижу прекрасные сны — папа хочет обнять меня, но нас относит друг от друга. В детстве я любила смотреть на звёзды. В детстве я любила смотреть на звёзды, которые были мертвы миллионы лет. А сегодня Луна помогает создать новую — живую, но это ненадолго. Стрелки часов расходятся — новый день наступает, новая звёзда без имени появляется на свет. Её холодные, чёрные глаза смотрят на мир под своим углом. У неё — тёплые руки и горячее сердце, а последние антрацитовые бабочки осыпаются горсткой бархата, разлетаясь по свету. Сладкий сон заканчивается быстро. Я поднимаюсь с постели и неторопливо ступаю босыми ногами по полу, выходя в гостиную — мне пора. — Не так уж страшно оказаться по ту сторону, правда, мисс Бёрнелл? Теперь мы с тобой стоим совсем близко. Я ложусь на ковер и гляжу исподлобья на весьма предсказуемое появление моего гостя, улыбаюсь искренне. Без опаски. — Разбуди свою сестру, Лайя. Для твоей темноты здесь слишком мало воздуха.