***
Влад не кривил душой: путь действительно неблизкий, но скучать не приходится: с замиранием сердца пялюсь на свой смартфон, ожидая звонка от Милли, который разрушит всю мою ложь, а заодно — и доверие младшей сестры. «Лайя, ты же обещала! Почему ты вновь между работой и мной выбираешь работу? Зачем тебе я, если ты делаешь лишь то, что хочется тебе?». Я ежусь, вспоминая, как прогуливала школу и боялась громко включать телевизор, опасаясь, что соседи позвонят маме на работу. Вздрагивала, заслышав шаги на лестничной клетке — вдруг мама вернулась раньше? Сейчас она застукает меня, и конец света будет неизбежен. Но сестра лишь присылает своё фото с высунутым языком: я шлю смайлик в ответ и блокирую экран. Наконец, автомобиль проезжает величественные, кованые ворота, заворачивает к подъездной дорожке и останавливается. Я засекаю время; водитель услужливо открывает мне дверь и протягивает руку, помогая выйти — надо же, какой сервис. — Нет-нет, — он старательно изъясняется на ломаном английском и отказывается от денег. — Господином оплачено. Выхожу, не понимая, что же слепит меня больше — пронзительные лучи восходящего солнца или…дом моего нового знакомого. Боже мой. Это шутка какая-то? Ловлю дежавю от своих же мыслей, пока ноги неохотно плетутся навстречу замку из светлого камня. Здесь вообще законно жить? Да это место нужно под музей отдать! У парадного входа меня уже ждёт, видимо, дворецкий — низко кланяется, и я едва сдерживаю порыв ответить таким же поклоном. — Мисс Лайя, вас ожидают, — он забирает мою тяжелую сумку и приглашающим жестом заводит внутрь. Двери закрываются, отбирая у роскошного холла почти весь свет — остаются лишь тусклые, зловещие лампы — капля в море. Здесь неуютно. Нет, не так. Здесь накрывает волной животного страха. Отсюда хочется сбежать и больше никогда не возвращаться. Пронизывающий холод забирается под платье, скользит по коже и добирается даже до костей: я дрожу от всего сразу, пока невозмутимый дворецкий продолжает шагать по длинному коридору, вежливо оставляя без внимания мои дёргания головой. Такие места — не для меня. Я понимаю это раз и навсегда, рублю себе пометку на носу, ежусь и молюсь, что смогу выбраться живой. Всё происходящее напоминает сюрреалистичный сон: как ещё объяснить, что я из современной Румынии перенеслась в Средневековье за какой-то ничтожный час? Или это у богачей причуды такие — ткнуть пальцем в самое большое строение, не глядя отдать за него сумму с баснословным количеством нулей, и ради чего? — Замок находится в процессе реставрации, — будто услышав мои мысли, поясняет дворецкий. — Господин Влад лично следит за ремонтом. В ближайшее время здесь всё преобразится. Ага. Из Средневековья, стало быть, в девятнадцатый век? Нет, мне здесь не место. Чтобы жить в таком замке, нужно иметь железные нервы, ванную комнату поближе к спальне и огромный гардероб, чтобы переодеваться к обеду, чаю и ужину. — Вас ожидают, — вновь произносит эту фразу мой проводник по извилистым коридорам, кланяется и торопливо исчезает, оставив сумку на каменном полу. Я мнусь, заламываю руки, но так и не решаюсь сделать несколько ударов в вычурную дверь из дуба. Может, ещё не поздно уйти по-английски? Если не сгину по пути, разумеется… Но мои сокровенные желания стираются в пыль: дверь распахивается, являя мне лик владельца замка. — Доброе утро, — Влад вежливо улыбается, пропуская внутрь, а я вздрагиваю от контраста температур: замогильный холод коридоров сменяется уютом от потрескивающих в камине поленьев. Из жуткости тьмы я попадаю в обитель уныния: аметистовый цвет повсюду, он режет глаз и вызывает усталость раньше времени, и лишь брызги сочных, красных маков в стеклянных вазах разбавляют это упоение бесконечной меланхолией. Но и странный выбор полевых растений заставляет напрячься. — Может, хотите чаю после долгой дороги? — Влад заводит руки за спину и вопросительно склоняет голову. — Не будем терять время зря, — жмурю и тру глаза, убеждая себя собраться. Но тепло обволакивает продрогшее тело, ломая всю мою решительность покончить с портретом поскорее. — Так… Сейчас, минутку. — Для вас всё готово, — я вздрагиваю от низкого, вкрадчивого голоса и поворачиваю голову вправо, давя усмешку. О, какая забота — настоящее рабочее место великого, но ещё не определившегося в жизни художника: помимо мольберта, холста и десятков кистей, есть и акварель, и гуашь, и акрил, и даже пастель — всё новое и до неприличия дорогое. Вновь причуды богачей — ради одной картины заморачиваться до такой степени. — Зачем же я тащила с собой весь этот набор? — досадливо шлёпаю рукой по своей сумке, доверху набитой инструментами. — Могли бы и предупредить, что «всё включено». — Не думал, что в дальнее путешествие вы берёте с собой краски и кисточки, — Влад посмеивается надо мной столь изящно и незаметно, что не хочется острить в ответ. — Пришлось купить по пути, — признаюсь нехотя. — Я оплачу все ваши неудобства. Прошу прощения за моё упущение. Чинно киваю, пока сводит зубы от этого показательного официоза: нет никаких сил выдумывать вычурные выражения, дабы блестеть, сверкать и переливаться своими ограниченными познаниями в этикете. Стараюсь не пересекаться с настойчивым, пристальным взглядом ярко-голубых глаз, который не оставляет меня в покое ни на секунду; соберись, Бёрнелл, давай же. Просто выдай этому чудаку его чертову картину и убирайся из этого места без оглядки. Скупи билеты на все экскурсии и забудься в компании…о, ну конечно. Чудаки теперь окружают тебя повсюду. — Можете сесть во-о-от здесь, — указываю Владу на бледно-лиловое кресло с резьбой на подлокотниках. — Или… где вам удобно. — Зачем? — мужчина вопросительно выгибает бровь, а у меня нет никакого желания играть в его глупые игры. — Я недостаточно эгоцентричен для восхваления лица, которое вижу в зеркале каждый день. — Как высокопарно, — хмыкаю и показательно оглядываюсь. — И кто же станет натурщиком? — Его не будет. Я хочу, чтобы сегодня вы создали для меня…образы. Увы, время упущено: я растерял все воспоминания о лицах, но больше всего на свете хочу сохранить частичку света в своей памяти. — Не понимаю… Быть может, осталась фотография? Влад вопросительно щурится перед тем, как дать ответ. — Фотографий тоже, увы, не осталось. Прошу вас отдаться фантазии и делать так, как велит сердце — я приму ваше видение. Возможно, мои попутные слова помогут в таком нелегком деле. Господи, как же сильно, наверное, я грешила в прошлой жизни, если в нынешней на пути — столько странностей. Они алой нитью преграждают мне путь, но ножниц под рукой никогда не оказывается, и приходится перегрызать, растрачивая силы попусту. По собственной глупости, нужно заметить. По «зову сердца». Чертова интуиция никогда раньше не подводила меня. Я неуверенно поднимаю круглую кисть; Влад с облегчением выдыхает и, растеряв всю свою аристократическую загадочность, усаживается прямо на пол, запуская пальцы в идеально уложенные каштановые волосы, взгляд больше не прожигает во мне дыру — рассеивается и теряется в потоках воспоминаний, то теплеет, то остывает до ледяной корки разочарования и боли. — Может, расскажете немного о своих друзьях? — с опаской окликаю его. — Конечно, — он медленно кивает. — Вы знакомы с понятием родственных душ? — Разумеется. — Тогда вы должны меня понять. Волею судьбы, я разделил всю свою душу на три части — одна осталась со мной, а две поселились в моих друзьях… Слова льются из его уст непрерывным потоком, песней, мелодия которой становится все пронзительнее и пронзительнее. Обрывки воспоминаний Влада сплетаются с образами в моей голове: я слышу боль потерь и столько сожаления, что оно въедается в мою душу; неведомая эмпатия рождает те самые образы: я вижу юную, длинноволосую девушку и неунывающего парня — они счастливы прямо сейчас, всего один миг. И мои пальцы перебирают белые тюбики с краской, выбирая самые нежные для Лале и самые яркие — для Аслана. Я слушаю и слушаю, впитываю каждое слово, произнесенное хрипловатым, растерянным голосом, а руки продолжают жить своей жизнью: намечают черты лица, вбивают краску в холст, пачкаются до локтей, но работают без устали, не упуская ни одного мгновения самой грустной песни на земле. Даже аметистовая комната преображается, возрождается жизнью, и красные маки кажутся не такими и красными — тускнут и съеживаются, отворачиваются и роняют лепестки в мутную воду. Я заворожена, я — одно лишь переменчивое ощущение. Я — это мои руки, со стремительной отчаянностью добавляющие всё новые и новые мазки, я — это мои уши, не пропускающие ни одного слова Влада. Я прихожу в себя от звенящей тишины; из рук выпадает кисть. Бросаю умоляющий взгляд на мужчину: тот уже, как ни в чём не бывало, стоит посреди роскошной комнаты, сложив руки в замок. — Кажется, мы засиделись, — он кивком указывает на настенные часы. Уже вечер?.. Почему время пролетело так стремительно? Я словно только что очнулась ото сна… — Но ваша картина… — кончиками пальцев прикасаюсь к чистому островку холста. — Кажется, я переоценила свои силы. Одним днём здесь не обойтись. — Чего у меня предостаточно, так это времени, — Влад горько усмехается. — Мы можем продолжить в любой день. Только дайте знать. А сейчас — вам пора возвращаться. Протестовать глупо — остаётся лишь подчиниться. Но руки с мольбой тянутся к холсту, снова и снова… — Я вернусь. Обещаю вам. Влад кивает, удовлетворенный таким ответом. — В таком случае, я распоряжусь, чтобы вас доставили домой. Вновь путь по бесконечным коридорам, но холода больше нет: будто огромный замок, рассмотрев меня со всех сторон, наконец, принимает, позволяя находиться внутри без опаски. Десятки ярких ламп подмигивают, освещая дорогу к выходу. Влад, извинившись, оставляет меня возле причудливой статуи и торопливо поднимается по широкой лестнице; с интересом оглядываю мраморного старца, держащего круглое яблоко в морщинистой ладони. Воистину, эпоха Ренессанса всегда восхищала меня больше остальных — я почти вижу, как старик дышит своей измученной временем и годами грудью. Парадные двери распахиваются, запуская внутрь дуновение ласкового, свежего ветерка. И от него всё тело сковывает неприятное предчувствие. Раскаленные иглы проникают под кожу, на этот раз пронзая всё тело. Лицо, кажется, прогорает до черепа, пока я заставляю себя развернуться. Нет. Нет. Нет. Так не бывает, так не должно быть! Ловушка захлопывается. Мышке больше некуда бежать. Мышка умрёт прямо сейчас — её крошечное сердце не способно на подвиги. — Прелестно. Одно-единственное слово полно издёвки и скрытой угрозы, и я бегу, но на самом деле стою на месте — ноги прирастают к полу, превращаются в желе. Красная нить стежок за стежком зашивает мне рот, делая немой и жалкой. Мы не должны были встретиться. Никогда. Не в этой жизни. Но насмешка судьбы существует и выглядит, как человек. Она выглядит, как Локид. У насмешки судьбы — разные глаза и гадкая ухмылка, ослепительно-белая рубашка и подрагивающие руки. Ноэ подходит ко мне вплотную, а у меня нет сил сопротивляться; кончики пальцев касаются щеки лишь на секунду. Глаза наполняются тревогой. — Мне жаль. За спиной слышны шаги Влада. Ноэ щелкает пальцами перед лицом, и наваждение спадает: я давлю вопль отчаяния и вновь чувствую загробный холод этого места. — Зачем ты здесь? — подчеркнуто-вежливый тон Влада испаряется: его место бесцеремонно занимает ярость. — Почему сейчас? — Не люблю откладывать дела в долгий ящик, — Ноэ вновь возвращает себе невозмутимость. — Дела-то твои… Кстати, удивлён, что ты уже начал принимать гостей. — Это — мисс Лайя, — Влад нехотя продолжает играть в никому не нужный этикет. — Ваша кратковременная компания — отрада для души, мисс Лайя, — улыбкой Ноэ можно пользоваться в качестве угрозы мировой войны. — Моё имя — Ноэ Локид. Да, я знаю это имя. Имя дьявола. — Взаимно, мистер Локид, — давлю слова из последних сил; наши взгляды пересекаются — он хочет показать мне злость и угрозу, но я вижу что-то ещё. Такое…чужое для этих глаз. Страх? — Надеюсь встретить вас вновь, — он не надеется. Он знает это точно. Мышка сворачивает себе шею в попытках сбежать из капкана. Я лишь пожимаю плечами и улепётываю с поле боя. Скорее, вперед. Навстречу воздуху. Подальше от холодных, сырых стен. Дальше, как можно дальше. Не оглядываться, плевать на всё. Сесть в машину и больше никогда не возвращаться. Плюхаюсь на заднее сидение машины и ищу таблетки в кармашке сумки. — Ну ты и забралась, конечно, девочка! — хмыкает немолодой водитель и жмёт педаль газа. — Это ж сколько до города нам сейчас… — Простите. — Значит, кто-то эту рухлядь проклятую выкупил всё-таки, — он продолжает мысль. — Кому она нужна, с такой-то славой? Сто лет не было никого, и вот те раз… — С какой славой? — А, байки древние, — мужчина машет рукой. — Вроде жил какой-то — то ли человек, то ли чёрт, кто ж его разберёт. Тут же и помер, а замок душу-то тёмную себе оставил. Старая сказка, детей ею пугают, уж полностью не упомню. Вот только не пускали сюда никого — в этом месте люди с ума сходят. Ты как, живой-здоровой ушла, а? Водитель хохочет, увозя меня прочь. Величественный замок становится всё меньше; я в последний раз глазею на него; вижу спину удаляющегося внутрь Влада. И застывшую фигуру Локида, который продолжает провожать машину задумчивым взглядом.***
Предельная дозировка таблеток берёт свое: я теряюсь в мутности расплывчатых мыслей, вырисовывая вензеля на запотевшем стекле автомобиля. Бухарест встречает меня чёрными тучами и крупными, холодными каплями дождя; прошу высадить раньше и медленно бреду в сторону отеля, вымокая до нитки. Нет сил даже вспоминать, что делать дальше, куда податься — ждать Милли или идти в отель? Ах, да. У меня же мигрень. Лестница вместо лифта. Узкий коридор с одинаковыми дверьми. Вставить ключ, спрятать сумку, бросить мокрую одежду в ванную комнату. Я трачу на всё это почти целый час и укладываюсь обратно в постель. — Лайя! — вихрь с лицом моей сестры — слишком быстрый и размытый. — Я тебе столько сообщений отправила, почему не отвечала? — Спала, — ответ выходит сонным и заторможенным; Милли обеспокоенно оглядывается. — Ой, а тебе не лучше… Может, таблетку? Мотаю головой. — Тогда попозже расскажу, ладно? — Милли прячет счастливую улыбку под напускным сочувствием и выходит из моей спальни. — Ещё поспи. Сон утаскивает меня в цепкие лапы привычного кошмара: моя сестра вновь умирает за закрытыми дверями, а я бью и бью кулаками непробиваемое стекло, размазываю тушь по щекам и хочу оказаться на её месте. И на этот раз, кажется, мои молитвы услышаны: здоровая Милли, одетая в лёгкий сарафан, машет рукой, показывает мне билет на самолет в один конец и уходит в ослепительный свет, пока мои ноги пожирает тьма… Просыпаюсь с хрипом, смахиваю слёзы и переворачиваюсь на бок, зная, что заснуть больше не смогу. Пол возле кровати еле слышно скрипит; матрас прогибается под тяжестью чужого тела. Сердце останавливается. — Я надеюсь, мы обойдёмся без лишних истерик, — я больше никогда в жизни не хочу слышать этот голос. — Пожалуйста, оставь меня, — шепчу в подушку; слезы бессилия и беспомощности капают на хлопковую ткань. — Я не хочу… Я так больше не могу! — Боюсь, вариантов у тебя немного, — даже, не глядя в сторону Ноэ, знаю, что он притворно улыбается. — Давай немного поболтаем. О жизни, например. Мёртвая мышка остаётся в капкане навсегда.