Несколько недель спустя, Поместье Бабочки
— Он по прежнему спит? — спросила Шинобу, проверяя рефлексы Танджиро. — Да, к сожалению. — ответила Канаэ, понурив голову и проверяя состояние непривычно тихого Иноске. — Видимо, он восстанавливает свои силы. Его организм постепенно уничтожает яд Шестой Высшей Луны, и раны начинают заживать, а это хороший знак. — Сама знаю. Организм по прежнему не реагирует на рефлексы? — Нет. По прежнему пусто. Пульс очень слабый, временами может быть один удар в несколько минут. — Черт. — ругнулась Шинобу, оглядывая Танджиро. — Ну все, ты здоров. — вновь улыбнулась она. Камадо-старший кивнул, после чего потянулся за своей сумкой. Шинобу приподняла брови, следя за действиями мальчика. Тот достал кипу записных книжек и тетрадок. — Здесь записки господина Ханзо… он передал мне их перед тем, как мы отправились на задание. Сказал прочитать их, когда будет скучно или грустно. Придете сегодня вечером, Шинобу-сан, Канаэ-сан? — Конечно придем! — улыбнулась старшая Кочо, убирая лекраства. — Ну все, Иноске, можешь идти. И ты, Танджиро, свободен. Во сколько нам надо быть? — Приходите к нам в палату, в девять вечера. Заодно и Узуй-сан послушает. — улыбнулся Танджиро. Иноске же словно проснулся и, поблагодарив (!!!) Канаэ, рванул из кабинета, горланя во все горло. Танджиро же с улыбкой посмотрел Хашибире вслед. Кажется, один демон неплохо так влияет на буйного парня.***
— Вы уверены, что мне все же стоит присутствовать здесь, Канаэ-сан? — спросил Кёджуро, поправляя свое неизменное хаори. Канаэ улыбнулась и перевела взгляд на пламенного Столпа. — Разумеется, Ренгоку-сан! Мой прадедушка, в конце концов, и ваш друг тоже, и вы заслуживаете знать, что он писал в своих записных книжках. Тем более, он сам был бы не против, верно, Шинобу? — обратилась Канаэ к сестре, которая вела за собой спокойную Канао. Шинобу лишь кивнула. Подходя к палате, где лежали их единственные на данный момент пациенты, компания услышала детский смех. Улыбка Ренгоку стала еще шире. «Да… именно ради таких моментов, полных смеха и жизни, мы готовы отдавать свои жизни из поколения в поколение. Чтобы люди имели возможность тратить жизнь на смех и счастье… И чтобы дети не оплакивали смерть родителей от демонов.» Таковы были мысли Столпа Пламени, когда он услышал смех подопечных Ханзо. — Да, именно так все и было! — НУ ВЫ ДАЕТЕ!!! ДАЖЕ Я, ВЕЛИКИЙ ИНОСКЕ, НЕ МОГУ ПОХВАСТАТЬСЯ ТАКИМИ ПРИКЛЮЧЕНИЯМИ!!! — Так ты всю жизнь просидел в лесу, какие у тебя приключения? — МОНИЦУ, ЗАКРОЙСЯ!!! Именно под эти восклицания и вошли в комнату Столпы. — Канаэ-сан, Шинобу-сан! Ой, вы привели еще и Ренгоку-сана и Канао! — Танджиро подскочил к вошедшим, радостно улыбаясь. Кёджуро одобрительно улыбнулся, легким движением взлохмачивая слегка растрепанные волосы мальчика-солнца. — Я тоже рад видеть тебя живым, Камадо, мальчик мой! — громко сказал мужчина, приветственно кивнув улыбающемуся Узую, что сидел в окружении Хинацуру, Сумы и Макио. — Как ваши рука и глаз, Узуй-сан? — Блестяще, Ренгоку! Кровь этого великолепного демона действительно творит невероятные чудеса — глаз уже почти видит, а рука отросла из ничего! Готов поспорить, что она даже мертвого поднимет! — Ха-ха, это может и подтвердится однажды! — рассмеялся Ренгоку. Пришедшие расселись по местам, причем Канао села рядом с Танджиро. — Итак, Танджиро, мальчик мой — что мы сегодня услышим? — Я пока не знаю, Ренгоку-сан, сам пока не смотрел. Но мы рассортировали по годам, самая ранняя записная книжка датируется тысяча восемьсот шестьдесят восьмым годом. — Так чего же ты ждешь, Камадо? Давай, пришло время блестящих историй! — заявил Тенген, устраиваясь поудобнее. Танджиро же взял первую книжку и открыл ее. — «Так… это моя первая запись за все то время, что я являюсь демоном. Не знаю, почему я решил вести записки. Наверное, из-за совета Тамаё, которая посоветовала мне изливать все свои мысли и события, что со мной случится, на бумагу. Закупился записной книжкой, чернилами и перьями. Черт, когда я брал эти товары, продавец едва не наложил в штаны от ужаса. В конце концов, я бы на его месте тоже обделался бы, будь передо мной двухметровый бугай в черном и который едва не снес мне полку. На момент записи шестнадцатое декабря тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года от рождества Христова. Я нахожусь на подходе к Копенгагену, Дания. И тут просто пиз*ец как холодно! Даже для меня, демона, который может игнорировать температуры, тут холодно, а уж о среднестатистическом японце я вообще молчу! Сейчас я путешествую вместе с тремя компаньонами. Один француз, два англичанина и я. Ох, чует моя задница, я еще вляпаюсь в передряги…» Танджиро перелистнул страницу, готовясь читать следующую часть. У всех присутствующих в глазах горел интерес, а Иноске прекратил свои перепалки, слушая записки Ханзо. — «День первый — поломалась повозка. Лопнула ось, соединяющая колеса — настолько было холодно, что при торможении ось просто лопнула. Меня отправили за помощью, как самого предприимчивого и самого выносливого. Янки, бл*дь. Колонисты, сука. За окном кареты метет метель, нихрена не видно, и посреди этого безобразия бреду я — капюшон снят, волосы развеваются, из носа свисают две сосульки, бывшие соплями. Романтика, чтоб ее. Через полчаса грохнулся в канаву то ли с грязью, то ли дерьмом. Выбрался, увидел свет и домик. Подошел, деловито постучал. Мне открывает дверь краснорожий эскимос. — Halloj? — Ну слава богам! — говорю я, тяжело дыша и шмыгая носом. — Карета сломалась. Нас бы по… потянуть? — Halloj? И тут до меня доходит, что говорю то я на английском, а мужик на датском! Он меня не понимает! — Карета. Эль капутски. Я? — Jeg forstår det ikke! — Чего?! Еще минуту мы стоим, пялимся друг на друга. В конце концов он сказал «Undskyld, farvel» и захлопывает дверь перед самым моим носом. От злости я пнул эту дверь так, что на нее свалился снег с карниза, и поперся обратно. Замерз, как собака, только время зря потратил. На обратном пути увидел еще одну карету и бросился ей под лошадей. В карете сидели двое датчан, которые говорили по английски. Они меня напоили, я резко пришел в себя. Затем они помогли нам оттащить нашу повозку до Копенгагена и помогли починить. Но сука, как же я замерз…» Рассказ Танджиро был прерван хохотом присутствующих. Тенген, Зеницу, Хинацуру, Макио и Иноске ржали во всю голосину, Кёджуро и Канаэ смеялись тише, Шинобу, Суми и Канао хихикали. — Это блестящие приключения! Лучшее, что я слышал в своей жизни! — прокричал задыхающийся от смеха Тенген. Танджиро улыбнулся и перелистнул страницу. — «Сегодня я побывал на датской свадьбе. Вспомнил свою жену. Как она там? Бедная Ами… думает, что я мертв, наверное… но иначе нельзя. Я не могу подвергать ее еще большей опасности. Накатили эмоции. Решил излить свои чувства в песне. Да, во мне проснулся талант к песням. Сам охренел. Оглядываясь на свою жизнь, вижу, как труден и тернист был мой путь, но где то внутри понимаю, что мне еще идти и идти. Поэтому я не загадываю надолго. Путь выбираю себе при помощи игральных кубиков. За эту жизнь усвоил несколько полезных уроков. Например — нельзя забывать о том, что ты и сам был обычным человеком, иначе возгордишься и упадешь вниз. И ни в коем случае нельзя забывать — не так страшно упасть, куда страшнее не встать. Прописная истина, но ее не все усваивают…» Дальше Танджиро начал читать медленно, чуть тихо. Все в комнате притихли.Коронована луной,
Как начало — высока,
Как победа — не со мной,
Как надежда — нелегка…
За окном стеной метель,
Жизнь по горло занесло.
Сорвало финал с петель,
Да поела всё тепло…
Играй, как можешь сыграй.
Закрой глаза и вернись.
Не пропади, но растай,
Да колее поклонись!
Мое окно отогрей,
Пусти по полю весной.
Не доживи, но созрей,
Ты будешь вечно со мной.
Ты будешь вечно со мной!
Ты будешь вечно со мной!
Со мной!..
Ищут землю фонари,
К небу тянется свеча,
На снегу следы зари -
Крылья павшего луча.
Что же, вьюга, наливай,
Выпьем время натощак.
Я спою, ты в такт пролай
О затерянных вещах.
Играй, как можешь сыграй.
Закрой глаза и вернись.
Не пропади, но растай,
Да колее поклонись!
Моё окно отогрей,
Пусти по полю весной.
Не доживи, но созрей,
Ты будешь вечно со мной.
Ты будешь вечно со мной!
Ты будешь вечно со мной!
Со мной!..
Осторожно, не спеша,
С белым ветром на груди,
Где у вмерзшей в лёд ладьи
Ждет озябшая душа…
Играй, как можешь сыграй.
Закрой глаза и вернись.
Не пропади, но растай,
Да колее поклонись!
Моё окно отогрей,
Пусти по полю весной.
Не доживи, но созрей,
Ты будешь вечно со мной.
Ты будешь вечно со мной!
Ты будешь вечно со мной!
Со мной!..
А вот тут все молчали. Песня задевала самые глубокие струны человеческой души, и наши герои не стали исключением. — Дедушка прав. — нарушила молчание Канаэ. — Из-за того, что люди забывают прописные истины и начинают гордиться собой, они становятся уязвимы. И когда мы падаем на дно — нам кажется, что выхода нет и перестаем бороться. А это наша главная ошибка. Дедушка — яркий тому пример. Его отправили на самое дно, он остался один — и он все равно не сдался. Не умер, а начал жить вопреки всем законам и правилам. Так продолжалось еще некоторое время. Иногда было смешно, и тогда комната наполнялась смехом, а иногда и грустно, от чего в комнате стояла тишина. А сейчас Танджиро перелистнул последнюю страницу в записной книжке и увидел еще одну песню.Лица стерты, краски тусклы, То ли люди, то ли куклы Взгляд похож на взгляд, А день — на день… Я устал и, отдыхая, В балаган вас приглашаю, Где куклы так похожи на людей.
Арлекины и пираты, циркачи и акробаты, И злодей, чей вид внушает страх, Волк и заяц, тигры в клетке — Все они марионетки В ловких и натруженных руках… Волк и заяц, тигры в клетке — Все они марионетки В ловких и натруженных руках…
Кукол дергают за нитки, На лице у них улыбки, И играет клоун на трубе… И в процессе представленья Создается впечатленье, Что куклы пляшут сами по себе…
Ах, до чего порой обидно, Что хозяина не видно, Вверх и в темноту уходит нить… А куклы так ему послушны, И мы верим простодушно В то, что кукла может говорить… А куклы так ему послушны, И мы верим простодушно В то, что кукла может говорить…
Но вот хозяин гасит свечи, Кончен бал и кончен вечер, Засияет месяц в облаках… И кукол снимут с нитки длинной, И, засыпав нафталином, В виде тряпок сложат в сундуках… И кукол снимут с нитки длинной, И, засыпав нафталином, В виде тряпок сложат в сундуках…
— «Эту песню я придумал, когда смотрел кукольный спектакль. Романтическая бурда — он любит ее, она любит его, но их семьи против, потому что война кланов. И они в итоге отравились, после чего семьи помирились. Чушь свинячья для сопливых романтиков. Но любопытно другое — мне пришла интересная аналогия касательно марионеток. Все эти страны, организации… людей, что живут/состоят в них, как раз можно назвать марионетками. Главы используют людей как захотят, скармиливают им информацию, которая нужна именно главам, и таким образом манипулируют целыми странами таких «марионеток». А когда марионетки устаревают или становятся временно не нужными — их убирают в сундук, на хранение. Черт, и почему в мире все так сложно…» — В чем то Ханзо прав… — задумчиво сказала Шинобу. Ее взгляд переехал на настенные часы, которые показывали уже половину одиннадцатого. — Ой, что-то мы засиделись! Так, быстро по кроватям! Танджиро тут же спрятал к записную книжку под подушку, а гости стали расходиться. В тумбочке же остались дожидаться своего часа остальные девять записных книжек.