Царь. Просто Царь

Люди Роксу вздрагивают под моим взглядом. Мне не нужно видеть каждую деталь человека, чтобы понять: впечатление я оставила неизгладимое. Хённима аккуратно поднимали и транспортировали, кто сведущ — принимался за обработку ранений, ко мне рискнул подойти только Гюнхо, даже Докбон старательно обходил стороной. — Встать можешь? Медленно я поворачиваю к нему голову. Шея просто отваливается смотреть снизу вверх. Прикрываю глаза. — Дай пару минут… или помоги, проводи… до офиса… Говорить тяжело, легкие не просто ноют — разрывают клетку из ребер. Сил, казалось, нет никаких. Ощущаю себя выжатым лимоном, жалкую шкурку которого переехал каток. Хочется спать. — Что ж ты так неаккуратно… Ты же девочка, в конце концов… Гюнхо беззлобно ворчит, и я слышу проскальзывающую заботу, когда меня осторожно поднимают на ноги и придерживают. На удивление цепко хватаюсь за чужое предплечье, соскребая по углам крохи сил на то, чтобы устоять на ногах. Удивляюсь неожиданно найденным ресурсам организма. Криво усмехаюсь своей же мысли — глядишь, и лестницу чертову осилю. — Держись, сейчас дойдем, сядешь — станет лучше. Ты сильная девочка, ты справишься… Я была безгранично благодарна спокойному голосу Гюнхо, который удерживал меня в сознании и вел, вел, вел… Перед мутными глазами вставали картины многолетней давности. Вот нас с Сумо зажимают какие-то отморозки, Чончон с Гюнхо и еще несколькими ребятами выныривают из подворотни и моментально оценивают ситуацию. Попытка в диалог, и я срываюсь на махач, не выдерживая грубого отношения. Сумо защищает, его махина внушает страх и уважение, братки вступаются. Битые отморозки сбегают. Я пытаюсь размять наливающийся чернотой синяк на плече и прикрыть рукавом футболки, чтобы не увидели дома дядя и Юна. Гюнхо негодует — как они посмели, — Чончон обещает разобраться, и я фыркаю, зарываясь в шерсть Сумо. Пальцы дрожат, сердце бьется испуганной птицей, но внешне я остаюсь спокойной. Мы только-только здесь появились, неудивительно, что еще не зарекомендовали себя. Стычка «стенка на стенку». Банда Чончона против группы подростков. Я случайно натолкнулась на бойню и бездумно влетела в самую гущу. После, помятые, но непобежденные, мы шастали по вытоптанному полю и собирали раненых, обрабатывали травмы и восстанавливали душевное равновесие друг друга. Пацаны гордились победой и главой, и меня восхищала эта картина — Чончон только что заслужил уважение до гробовой доски. Я помню шок на лице Гюнхо, когда он случайно натолкнулся на меня. Пока насильно обрабатывал мне оцарапанные лицо и руки, полыхая от злости, я смеялась и шутливо грозилась наябедничать на него Чончону. Блеф сработал, Гюнхо возмутился несправедливой клеветой, и мне удалось перенять инициативу в обработке ранений, заболтав какой-то ересью. Казалось бы, все это было буквально вчера, а столько лет прошло… Я не вспомню хоть убей, как оказалась в офисе, но несравнимое удовольствие доставило возлежание в кресле — без поддержки Гюнхо я растеклась в нем патокой и ощутила себя амебой. Меч привычно лежал на коленях, даря спокойствие и умиротворение. Вытянув моментально разнывшиеся конечности, блаженно выдохнула — каеф-ф-ф… — Лежи спокойно, я пока обработаю раны… Кажется, я кратковременно отрубалась несколько раз, потому что слышала братка очень смутно, а иногда тот и вовсе пропадал. Реальность мелькала перед глазами урывками. Но когда меня подтянули в кресле и попытались вытряхнуть из кофты, я уверенно отстранила мужчину. Сил поприбавилось, справлюсь и сама. — Будь добр… — Я тебя понял. Хмурый Гюнхо поднял руки и отошел, мрачно наблюдая мои все более оживленные попытки выпутаться из окровавленной кофты. Подсохшие пятна нестерпимо воняли, холод мокрой ткани омерзительно скользил по коже. Все это вместе с ноющими ранами злило, неимоверно раздражало. И давало топливо шевелиться, пока не кончился запал. Чувствуя вселенскую усталость, я подтянулась в кресле, села поудобнее и остервенело сбросила кофту к ногам. Футболка выглядела еще хуже. Я задумчиво подняла хмурый взгляд на Гюнхо. Мужчина понятливо свел брови и начал рыться в шкафчике под раковиной, вскоре достав и намочив полотенце. Как приятно иметь дело с умным человеком… Передав мне полотенце, он демонстративно отвернулся, принявшись копаться в шкафчике хённима… Приподнимаю брови. Нет, я понимаю, что одну меня в офисе здравомыслящий человек не оставит, но разве нормально вот так рыться в вещах своего босса? Тем не менее, оставшись в одном спортивном лифчике, я морщилась, но оттирала с кожи кровь и промывала антисептиком открытые раны. Гюнхо выложил на пустой угол стола что-то из одежды и облокотился на спинку кресла мордой к двери, сложив на груди руки. Я оценила позицию: если кто-то захочет войти, мужчина своими длинными ногами легко закроет дверь обратно, но также и я оставалась в пределах его периферического зрения на случай чего. Смирившись, я резала нетканые клейкие ленты, обматывалась бинтами и сквозь зубы материлась, влезая в чью-то зеленую футболку. Коже было свежо, но неприглядная куча тряпья в ногах угнетала. Грели только родные штаны — хотя и их я вынужденно снимала, чтобы закрыть кровотечение. Пришлось мотать икры, а бедра больше походили на отменную отбивную. Гюнхо на тот момент демонстрировал мне свой затылок, не рискуя поворачиваться в обратную позицию до той поры, пока я не вздохнула в последний раз и затихла. Золото, а не человек… Меня укрыли собственным пиджаком, сунули в руки ароматную кружку, пахнущую цитрусами, нашли какой-то пакет, в который скинули мою одежду… И выглянули на площадку, махнув кому-то рукой. На лестнице раздались шаги, кто-то давал отчет, Гюнхо раздал приказы, и я обмякла в ожидании, услышав о чаджанмёне. Потягивая юджачха и абстрагируясь от окружения, я залипла в эфемерных облаках, размышляя о чае и чайных напитках. Как человек русский я привыкла всегда и везде быть с кружкой чая. А лучше с чашкой. Еще лучше — с супницей. В Корее же предпочитали чайные напитки, настойки, за столом — воду и соджу, на ходу часто брали кофе. Кофе здесь был дешевым напитком для быстрого перекуса, изысканностью и разнообразием от него даже издали не пахло. Чайные напитки пользовались популярностью у старшего поколения и были больше похожи на сбитень. Детям и молодежи популяризовывались разведенные сиропы. В общем, грустно было в Корее. Моим порывам в возрождение, хотя бы локальное, культуры чаепития не удивлялся только Ога, с детства приученный дедом чаевничать. Что Мори, что Конхи, да и Чончон смотрели косо и долго пытались распробовать. Распробовали. Каждому свое — тот же каркаде в чистом виде только я пить могла, не морщась. Выбивая из мыслей, Гюнхо забрал пиджак и накрыл меня пледом, заняв соседнее кресло. Обложившись бумагами, он что-то откладывал на стол начальства, что-то, наоборот, тасовал со своим, выписывал какие-то вещи… Я снова прикрыла глаза. Перед веками стояло снятие Хрущева и кукуруза как аналогия местному падению буддизма, на котором, как оказалось, был завязан чай. Н-да, если так подумать, неудивительно, что корейцы используют чха от китайского наименования для обозначения чайных напитков и английское название для традиционных чайных листьев. Открылась дверь. С трудом ковыляя и придерживаясь за живот и стены, внутрь ввалился Роксу. Гюнхо моментально подорвался, чтобы поддержать хённима, но тот остановил его движением руки. Взгляд парня упал на сидячую меня, на второе кресло, заваленное бумагами. Промелькнуло во взгляде что-то, похожее на отчаяние. С целеустремленностью улитки Роксу дополз до своего трона на колесиках и мешком упал в рабочее место, шумно выдохнув и сморщившись. — Не знаю, что это было, но у меня впервые в жизни рана обратно не спаивается. И не от тигриных когтей. — Хочешь сказать, моя последняя атака могла стать для тебя фатальной? Приподнимаю брови и хмурюсь, закусывая губу. На фамильярность внимание обратил только Гюнхо, но упрекать или поправлять не стал. — Не настолько, но было близко… Что, черт возьми, ты не выпускаешь из рук, скажи мне? Я невольно сцепляю пальцы на древке боккена и ощутимо вздрагиваю, когда со стороны двери раздается голос Минсока: — Тебя ранило Национальное сокровище. Восстанавливаться будешь долго, и в твоих же интересах следовать рекомендациям врачей. В полном ахере я смотрю на его спокойное лицо и то, как свободно и уверенно он проходит ко мне, вставая за плечом. По глазам Роксу и Гюнхо вижу, что появление постороннего для них тоже шок. Самое цензурное, что было написано на их лицах, звучало формулировкой «какого хрена?!». Запоздало пытаюсь соблюсти хоть какие-то рамки приличия: — Это Ким Минсок, мой учитель. Это Им Роксу и Со Гюнхо… — Какого… Понимаю недоумение хённима, особенно когда его перебил мужчина, полностью проигнорировав хозяев территории и обратившись ко мне: — Я пришел проводить тебя, прости, что задержался. Подбирал подходящую одежду. Перед моими глазами демонстративно машут пакетом. Поклясться готова, но руки мужчины были пусты, когда он входил! — Как ты здесь оказался, черт возьми? Я вижу напряжение Роксу и осознаю, что если так продолжится, его раны откроются и приведут к неблагородной кончине. Гюнхо стремительным шагом проходит к окну и раздвигает пальцами жалюзи, оглядывая низину, а после мрачно впивается в Минсока взглядом. Хмурюсь. — Какое это имеет значение, если он уже здесь? В любом случае, он со мной, поэтому давайте успокоимся и перейдем к тому, ради чего мы здесь собрались. Если в дверь до сих пор никто не вбежал с оружием наперевес, значит, Минсок проскользнул незаметно. Как — вопрос, который можно задать потом. А здесь и сейчас моя задача — сохранить лицо при плохой игре. Говоря понятнее — сделать вид, что так и было задумано. Роксу кивает, с трудом расслабляясь в кресле. Гюнхо подает ему банку кофе из холодильника и остается в стороне так, чтобы держать всех и вся в поле зрения. Я кожей ощущаю давление. Сказать, что атмосфера была напряженной, — все равно что промолчать. Мне было максимально неуютно, и это нервировало. От истерики на месте спасала только вселенская усталость, но и она сдавала позиции, пока Роксу не подал голос: — Итак, победитель вправе задавать вопросы. Спрашивай, я постараюсь ответить на все. — Как ты ведешь контроль над наместниками? Парень приподнимает бровь и вслед за мной отставляет напиток. Он сцепляет пальцы и откидывается на спинку кресла. — Мне отправляются еженедельные отчеты о деятельности, раз в квартал проводятся собрания. В случае форс-мажора они отсылают человека, который доносит суть проблемы в деталях и подбирает подходящих помощников. — То есть лично ты их не контролируешь? — Лично над каждым не стою, — тонко улыбается он. Мне же не до улыбок. — И не пробовал? — К чему этот вопрос? Роксу вздыхает и раздраженно прикрывает веки. Я поджимаю губы, напряженно размышляя над тем, как сформулировать свою мысль. — Послушай, чего ты от меня хочешь? — снова вздыхает он. — Со Гюнхо отслеживает косяки этих наместников и держит передо мной слово. Каждого их чиха я не знаю, но в курсе работы остаюсь. Круглыми глазами впериваюсь в Гюнхо. По лицу вижу, уже прозвучавшее меж строк его здорово озадачивает, и куда серьезнее, чем Роксу. — Если у тебя какие-то вопросы по ним, то… — Гюнхо-оппа, ты, лично ты, знаешь наместников? Они из старых ребят? — Не все, много молодняка. Я нечасто их навещаю, но все они выглядят достойными людьми. Чувствую, как на душе отлегло. Значит, он не покрывает братков, спасибо, хоспади! Можно и к насущному перейти: — Гванак молодняк держит? — Да… Хочешь сказать... — Следует присмотреться к их работе, — киваю. — Возможно, на стол идет не вся информация. Все, чего я хочу, — не переживать за сестру, поэтому настоятельно прошу: присмотритесь. Поскольку еще немного, и сама пойду разбираться, и я не буду смотреть, кто есть кто. Роксу переводит взгляд с одного на другого, Минсок профессионально притворяется ветошью, мы с Гюнхо удовлетворенно киваем — друг друга поняли. С людьми Чончона значительно проще общаться, столько лет уже, в конце концов. Их не волнует возраст и положение, всякие заморочки с почитанием старших они умели оставлять в стороне, концентрируясь на проблеме. Как ни крути, а, несмотря на поражение, Роксу сложно было воспринимать меня всерьез, банально клинило в привычный мозгу уклад. Не могу его винить. Это как раскачать тачку, стоящую на ручнике, — и зачем непонятно, и есть варианты проще. Например, сменить тачку. Главное, Гюнхо меня понял и сам потом Роксу всю подноготную донесет, как разберется. Вон как уже напрягся, видать, было уже что-то, раз винтики в голове едва ли не дымят от перегрева. На нос неожиданно опускаются очки. Минсок, возвышаясь за плечом патлатым предметом мебели, с первого раза зацепил дужками за уши и улыбнулся на вопросительно приподнятые брови. Информативный диалог получился, ну да ладно. Я устала и хочу домой… — Что ж, пожалуй, на этом закончим. Я пошла… С кряхтением выколупываю себя из кресла, Минсок оперативно подхватывает под локоть и всецело помогает выглядеть человеком прямоходящим, а не пресловутой амебой. Как бы мне не нравилось прошлое состояние, а впереди была еще лестница, увидев которую, я содрогнулась. К глубочайшему удивлению, на лестничной клетке Минсок молча выпрямил меня, насколько это возможно, вдел в какую-то кофту, нацепил сверху что-то вроде пончо и, клянусь, закинул себе на закорки. Потому что тот момент, когда он приседал и подхватывал меня под ноги, я упустила, всецело отдавшись боли, вспыхнувшей перед глазами беспросветной красной пеленой. Немного оклемалась я уже в районе выхода из ангара. И первое, что ощутила помимо жутко воющих мышц, — родное древко боккена в руках. Минсок шел молча, о его бедро стукался пакет с моими непригодными вещами, из которого торчал уголок второго, уже пустого. Я ткнулась лбом в его плечо, поправляя сползшие очки. Постепенно я привыкла к шагу мужчины, дискомфорт стал умеренным, меня не встряхивали, чтобы перехватиться удобней, — держал он крепко. Меня укачало, и я прикрыла глаза. Внутри скреблись кошки… В своей прошлой жизни я даже предположить не могла, что когда-нибудь осознанно смогу ранить человека. Когда училась в школе и меня вызвали на стрелку, я стойко переносила побои, ни разу не вцепившись в бабскую гриву. Когда оказалась в секции бокса и вынужденно поднималась на ринг — я также зажималась по углам в защите. Когда люди на работе откровенно хамили — в жизни бы не подумала сместить иглу шприца чуть в сторону, чтобы причинить им боль. Когда все пошло наперекосяк? В момент, когда я попала сюда, в этот мир? В тело этой девочки? Когда осознанно взяла в руки оружие? Когда вступила в спарринг с Огой, Таджином, Минсоком? Черт возьми, я изменилась до неузнаваемости… И самое страшное — меня это не пугает. Я смирилась с той херней, что происходит вокруг меня? Этот сумасшедший мир виноват, это он оставил свой отпечаток за все годы? Почему я не чувствую вины за то, что стояла с мечом против старшо́го? Остро хотелось покачать головой, чтобы вымести лишние мысли. Ни хрена не понимаю, на самом деле. Я ведь причинила ему физическую боль, одержав победу на глазах подчиненных, прошлась морально. Он рисковал подохнуть от моего меча, в конце концов! Чудом жив остался! Так почему я чувствую вину за то, что не ощущаю себя виноватой во всем этом?! Ничего не понимаю… — Эй, там, на закорках. Хочешь, расскажу тебе кое-что интересное? Вздрогнув от голоса Минсока, мычу что-то нечленораздельное, что принимают за «да». — Один человек тысячекратно победил тысячное войско, другой — себя одного. Кто же из них величайший победитель в битве? Мозг заскрипел, стряхивая дурную пыль и сонливость. Однако логически поразмыслить не вышло. Для того, чтобы огонь разгорелся, никто не затравил четыре вопроса. — Не знаю… — Только обладая характером, человек становится по-настоящему сильным, тогда как физическая сила — лишь посредник, которого незазорно оставить позади. Прерывисто вздыхаю и прячу лицо в платиновых волосах. Больная тема… Тоскливо бурчу по пустой, почти забытой привычке: — Нет ничего бесцветнее, чем характер бесхарактерного человека… — Могуч тот, кто побеждает свои дурные привычки, Мира. Я горжусь тобой, проблемный ребенок. Помолчали, и, словно решившись, Минсок сказал: — Как боевые искусства, бой с самим собой дает силу расти подобно дереву, и лес тот разрастается. Ассоциация тоже будет горда твоими успехами. — Это не то, чего мне хотелось бы, сокбу. — Уважения от тебя не дождешься… И отчего же такое отношение к Ассоциации? Тебя кто-то обидел, напугал, почему не хочешь порадовать Главу? Да как бы сказать… Я вообще публичные афиширования не люблю. Кому надо, те узнают, а остальным и ни к чему. Собственно, я просто пожала плечами на вопросы Минсока и промолчала. — Станешь чуть более открытой, позволишь себе увидеть дальше своего носа, и мир откроется с новой стороны. А теперь приглядись, подумай, может ли кто из окружающих нас людей быть членом Ассоциации. Говорить мужчине, что он начинает нести бред, мне не хотелось из банального уважения к личности и удобной спине. Было бы свинством посылать его с этими предложениями, болтаясь на горбу безвольной тряпочкой. Я могла только возблагодарить все сущее за то, что выедающая мозг философия сменилась заданием, и честно постаралась поглазеть на людей. Вот хрен его знает, может ли спящий бомж на углу улицы быть членом Ассоциации. Судя по одежде и внешнему виду Главы, такой вариант нельзя игнорировать. Хмыкнув про себя, стала выискивать взглядом следующих бездомных, коих было не сказать чтобы много. В какой-то момент хмуро свела брови — зная Минсока, задание с подвохом. И даже подсказка прозвучала. Как он там сказал? Увидеть дальше своего носа? Вот коз… В изумлении распахнула глаза. Момент осознания пришел запоздало, однако пришел же! В неверии я стала пристально вглядываться в приковывающих взор, замечая то, что раньше пропускала мимо сознания как простой обыватель. Точно так же, как это делает любой прохожий, но не может не видеть боец, который уже сталкивался! Позор на мои седины! Многие ли всматриваются в прохожих на улицах? В лица, руки, характер движений, направление центра тяжести? И аналогия Минсока с лесом… Я, конечно, люблю головоломки, но это уже слишком! — Боевые искусства… лес… Мурим? Шепчу на ухо мужчине, затаивая дыхание. Каждой клеточкой тела открываюсь навстречу информации. Все-таки если я угадала, если такая лохушка, как я, правильно вспомнила наименование китайской популярной литературы жанра «уся», то… — Очки поправь, неваляшка. И не смотри ты по сторонам, как будто впервые из дома вышла. Мужчина насмехался беззлобно, давно привычно, но покусывал, как редкостная зараза. Зубоскальный подтекст я уловила, даром, что ли, столько времени терплю его учительство. И интонационное подтверждение тоже… Я невольно икаю, когда рядом притормаживает почтительного вида дедушка типично английской внешности в опрятном костюме и с улыбкой говорит на чистейшем корейском: — Эх, молодежь нынче совсем мер не знает. Он почтительно приподнимает шляпу на седой голове, притормозивший следом Минсок отвечает ему наклоном головы. Я клацаю челюстями и поспешно стараюсь оказать соразмерный знак уважения старшему. В итоге Минсок спасает меня от падения, а джентльмен неторопливо идет своей дорогой, словно и не было ничего. Так значит, Мурим, да? Слов нет. Одни мысли, и те неприличные…