Царь. Просто Царь

В восьмидесятые года Содружество Советской Социалистической Республики было привлекательно для множества народов перспективами. Коммунизм прошёл как явление, каким-то чудом сохранились остатки аристократии, в которую оказался вхож класс учёных, инженеров и экономистов — наиболее уважаемых из людей. Финансовый кризис после Второй Мировой выходил на новый виток решения. Если первые лет двадцать-тридцать получил рост самый доступный промысел — мелкотоварный и кустарный, после настал черёд крупной промышленности. Необразованным новым богачам прижали хвост, припомнив неспособность оценить классическое искусство в самом доступном проявлении, подавили недовольных угрозами национализации капитала и ростом налогов. Открылись дороги высококвалифицированным кадрам — их везде готовы были принять со всем уважением и почётом. Именно на такое место выехал из Кореи господин-инженер О с женой и сыном. Очередной конфликт Севера и Юга выходил на новый рубеж, и умные люди могли предвидеть грядущие реки крови. И были правы, поскольку вблизи нулевых кровопролитные отношения Кореи приняли официальный военный статус. Приняв гражданство Советов и осев в Московии, как можно дальше от разгоревшейся на родине бойни, теперь уже господин Огай постарался использовать свои умения в нужном ключе, чтобы добиться определённого положения и уважения в обществе. В силу слабого здоровья он не сумел преуспеть во всех начинаниях, но оказывающий поддержку сын, что двигался по его стопам, укрепил семью в статусе аристократии и продолжил трудиться на чужую страну во благо матери, затем любимой женщины и совместного будущего. И в девяностых супруга осчастливила его прибавлением. Сына назвали Тэсан. Тогда же наметился рост милитаризма и недовольных классом аристократов. Идея общего равенства, заключающаяся не только в единстве народов, но и пропагандирующая сглаженный социальный статус общества, начинала всё чаще звучать по углам и кабакам. Несмотря на стремительный рост промышленности и научных открытий, презирая исследование вопроса генетической мутации, нарастали противоречия между соседями, союзниками и державами. Пока не начали вспыхивать конфликты. Искра здесь, стычка там, и прозвучало официальное определение происходящим событиям — гражданская революция. Содружество начало стремительно слабнуть, народы покидали обжитые земли, всплеск внутренней миграции вносил сумятицу в неясное будущее взбудораженного социума. Сменилось правительство, прозвучали убедительные речи о перемирии братьев и сестёр единого Содружества, искались решения общественного возмущения беженцами. С Запада неожиданным выстрелом в спину прогрохотало объявление войны, вынудившей втянуться всем западным странам. Третья Мировая развернулась в самом неудачливом тысячелетии на памяти истории. Раздираемое войной и внутренними протестами, Содружество предпринимало редкие в своей удачи решения, по итогу начисто стерев со своей земли аристократию как класс, принудительно введя идею всеобщего равенства. Господин Огай оказался отправлен на фронт, мать погибла под шальной пулей во время очередного протеста, жена и сын бежали в Петроград, а на сцену истории страны снова поднялась гражданская война. Те, кто понимал необходимость в сохранении ученых мужей и жен для блага общества, восставали против общества простого, не обременённого высокими знаниями, и потому завистливого к чужому достатку, пусть и заслуженному не одним поколением. Юный Огай Тэсан жаждал пойти по стопам родичей, обучиться достойной профессии и приступить к научному изучению людей как феномена неестественной естественности этой земли, а для того — поступить в лучший университет из доступных здесь и сейчас. Но видел куда более приземлённые вещи вроде чёрных фар у соседних ворот и задумывался над тем, как выжить ему и его матери, не попав на завод. Однако постепенно ярко полыхнувшая война стала утихать, гражданская — тоже. Страна, встающая на борьбу за свои границы и интересы, явственно уставала от внутренних беспорядков. Уставали и приходили к смирению люди. Набирала популярность философия боевых искусств. Тэсан поступил на биоинженерные технологии и был счастлив. В странах Кореи обозначилось очередное временное перемирие. Сухим канцеляризмом пришло извещение о смерти отца и его захоронении в братской могиле. С зажатым в руках военным жетоном оказалась обнаружена разбитая инфарктом мать. Окружённая всем доступным уходом, она дала сыну благословение на будущий брак с кореянкой, ещё не достигшей восемнадцати лет, и скоропостижно скончалась от сердечной недостаточности. В пятнадцатом году официально были прекращены вялотекущие боевые действия и подписано завершение Третьей Мировой, сама собой поникла и гражданская. В остатках Советов осторожно налаживался внутренний мир. Тэсан обзавёлся сыном в семнадцатом году, когда произошёл долгожданный в своей предсказуемости развал Содружества и началась эпоха беззакония и доносов. Ему было двадцать четыре года, он усердно работал на благо исследовательских институтов и молодой семьи, ставя перед собой внушительной целью кресло главы отделения. Но обзавёлся недовольными своей целеустремлённостью и банальными завистниками, попав под массовые репрессии, как и множество бывших аристократов. Послевоенная, ослабленная и разваленная, власть опасалась агрессивно настроенных соседей и переносила эти опасения народу, поскольку случись очередная внешняя агрессия, начнутся внутренние восстания. И людям всюду мерещился враг, шпион и диверсант, множились доносы и утверждённые Тройки, массово отправлялись по исправительным лагерям целые семьи. Тэсану грозило незавидное будущее. Но он сумел сбежать с поезда вместе с женой и сыном где-то в Западной Сибири, после чего вышел на контрабандистов и вместе с ними пересёк границу Южной Кореи. Устроиться в чужой стране, о которой он знал только со слов родичей, было неимоверно сложно. Великой удачей было его образование и светлая голова. Начиная с низов на такой же потрёпанной войной земле, он вышел на интересующий институт и намертво занял своё место, доказав собственную исключительную полезность. Зубами выгрыз достаток своей семье и спокойное уверенное будущее. А вскоре старательно искал в уголках своей души радость, когда сын привёл в дом невесту. Невеста ему не нравилась — вольнодумная, ветренная и показно преданная его сыну. Тэсан почти отчётливо видел, как в девичьих глазах мелькали цифры, и старался донести свои мысли до отпрыска. Но слепая любовь была ещё и глуха к доводам разума, даже когда объект любви вытворял совершенно возмутительные вещи. Жена Тэсана, уставшая за свои годы и искренне радующаяся долгожданному покою, на тревожные знаки внимания не обращала и посвещала быт поиску внутреннего покоя. На слова мужа она отвечала тем, что советовала оставить детей в покое, мол, пускай сами устраивают свою жизнь и учатся на ошибках. И взрощенный в строгости и преданности семейным идеалам Тэсан наступил себе на горло в последний раз в семейной жизни… И в последний раз обжёгся. Терпеть мракобесие и дальше он не желал, отослав сына с новоиспечённой женой и поселив собственную супругу в достойную квартиру с ежемесячным фиксированным содержанием. Сам он с головой углубился в научные изыскания, более ни на что не отвлекаясь, и знать не знал, как живёт на корейской земле его родная кровь. Прошло около двадцати лет спокойной жизни, направленной на профессиональный и карьерный рост. Тэсан давно освоился в заслуженном кресле, имел прекрасные отношения с начальством института и готовился сам подняться до главы местного управления. Для того он достаточно публиковался, изучал и фиксировал изученное, и выступал в числе тех, кто задумывал смешать известную медицину и доступные технологии в нанотехнологии. Новая неизведанная отрасль делала первые шаги для своего рождения, когда Тэсана выдернули в куда более приземлённый мир, поставив перед фактом рождения наследника. Шёл сорок третий год, ему самому недавно исполнился ровно пятый десяток, и он совершенно не был готов к становлению дедушкой. По факту — единственным опекуном новорожденного, от которого отказались собственные безголовые родители. Путь к долгожданной вершине всех вершин покрылся поволокой неопределённости, Тэсан, с рождения впитавший философию межличностных отношений русских, терпел угрызения совести за собственный недогляд за сыном и физически не мог отказаться от внука. Все тесты подтверждали их родство, и хотя коллеги змеями советовали избавиться от балласта на пути к высокой цели, высказывали слова сочувствия и злорадно шептались за спиной, Тэсан знал, каким будет его окончательное решение. Внук рос, Тэсан старался углядеть за ним и дать всё, чего не смог дать сыну, вложить те знания, которые не закрепились в пустой голове молодого отца. И одновременно клещом держался за имеющееся место в институте, монолитом, который никто при всём старании не мог подвинуть и прорваться на самую вершину, пока не занял её он сам. Витилиго маленького Дасома пошатнуло внутреннее хрупкое равновесие мужчины, но не больше, чем его характер. Мальчишка рос откровенным хулиганом, и Тэсан искренне верил, что юное дарование оказалось квинтэссенцией всех пороков предков. Отчаянный, он искал разные пути подхода к ребёнку, начиная с жёсткой дисциплины и заканчивая мягкими увещиваниями, и разрывался между ломающих мозг воспитанием и работой. По итогу устав от очередного отчёта няней и учителей дошкольной подготовки, вместо первого класса Тэсан отправил внука в горы к одному из множества буддийских монахов, сам перебираясь поближе к заветной цели в Сеул. Проверенный и доверенный, тот обещался принять бунтующее, но не глупое дитя под годовое покровительство, и господин Огай вздохнул спокойно. Доверенный многопрофильный нянь-охранник, отправленный в сопровождение наследнику, слал отчёты, радующие всё больше и больше с каждым месяцем. Вернувшийся по весне ребёнок более не походил на капризного баловня, став на удивление серьёзным и… Ещё более замкнутым. В школе ему оказалось сложно ужиться с местными детьми, с которыми никогда доселе столь тесно контактировать ему не приходилось. Выявились трудности в принятии межличностной специфики корейцев. Но Тэсан был спокоен. Дух бунтарства ЕГО внука был естественной реакцией, какую выдал бы сам Тэсан на его месте — это мужчина понимал кристально ясно и помогал наследнику справиться со спецификой столь скрытных, и вместе с тем противоречиво открытых людей. И на том фоне нашёл неожиданно благодатную почву для приложения специфических знаний. Тэсан хотел видеть в своём наследнике конкретное будущее и не считал нужным это скрывать. Огай Дасом о родителях знал лишь то, что дед был ими крайне недоволен. Его единственный родственник был для него всем. И вместе с тем — абсолютно никем. Дед читал ему сказки, когда он был совсем маленький, давал развивающие игрушки, окружал нужными по его мнению непонятными предметами и всячески поощрял интерес к науке. В особенности — языкам. Дед говорил с внуком на двух языках — русском и корейском, иногда звучал английский, и мальчишка привыкал, запоминал и старательно воспроизводил на радость старику. А потом тот практически исчез из его жизни, заменив себя чужими дядями и тётями, а сам мальчишка начал задаваться вопросами о том, какого это жить, когда у тебя есть мама и папа. Пример счастливых полных семей всего-то за окнами рождал в детском сознании недетские мысли. Редкие попытки интеграции в общество таких же как он карапузов заканчивались дразнилками в его адрес и его собственными сбитыми костяшками. Говорить на местном чихающе-кашляющем языке ему было сложно, белое пятно на лбу и в волосах также привлекало ненужное внимание, и на все нападки ребёнок не находил языка доступнее, чем язык кулаков. Почему-то всегда добрый и заботливый дедушка злился на него, ругал, наказывал. Дасом не понимал своей вины и постепенно пришёл к идее протеста. Он делал всё в точности наоборот, просто назло, поняв лишь, что только тогда его единственный дедушка появляется в его жизни. Чтобы в очередной раз отругать, чтобы иногда — поговорить, чтобы огласить суровое наказание и снова исчезнуть, оставив вместо себя чужих людей. Дасом чувствовал себя очень одиноким и сбегал из дома, понимая, что в своей обиде может сделать больно тем взрослым, что за ним ухаживают, и с бессильной тоской наблюдал, как играют с чужими детьми чужие родители. С трепетом прислушивался к ласковым словам, запоминал и забывал все другие, долгими бессонными вечерами мечтая услышать их от деда. Ввязывался из зависти в свары с теми, кто просто оказался удачливее его. И выплескивал негатив, весь в синяках и ссадинах насупливаясь под суровым взглядом своего деда. Он не хотел быть тем, кого тот из него растил, Дасом старательно работал над полной противоположностью того результата, на который рассчитывал старик, и не удивился, когда его терпение лопнуло. Зато удивился, когда в проклятом поезде встретил девчонку. Такую же мелкую, как он. И такую же противную. Она открыто смотрела на него своими круглыми глазами, теребила футляр с мечом мозолистыми пальцами и искренне улыбалась. Лохматая, одетая во что-то невнятное и дешёвое. Она казалась ему полной противоположностью. Она казалась ему настоящей сестрой. Она не лебезила, не льстила, не восторгалась и не охала. Она ему нравилась. Она была настоящей. И когда противный нянь таки нашёл его и утащил подальше от оборвашки, Дасом готов был закатить самую страшную истерику из всех возможных, наглядно показав, как мужчина был не прав. На его счастье, тот понял это сам и даже выделил для них двоих по булке и бутылку газировки. Дасом был очень доволен невербальным внушением, мастерства в котором, как он считал, достиг высокого, и в упор не видел зоркого глаза своего профессионального охранника — Ким Ёнпака. Девчонка, представившаяся как Ю Мира, исчезла из его жизни, как и все остатки хорошего. Цивилизация, горячая вода, ароматное постельное бельё — всё осталось где-то там, далеко-далеко в низине. А сам он — на вершине горы. Как настоящий царь. Только без царства и с ведром на голове вместо короны. Учитель ему не понравился с первого взгляда. Чертов монах был одним из почти десятка обитателей буддийского храма, такой же лысый, как все, и, кажется, слепой. Но в последнем Дасом сомневался, и развеять те сомнения не мог никто, поскольку прозорливость, ловкость и точные пинки учителя были не ровней и самому зрячему из зрячих. Мальчишка его открыто ненавидел и только больше бесился, когда видел на собственные демонстрации пугающе широкую улыбку. Белёсые глаза из-под нависших век студили в жилах горячую молодую кровь. Дасому приходилось подчиняться сильнейшему. Дасому приходилось уважать старших. Дасому приходилось обслуживать самого себя. И в один день он подумал, как жила та самая девчонка, спонтанно, но так правильно ставшая его первым другом. Она тоже наступала себе на горло, склоняла голову и спину, подставляла ноги под прут? Она тоже раз за разом выводила одни и те же линии иероглифов, до кровавых мозолей оттачивала удары по дереву, выдувала кровавые пузыри и пену? Она проходила через тот Ад, который пришлось перейти ему? Постепенно, сам того не осознавая, мальчик создал себе образ идеала, личный лик святой, и ориентировался на его свет, когда хотелось опустить руки, просто лечь и сдохнуть. Дасом думал о девчонке из поезда, цеплялся за то хорошее воспоминание и карабкался, пока не закончился год. Учитель уже привычно оголил зубы в жуткой улыбке и, глядя белесыми глазами, сказал, что его срок закончен. Как он оказался в незнакомом Сеуле, молодой господин Огай не помнил. Он смутно припоминал, что дед был очень доволен его видом и покладистостью, сам мальчишка отмечал как всегда педантичные кучи бумаг по каким-то механизмам и сложным расчётам, отрешённо воспринимал учителей… И очнулся, очутившись в школе. И взбунтовал. Строгая форма, строгие правила, строгие люди — плевать он на них хотел. Дед решил совсем от него отказаться, от своего внука? Дасом практически не видел его с момента приезда! И хотя тот мельком говорил, что его работа усложнилась и наконец-то прошла один из кучи этапов за всё то время, что он, молодой господин наследник страдал в горах, Огай не понимал, за что оказался от родича ещё дальше. Он ведь старался для своего деда, слушался учителя и выжил, вернулся! Так почему дедушка как никогда стал дальше?! Огай Тэсан терпеть бунты внука в школе не собирался и, не дожидаясь каникул, снова сослал Дасома в горы. С кислой миной и почему-то радостным соглядатаем за плечом Дасом явился под озадаченный взгляд монаха. Ким Ёнпак — кажется, так ведь звали этого прилипалу? — сказал, что теперь молодой господин наследник будет в горах каждые каникулы, и учитель впервые на памяти Дасома тяжело вздохнул. Теперь возить его тушкой по полу вместо тряпки не получалось, и у Огая, опять же, впервые на памяти появилось свободное время в ненавистном храме. Он осматривался, с удивлением находил красоты, и понял, почему его сопровождающий был рад ссылке. Ким Ёнпак — Дасом услышал его имя от других монахов, — проходил курс оздоровительных процедур и преступно наслаждался массажами и медитациями с остальными монахами. В тот день молодой господин Огай Дасом поклялся себе, что умрёт, но превратит жизнь своего сопровождающего в Ад. И сдержал клятву. По возвращению в Сеул он только и делал, что сбегал, устраивал засады, портил форму и всячески отравлял своему надсмотрщику жизнь капризами. Не удержавшись, переносил отношение и на остальных соглядатаев, и чувствовал небывалое злорадное удовлетворение. В глубине души понимая, что поступает неправильно, и так никогда бы не поступила та девчонка из поезда, но… Она далеко, а он — здесь. И няньки тоже. Судьба у них, значит, такая. И деду его жаловаться им гордость не позволит. В конце концов, Дасом не трогал обслуживающий персонал, а что охрана дёрганная, так его ли вина в их абсолютной нестрессоустойчивости? В очередной раз сбежав, он забрался в какую-то совсем уж дыру Сеула, где натолкнулся на шпану. Те с упоением пинали что-то маленькое и хрипло орущее, гыкая и пиная снова. С изумлением он разглядел изувеченного кота, который, судя по виду, успел настрадаться ещё до прихода шпаны. В тот момент Дасома охватила такая животная ярость, что он готов был на куски разорвать засранцев. Молчаливой тенью подобравшись, он также молча разложил их всех на лопатках и от души прошёлся следом. Когда какая-то бабулька стала звать где-то за углом Мосю-Мосю, Дасом остановился, сообразил про кота и осторожно передал с рук на руки. На самого Огая бабулька-хозяйка только кинула взгляд, низко склонила больную спину и, держась за поясницу, исчезла с порога в недрах страшного покосившегося дома. Дасом долго пытался осознать хлопок двери перед носом, и очнулся, услышав возглас со стороны. В его сторону тычил один из избитых ублюдков, жалуясь какой-то разновозрастной группе мальчишек. И когда те двинули на него, замахиваясь руками и битами, Дасом сообразил, что к чему, и дал дёру. Ему всегда удавалось без проблем скрыться от дедовых соглядатаев, но эта группа мальчишек определённо хорошо знала местные улицы. Его настигли, зажали и задавили количеством. Форма какой-то крутой академии, в которую его засунул дед, оказалась безнадёжно испорчена в единый миг, отовсюду на мальчишку сыпались удары и оскорбления. Дасом выверенными движениями закрывал голову и внутренности, падая, прижимался спиной к стене, чтобы не отбили почки, напрягал все мышцы в теле, осознавая, что раз не выстоит против этой толпы, то должен свести потери к минимуму и надавать противнику максимум. Перед глазами проносились воспоминания последних событий, как в школе учитель весело пел с учениками, как же хорошо дружить. Дети радостно подпевали, что они здесь все друзья. И один Дасом со скепсисом оглядывался, не произнося и звука. Как воды в рот набравши. Учитель при всех начал задавать ему глупые вопросы, а Огай просто мерил своё окружение по имеющемуся стандарту и понимал, что однокашники и рядом с Мирой не стоят. В отличие от них, она не строила из себя ту, кем не являлась, не стремилась подружиться с ним лишь из-за положения деда, не шепталась за спиной. А он слышал, как они говорили друг другу, что такая дружба им бы пригодилась в будущем. Маленькие лицемерные ублюдки. Огай Дасом ненавидел их, не выносил их общество и не собирался фальшиво улыбаться, вместе с коллективом рисуя несуществующие ценности. И вот, к чему это привело… Но он не жалел. И вновь ощущал ярость, цеплялся за неё, вставая, ударяя в ответ, и снова закрывался, падая на голый асфальт. Когда прекратили сыпаться удары, а над головой прозвучал вопрос, Огай на автомате огрызнулся. Вяло, на сколько хватало сил, зато от души. Его лягнули в голень, ноги подкосились, и попытка встать провалилась. У него снова что-то спросили, он уже внятнее послал по анатомическому пешим, краем сознания зацепившись за голос. По телу прошлись мураши от жуткой мысли, что голос был ему до боли знаком. Но не успел он вспомнить, кому тот принадлежит, как его за шкирняк оторвали от земли и доходчиво донесли необходимость отвечать на вопросы. Вяло трепыхаясь, он вспомнил аниме, которое смотрели добрые мальчишки-простолюдины в одном из дворов, и он вместе с ними, и в голове родился псевдоним. Точно, он ведь совсем не слабак, пусть и не видит ничего сквозь опухшие веки, а сказать что-то вопрошающему… — Ога… Я Ога. Щелчок пальцами, резанувший слух, вспыхнул яркой искрой воспоминаний — слишком узнаваемый жест. А голос, назвавший его имя, в непроглядной темноте до боли напоминал свет в конце туннеля. Но уличная шпана не должна знать, что в их руках находится наследник деда, мальчишка понимал, чем ему может грозить это знание окружающих. Он вообще прекрасно помнил все правила поведения в абсолютно любых чрезвычайных ситуациях, уж до того старались отдельные учителя. Но честно попытался раскрыть веки, чтобы зачем-то увериться, что просто тронулся умом. И ослеп от яркого дневного света, когда ему это удалось. Спасением прозвучал голос, пробирающий до дрожи: — Ну, хорошо, Ога. Зачем побил людей Чончона? Он не верил, но отвечал честно. Не верил, и сквозь слёзы пытался сфокусировать взгляд. Глаза пронзала жуткая резь, начавшие опухать веки были неподъёмными, лицо каменело, но все его усилия стоили того, чтобы онеметь от увиденного. Его святая, девчонка из поезда, Ю Мира была прямо перед ним. Его не трогали, её уважали. Как во сне, он впервые открыто болтал ни о чём и обо всём. Ради неё заговаривал зубы какому-то пацану, на котором висел дохлым грузом, мимоходом отмечая приятие. И всё ещё не верил. Цепкое сознание запомнило новое имя — Ким Чончон. Он подумает о нём после, а пока… Огромная собака, какой-то пустой, но чистый дом, её уход за ним, Огаем… Он держал на лице лёд, шипел на обработки, шутил, чтобы не молчать… Боялся проснуться. Но Мира не спешила исчезать, как рассеивалась туманная дымка после сна, ссадины щипало, кости и мышцы ломило. Он во все с трудом раскрытые глаза смотрел на свою святую и не мог наговориться. Она кормила его, поила чаем, он вспоминал поезд, наслаждался звонким смехом… Мальчишка готов был уверовать и возблагодарить всех возможных богов за предоставленный ему шанс. И не собирался спускать его на тормозах. Дасом отстранённо припоминал первую в жизни порку от деда, но ему было всё равно. На следующий день он уже знал, куда идти после очередного побега. Трудности были с усиленным присмотром, пришлось здорово постараться, чтобы улизнуть от дедовых соглядатаев, но он смог. И чувствовал себя исповедующимся, делясь со своей личной святой всем, что ему пришлось пережить без неё. Она почему-то зацепилась за его кличку, а поскольку сам Огай не успел проникнуться всей философией японского сериала, то не очень понял, как подписался на схватку за лютого Огу. Она была чертовски хороша. Ему пришлось здорово выложиться, чтобы соответствовать её уровню и не проиграть всухую. Победу Ю Мира заслуженно вырвала из его рук. Он не остался в обиде и предложил отпраздновать это событие. Разумеется, за свой счёт. Дасом напрочь забыл о своём возрасте, в силу которого во все заведения ему был вход только с тенью молчаливого взрослого за плечом. Мира на его спасение отказалась, предложив взамен посидеть у неё дома с чипсами и банкой попси перед телевизором. Когда ему предложили познакомиться с опекуном, Ога не волновался. Философия персонажа, с которого слизалась его кличка, пришлась мальчишке по душе. Он не считал что-либо, не связанное с Мирой и дедом, чем-то достойным его переживаний. И старательно напоминал себе о том. Но когда ему выделили целую тумбу с дешёвой одеждой для спокойной беготни с Мирой и иногда её собакой, Дасом с радостным трепетом осознал принятие чужой семьёй. Он и подумать не мог, что такая малость, как чужое мнение, может вызвать в нём столько радости. Изменений в поведении молодого господина наследника хватало, чтобы породить разные мысли. Пригляд за ним менял тактику, отчёты психологов шли на стол господина Огая вместе с отчётами охраны. В какой-то момент, сговорившись, те и другие начали действовать вместе, решив придержать некоторые выводы от внимания начальства до выяснения обстоятельств. И когда Ким Ёнпак, которому от подопечного доставалось больше других, принёс те самые выводы, специалисты задумались. С одной стороны, появление подруги решало вопрос социализации молодого наследника. С другой — социальный статус не располагал. Психологи проводили дополнительный инструктаж Ёнпаку, тот приносил выкладки непосредственно по собственным наблюдениям, отчёты на стол начальства ложились со всё большими и большими корректировками. В конце концов, специалисты малодушно признали, что в случае праведного гнева господина Огая притворятся тупыми, зато у наследника будет стабильная психика и здоровые отношения. Долгожданное детство. Вся конспирация рухнула, когда наследник с подружкой оказался похищен. Ёнпак принял на себя весь удар эксцентричного начальства, прикрыв собой остальных специалистов, но отчётливо ощущал, что этого мало. Все они ощущали — мало. Множество «если бы» висело над их головами дамокловым мечом, пока господин Огай кланялся каким-то людям, униженно моля о помощи. Они знали только, что господин Пак Муджин, баллотирующийся в сенаторы, являлся одним из главных спонсоров группы биоинженеров, среди которых Огай Тэсан занимал высокий пост. И смутно представляли помощь, которую он может оказать. Но испытывали неимоверное облегчение, когда узнали о благополучном завершении операции по спасению детей. На стол сурового начальства молча легли все выкладки и отчёты, отдельными документами — прогнозы и схемы работы с молодой психикой на события до похищения и корректировки после. Весь штат работников оправданно готовился к позорному увольнению и настраивался принять заслуженную кару, но… Обошлось только Ёнпаком. За недогляд. Молодого Огу мучили кошмары долгое время. Переживания, мысли — всё тревожило юное сознание и не давало даже спокойно посидеть на месте. Ту пустоту, которая разверзлась где-то внутри него, мальчишка стремился заполнить всем, чем только мог. И энергетическим вампиром цеплялся к окружающим, особенно — за объект своих переживаний. Отчаянный, не видя света своей святой, не зная душевного покоя, он пытался найти в ней хоть отголосок надуманного. И в один день, проснувшись от очередного кошмара, понял, что лик святой, омытой чужой кровью, слишком дикий, отдающий каким-то дремучим язычеством. В Ульсане она умудрилась пораниться до крови… Его вырвало в тот же момент, когда с тонкой серой руки на кафельный пол упала алая капля. Тогда Ога смиренно принял непереносимость вида крови. И всё же, всё в его подруге резко стало диким, сюрреалистичным: некогда смуглая от естественного загара кожа, побледневшая до землистой серости, тени под круглыми, тусклыми глазами, сухие волосы, вялые движения, очень уж напоминающие водоросли. Он отказывался признавать такую реальность. Он хотел видеть свою святую, а не сломленную девчонку!.. Спасшую ему жизнь… Юный господин Огай Дасом поклялся себе, что сделает всё для того, чтобы его Ю Мира снова могла светить и озарять его, своего друга, своим светом. Он впервые в жизни открыто говорил с дедом, тот впервые держал внука на равных и обрисовывал перспективы и недостатки. Дасом мотал всё на несуществующий ус, примерно прикидывал, как будет поступать, и пришёл к выводу, который одобрили — жениться. Почему-то деду пришлась по душе идея приблизить Миру к нему, своему внуку, вырастить из неё правую руку наследника, надёжную опору. И секретаря. Дасом ошалело хлопал глазами и не верил своим ушам, медленно осмысливая перспективы… И пришёл к выводу, что один-единственный человек, который с самого детства будет с ним всю его жизнь, это очень и очень хорошо. Дедушка тогда ещё сказал, что когда они вырастут и станут подростками, их настигнет влюбленность, которая обычно романтизирует и идеализирует объект любви, а они в силу обстоятельств будут лишены такого бремени, что облегчит жизнь всем. Конечно, если внук будет достаточно стараться. Дасом тогда уверился, что если чего-то хочет, сама вселенная под него прогнётся. И начал действовать, для начала вернув и приватизировав Ким Ёнпака. Ю Мира постепенно веселела. Дасом смотрел на неё, и в его голове рождались мысли, что не такая уж и особенная эта его святая. Она говорит, как обычный человек, делает то, что её обожествлённый облик никогда бы не сделал… Она банально смотрит на него перед тем, как отреагировать на что-то… Новое. Молодой господин Огай забывал, что она не такая, как он и остальные школьники, очевидно жила не в городе, а скорее в провинции, и ему льстило, что она ориентировалась именно на него. Дасому откровенно нравилось быть её проводником в окружающий мир, но вести её за собой он не хотел — она ведь должна быть рядом с ним, а не позади. Он готов был смириться, переступить через себя и своё удивление, чтобы принять её, поставить подле себя, доверить свою будущую жизнь. Он не ожидал, что по возвращению в родной дом Мира неожиданно от него закроется. Ога знал, что у его подруги родилась двоюродная сестра, но не думал даже, что это явление отдалит от него подругу. Прилипала Ёнпак неожиданно вступился за Миру, постаравшись объяснить что-то совсем уж невразумительное, но то, что дело серьёзное, молодой господин Огай понял лишь, когда ему сказал о том дед. Дасом и предположить не мог, каким бременем может быть новорожденный ребёнок, но плюсы в копилку будущей женщины после изучения матчасти упали значительные. Пожалуй, действительно, уметь правильно ухаживать за новорожденным — достойное похвалы дело. Он готов был с этим смириться ради будущего и искал себе занятие. И связался с сеульскими трейсерами. На каникулах, ожидаемо в горах, учитель сказал ему искать в городе зал и тренироваться одному, указав на просевшие навыки ученика. Дасом принял это к сведению, озадачил деда необходимостью поддержания собственной физической формы, и вскоре снял зал практически по соседству с нужным акроцентром. Сбегать от навязчивого пригляда стало достаточно просто. Но ещё проще, как оказалось позже, было договориться с Ёнпаком, что чем меньше дорогой дедушка знает, тем лучше он спит. В любом случае, трейсеры Огу приняли, предварительно качественно проехавшись по мозгам техникой безопасности и трагическими последствиями её несоблюдения. Молодой господин понял все намёки и начал со специфической подготовки тела перед тем, как приступать к динамическим тренировкам. Когда он привёл Миру в зал, то уже по праву гордился своими успехами и ловил искреннее восхищение подруги. Между тем, его положение в школе оставляло желать лучшего. Дасом не стремился общаться со сверстниками, те не стремились к общению с ним. Этап дразнилок и попыток издевательств мальчишка прошёл с гордостью, но быть изгоем из показательно дружного коллектива не так просто, как может казаться. Дед, который на дух не переносил местную систему образования, только плевался на зацикленных учителей, и успел прославиться в локальном административном аппарате как принципиальный ортодокс из Советов. Отношение к Огаю-младшему не сильно изменилось, учителя всё также тащили его в коллективизм, он всё также работал из-под палки. Дасом просто не понимал, зачем ему общество этих тупых беспринципных малолеток, когда есть достойное домашнее обучение. До той поры, пока Мира однажды не сказала, что белая ворона долго не жила, потому что её заклевали чёрные. Будь белая ворона умной, извалялась бы в грязи и жила себе спокойно. Молодой господин наследник задумался, осмотрелся… И решил попробовать поступить так, как ему посоветовали. Однокашники хотели дружить? Да пожалуйста. Вот только мальчиком на побегушках он не будет, став во главе компаний. В том очень помог Ким Чончон, поделившись собственным опытом и советами о том, как подмять под себя. В целом, показательно приняв местные правила игры, Дасом ощутил, как стало легче жить. Да вот только постоянно держать себя в заданных собой же рамках оказалось не так-то просто. Какие-то однокашники его откровенно раздражали, какие-то оказались полезны. Нашлась пара человек, кто на удивление воспринимался нейтрально, что для их академии для богатеньких было явлением редким. Однако конфликтов было не избежать. Когда ты в коллективе сплошных серебряных ложек, кто-то обязательно будет метить в золотые — его святой долг опустить зарвавшегося до бронзовых и снисходительно помиловать, дав грязную работу. Этот принцип работал поколениями, учителя ничего не могли или не хотели делать с неравенством в изначально равном по правам коллективе, и жизнь Огая Дасома постепенно наладилась. Вот только те приятели, которых он собрал вокруг себя и надменно именовал друзьями, и в грош не ставили его Миру. Справедливости ради, та их тоже не переносила, хотя изумляла до глубины души прекрасным воспитанием и терпением. Сколько бы его однокашники не пытались проверить её на прочность, Мира и бровью не вела. Дасом восхищался — да эти прихлебатели и грязи под её ногтями не стоят! Ёнпак по его просьбе разъяснял картину со стороны, и Ога делал выводы. Дасом старательно интегрировался в общество тех, кто в будущем обязательно будет ему должен. Он неоправданно тратил дедовы финансы, восполнял упорными дополнительными занятиями, собирал себе круг потенциально полезных. Водил их на прогулки, провёл в акроцентр… А потом один из них решил сам подойти к его Ю Мире. Один из немногих, кто не доводил его до холодного бешенства, но иногда всё же нервировал своим спокойным флегматичным нравом. Ли Конхи, тоже наследник. Только в отличие от него, Огая Дасома, юному господину Ли Конхи предстояло наследовать крупный строительный бизнес. И Дасом искренне недоумевал, что нашло на этого всегда в общем-то отстранённого мальчишку, изредка проявляющего интерес к каким-то определенным темам и вещам, если тот решил демонстративно тыкнуть в Миру пальцем. Она недостойна, она занимает место, она слишком много себе позволяет, она производит много шума. В первое время Огу взбесило такое поведение однокашника, который всегда нейтрально относился к окружающим, разве что… К низшим слоям населения испытывал откровенную брезгливость. Кою и демонстрировал так, чтобы Мира обязательно заметила. Порыв решить вопрос радикально кулаками на месте погас, когда заработали умные молодые мозги. И Дасом счёл за лучшее подойти к подруге. Мира ожидаемо ничего не сказала. Она вообще как-то слишком странно разделяла весь мир на внутренний и внешний. Редко делилась с ним действительно важными собственными проблемами, что на фоне его открытости… Задевало. Он ничего не скрывал от неё, по крайней мере именно так Дасом и считал. Но сжал зубы, старательно сделал вид, что всё идёт как надо, и тут же повернул к Конхи с тем же вопросом. День был удачный, тренировка всех его интересующих лиц совпала… Откровения юного господина Ли Конхи заставили Огу заступориться. Серьёзно, вот так всё просто? Если бы Дасом знал, чем ему обернётся разжёвывание произошедшего с Конхи унижения, в жизни бы не подошёл к мальчишке! Поскольку тот лучшим извинением нашёл дружбу с Ю Мирой. И был, чёрт возьми, искренен в этом стремлении! Дасом был изумлен той наглостью, с которой его однокашник обратился к нунам его святой, но ещё больше его поразило отсутствие негатива от Миры! Как, зачем, почему? Огу брала злость. В школе Дасом подловил момент и прижал однокашника к стене. Он хотел вытрясти из него всё, что только можно, а потом избить и запретить приближаться к Мире, так фривольно разговаривать с ней, посещать их акроцентр. Но… Конхи не вынашивал злобных планов. Она просто показалась ему интересной, и действительно таковой оказалась. Мира привлекала Ли тем, что разительно отличалась от высокомерных и заносчивых однокашниц, ни во что не ставила голословные авторитеты и признавала только личные заслуги, что вообще было нонсенсом. Пыл Дасома сдулся, крыть было нечем, ведь именно этим она цепляла его самого — тем, что видела в нём, в юном наследнике Огае Дасоме самого Огу. Не титул, не наследие, не деньги. Личность. И Конхи осторожно, но откровенно желал того же. Неожиданно, но Ли оказался не так уж и плох, стоило узнать его получше. Да, он всё также нервировал его, но начинал бороться с собственным гонором. Дасом наблюдал за его изменениями и искренне не понимал, как Мире это удаётся. И как это назвать: воспитанием и перевоспитанием? Такой вопрос озадачивал его до тех пор, пока не обстрилась почечная недостаточность. Оказавшись в больнице, проходя крайне неприятные процедуры и процессы по очищению крови, мальчишка стал думать о другом. Мысли молодого сознания заполнили несвоевременно ранние философские вопросы о сроке, который ему отпущен. В первый раз его чуть не убили похитители, из которых он хотел выжать максимум информации до того, как доберутся его охранники. Не успел, да и вряд ли бы смог — это он понял гораздо позже. С той проблемой разобралась Мира. Настал второй раз, теперь охота за его жизнь была не во внешнем мире. Дасом уже получал доступ к специфической литературе, он изучал человека и знал, что представляет из себя почка. Очень нежная и тонкая структура, которая не поддается восстановлению… Можно лишь замедлить, редко — остановить патологический процесс, но не регенерировать обратно. Он знал с последнего лета, что этот парный орган единственный в его организме, который плохо работает, няньки давали ему лекарства и различные препараты, но профилактики оказалось недостаточно. Навещать его могли только родственники, но одного деда больному было недостаточно, и когда Дасому начало становиться хуже, к нему пустили. Пришли только те, кто действительно за него переживал. Из всех приятелей, названных друзьями, был только Конхи. Когда приходили на проверку совместимости крови, он с удивлением узнал однокашницу, пришедшую с подругой из параллели. Ога смутно помнил имя этой мягкотелой, пышной девочки, но был очень благодарен ей за один тот факт, что она попыталась. Была и Мира… Он выкрал телефон, чтобы позвонить ей, но увидеть вживую… Дорогого стоило. Дасом уже не мог ходить и лежал, прикованный к постели, под завязку накачанный обезболивающим. Подруга, в которой оказалось столь много простых человеческих качеств, опять казалась ему чем-то неземным. Опять — святой. У него периодически плыло перед глазами, посещали небольшие галлюцинации, но аромат персиковой жвачки, которой она поделилась с ним в поезде до горы Чирисан, преследовал его вплоть до ингаляционной маски на операционном столе. Она лежала на точно таком же в соседнем боксе, соединённым какой-то проходной, они видели друг друга и ободряюще поднимали руки перед тем, как заснуть. Дасом не надеялся, что проснётся. Закат за окном был его первым и лучшим воспоминанием после операции. Вторым — бодрая Мира на соседней кровати. В больнице было весело. Дасом привык быть заводилой, но уступить эту нишу подруге оказалось верным решением — скучать она не давала. Ога заново смотрел на неё, пытался выискать тот непорочный светлый облик надуманной им же святой, находил простого человека и только кивал собственным мыслям. Он уверился в правильности принятого когда-то решения взять Миру в жены. Наивысшей благодарностью будет обеспечить ей и её семье достойное будущее, и уже не столь важно, принесёт ли она ему лично пользу. К тому же, дед всё также оставался благодушно настроен к Мире как к будущей невестке и откровенно благоволил. Открытием для всех стала её близорукость, что в очередной раз пошатнуло душевное равновесие молодого господина Огая, заденутого недоверием. Но Дасом настраивал себя, что сложный характер подруги и она сама существуют неразлучно, и крепился. Когда у Суми поправилось здоровье, Дасом искренне радовался рядом с Мирой, которая почему-то прослезилась. Когда умер Сумо, он был рядом и делал всё возможное, чтобы помочь ей пережить потерю собаки. Ощущая, что не справляется, что делает недостаточно, он обратился за советом к деду, и Тэсан самолично навестил Миру. Когда тот рассказал за вечерним чаем, что предложил ей совместное с ним, своим наследником, обучение и место в их сфере, Дасом возликовал. Казалось, он даже изнутри светиться начал. Но, разумеется, столь радостное отношение не распространялось на окружающих. В школе можно было по пальцам одной руки пересчитать тех, кто был рад его видеть. Дасом откровенно наслаждался дрожью и старательно спрятанным ужасом на лицах однокашников, говорил вкрадчиво, открыто раздавал помилования и показательно не опускал ни одного из провозглашенных друзей ниже плинтуса, которого они были достойны. Но и расслабляться тем не давал. Робкие попытки вернуть прежний строй Ога давил в зародыше, непонятливым устраивал тёмную, и всячески демонстрировал своё положение и статус. Укреплял собственные позиции. На таком фоне благодушные отношения с Конхи и снисходительность к Кан Сури, которая не побоялась, пусть и с поддержкой прийти и навестить его в больнице, были показательны. Уж Ога постарался сделать жизнь однокашников сказочной. Сказочно страшной. Конхи был действительно рад видеть его, Огу. И поддержал идею вывести Миру за город на зимние каникулы. Идею Дасома о женитьбе он просек и прямо сказал, что ни на что, кроме дружбы, не претендует, тем самым обозначив своё место и заключив согласие. Обоих такое положение устроило. Дасом видел, что Ли не прост, тот не единожды доказывал, что имеет очень и очень хорошие мозги, вследствие чего мальчишка пришёл к решению, что такая дружба будет полезна им обоим. В конце концов и отношения с Мирой не поменялись, как бы он не бесился. Она всё также признавала его рядом, как признала и Конхи. Однако в додзё на больших летних каникулах Мира позвала именно его. Додзё в традиционном стиле было аскетично, монументально и больше напоминало отдельный музейный комплекс, чем жилой участок. Стены дома и каменной гряды очень красочно говорили о том, сколь много поколений мечников они повидали. Дасом кожей ощущал красоты и прелести окружающей природы, но по вечерам, укрытый с головой одеялом на футоне, боролся с пробирающий жутью. Будто сам дом не желал его принимать. Зато принял дедушка на холме. Джин Таджин, немного странный, очень крепкий, хорошо сложенный и искренне улыбающийся, он не воспринимал их с Мирой как детей. Огу подкупила свободная форма общения на равных, по итогу заставив проникнуться мужчиной и обращаться с неизменным уважением. Таджин ему импонировал. Оказалось, манера чеканить речь осталась с ним после военной службы, зато в Сеуле был ещё и внук. Просьба найти его оказалась неожиданной, но после сомнений Миры — не невозможной. Уж ради неё он постарается. Поиск Джина Мори был тем ещё захватывающим квестом. Дасом собирался его пройти, несмотря ни на что, и был выбит из колеи после того, как Мира представила внука Таджина им с Конхи на уличной площадке. Ога с энтузиазмом вспоминал все изученные матерные выражения на английском и русском, и мысленно ругался. Однако даже настроить себя против пацана не получилось. У того был неожиданно цепкий взгляд и очевидно неординарный ум — он вмешивался, когда становилось горячо, и неловко смеялся, нивелируя чужой негатив. Ога не понимал, как это работает, переглядывался с таким же озадаченным Конхи и приходил к смирению. Каким-то до невозможности естественным образом этот пацан влился в их коллектив и… прижился. Уже привычным мозговым штурмом Дасом с Конхи пришли к решению о приобретении жилплощади. Долго выбирали подходящие варианты, трясли родню и копили, по итогу с удовольствием осматривая апартаменты в апатах. Жилище, достойное их компании. Покупку решили приурочить к зимним каникулам. Большая просторная квартира, наверное, площадью с дом Миры, пришлась по душе мальчишкам и изумила подругу. Реакцию же Мори прочитать оказалось сложнее. Тот не понимал, зачем им четверым столько места, но общую радость, вроде, разделял. Ога честно попытался понять чувства Джина, но сдался. Главное, что доволен он сам и отныне спокойна Мира — их большой компании больше не придётся теснить её в собственном доме и, главное, не будет необходимости возиться с её сестрой, чтобы просто пообщаться с подругой. Нет, ничего против Суми Дасом не имел, но предпочитал любоваться ей на расстоянии, испытывая невольную брезгливость на естественную гадливость мелочи. Его убивало, что ребёнку обязательно надо было влезть во что-то мерзкое или это самое мерзкое из себя исторгнуть, а потом уже влезть. Со всеми остальными аспектами временной человеческой безголовости он готов был смириться и даже находил некоторые умилительными. Например, любовь к раскидыванию игрушек Оге нравилось обращать в учебные стрельбища, используя в качестве мишений Конхи или Мори. У Суми определённо был снайперский талант. Однако вопрос об обустройстве жилплощади оказался сложнее, чем ему казалось изначально. С понятиями помогал разбираться Конхи, имеющий худо-бедное представление о том, но с сутью разбираться приходилось обоим. Когда Дасом узнал, что от дяди Ю Декчуна ушла жена, оставив ребёнка, он без задней мысли предложил Мире переехать в квартиру, но натолкнулся на неожиданно резкий отказ, который подруга запоздало попыталась смягчить, а после взялась за голову. Как могла, она постаралась донести до него свою позицию, и Дасом соглашался с ней, снова выступая поддержкой, но… Ему не хотелось того, что получилось в итоге. Целых два чёртовых года Мира провела на домашнем обучении в фактической изоляции, заканчивая младшую школу и занимаясь двоюродной сестрой. Огай думал, что с ума сойдёт, но… Неожиданно нашёл в её затворничестве плюсы. Для начала, из минусов, для разбора материала домашнего обучения и перенятия материала от Чончона ему приходилось вместе с Конхи навещать дом семьи Ю. И кооперироваться с Мори. Из плюсов — стабилизировалась обстановка в академии и акроцентре, выровнялся вопрос взаимопонимания с дедом, сама Мира всегда была в зоне доступа. Ога начинал коренеть, он присматривался к своему окружению, и к поступлению в первый класс средней школы неожиданно для самого себя вступил в отношения с девочкой из параллели… Дасом понимал, что отношения на стороне при живой невесте, пусть та ещё и не знает о своём счастье, не есть хорошо. Но оглядывался, анализировал и приходил к выводу, что для репутации какая-нибудь выгодная девчонка под боком будет ему в плюс. Использовать таким же образом саму Миру он даже не думал — это слишком низко, она не заслуживает быть лишь украшением. Даже не инструментом. Он слишком дорожил своей подругой, и потому уже сейчас старался над своим именем, чтобы в будущем обеспечить её всем. И не понимал, где промахнулся, когда та на него сорвалась. Возможно, в тот момент, когда его подружки начали переходить черту? Или же Мира к нему что-то испытывала, потому приревновала? Ога не понимал, старался держать себя в руках, но сам не заметил, как изо рта вырвались обвинения в чужой бедности… Та глупость, которой была забита голова Конхи в первое время их знакомство. А потом вопрос неуважения… Дасом после ссоры только волосы на себе не рвал в попытке осознать, как он мог обвинить Миру в том, чем восхищался. Его окружение, его планы и репутация, оказалось, сработали против него — он слишком глубоко проникся корейским менталитетом, движением личной выгоды, строгой иерархией. Он забыл, какого это, быть самим собой. Дасом чувствовал себя отвратительно. Настолько, что с головой погрузился в обучение. Его старые учителя уже не могли дать ему знаний больше, вместо них приходили новые. Он перерывал домашнюю библиотеку, электронную, как лёгкой литературой зачитывался учебниками, пособиями, справочниками и статьями. С невиданным усердством занимался изучением теории и практики в университетской лаборатории деда. Всем естеством ненавидел академию, старался держаться нейтрально с Конхи и Мори, чтобы не сорваться, появлялся в апатах в одиночестве и… Едва не убился в акроцентре, приняв решение оставить его посещение до лучших дней. В зал он стал ходить не чаще раза в неделю, спуская пар на манекенах и грушах в гордом одиночестве. Но всё и везде напоминало ему о Мире. Не выдержав гнетущего одиночества, он дал приказ Ёнпаку и, набив квартиру алкоголем под его молчаливое неодобрение, напился. Надежда утопить горе в градусе была ложной. Откидывая голову на холодящий бок ванны, он сквозь муть перед глазами смотрел на свою святую и не понимал, за что она ему. Спасительница она или личное проклятье. Любит он её или видеть не может. Двоякое ощущение он решил проигнорировать и попытался разобраться в отношении к нему самой Миры, напоив. Понятно стало только то, что за друзей она готова жизнь положить. Что и делала для его неблагодарной шкуры, как и говорил Мори, невовремя завалившийся в апаты, когда Дасом только начинал надираться. Хотя Ога был на него зол и раздражён, лёжа в ванне вместе со всеми он осознавал, что чертовски Джину благодарен. Как раньше уже ничего не будет, но если бы Мори не пришёл, не нашёл его и не попытался вытянуть весь негатив, чтобы по итогу дать по роже и позвонить Конхи, с которым пришла и Мира, Дасом бы свихнулся. Ога попытался вернуться в ровный ритм жизни, сменивший динамичный, неожиданно зацепился взглядом за Кан Сури, всё такую же пухлую и опять одноклассницу, поздравил Чончона, которому вместе с Конхи таскал литературу и помогал, чем мог, с престижным рабочим местом. Попытался начать заново жить. Без святой. Но с надёжным другом, который не бросит даже во вред себе. Ничего не требуя взамен. И снова оглянулся на Кан Сури, найдя её публичный образ наигранным, а саму интересной. Возможно, когда-нибудь?.. Когда Мира сказала, что ей нужно в Йонъин, Дасом без единой задней мысли организовал всему квартету поездку на последние дни каникул, подумав на Эверленд. В очередной раз его выбило из колеи известие о некоем бездомном, которому эта сумасшедшая помогла и с которым собиралась встретиться в пресловутом Йонъине, оставив их самих развлекаться. Такое положение вызвало закономерное возмущение всех, но что-то предпринимать было бесполезно. Как сказала как-то сама Мира: «Чиху слушает да ест». Всё равно поступила по-своему… Ога ощутил, что его уже не так сильно задели отстранённость и самоуправство подруги. Воспринять её исчезновение оказалось проще, чем то было раньше. И он честно постарался повеселиться в огромном парке, всеми силами сдерживая беспокойство за свою подругу в чужом городе. К счастью, к их возвращению она уже была в отеле, но ничего говорить о своих похождениях не стала, переключившись на них сами. Всё тщательно подавляемое беспокойство исчезло, подарив облегчение от одного только взгляда на её искренний интерес, и мальчишки вразнобой принялись рассказывать, что она пропустила. На следующий день они, конечно, наверстали упущенное и в Сеул вернулись отдохнувшими и готовыми к учёбе. Вроде, всё шло вполне себе неплохо. Жизнь встала на неуверенную, с сомнительным будущим, но колею. Конхи открыто ныл на необходимость участвовать в грядущем райдерском фестивале, но присматривался к салонам одежды, Мори весело оповещал об очередных побеждённых хулиганах, которым не понравилась его любимая маска для сна, сам Ога всё пристальнее приглядывался к однокласснице Кан, поддерживая вялые отношения с девочками, и полноценно работал в институте, Чончон собирался в армию по весне, а Мира… Мира привела в апаты какого-то мужчину, назвала Ким Минсок и попросила закрепить за ним койко-место, отдав для того свой футон. Сказать, что они с ребятами были шокированы, ничего не сказать. Усадив подругу на диван и окружив, демонстративно проигнорировав чужого мужчину, осторожными расспросами они узнали, что этот Минсок и есть тот благодарный бездомный, который теперь для неё равносилен Ёнпаку для Дасома. Видно кристально, что подруга очень и очень многое не договаривала, коробило её недоверие, навязчивость недвижимого молчаливого мужчины, просьба просто принять факт его нахождения… Ога опять не сдержался в выражениях, поставив Минсоку в вину само его существование. Неожиданно заступилась Мира, со слезами на глазах прося не трогать того, и разрыдалась прямо на его, Дасома, плече. Ошарашенный, он обнял подругу, замолк, хмуро оглядывая сцепившего челюсти мужчину, позволил Конхи и Мори тоже закрыть от всего мира их подругу и зашевелил мозгами. Выходила очень и очень мутная картина. Ога и мальчишки не задавали вопросов. Они скрипя сердце приняли на своей территории чужого взрослого человека, относясь с подозрением, искренне старались не вызывать у излишне нервной Миры беспокойства и думали, думали, думали… Кажется, у их подруги появились серьёзные проблемы. И Минсок вполне похож на ключ к их решению. Хочет эта платиновая скотина того или нет. Приближалась весна.

***Пара нет слов от автора***

17 глав на 171 страницу… Это был размер всей истории Ю Миры. От и до. Вау… Даже не верится… Этой главой завершается первый блок жизни нашей Миры. Целый блок! Я описала её путь принятия новой реальности, путь становления Мирой, путь семьи, какой бы она не была. Сколько же ей пришлось перенести, но ведь такова жизнь. Она всего лишь человек, песчинка в мировых часах, и крутится вместе с остальными, чтобы не перетереться в пыль. Я очень горжусь ей, а Вы? Для того, чтобы начать новый блок, мне нужно некоторое время на сбор информации, которую я уже начала сортировать и компоновать. Пожалуйста, примите эту задержку и не переживайте, скоро начнётся новый путь нашей Миры. Впереди планируется ещё целых два блока. Надеюсь, я их переживу ^^» Специально для Вас я нашла образы, в которых вижу наших героев. Немногим ниже Вы можете увидеть, какой я вижу нашу Миру, сфотканного на улице Огу, кем-то разрисованный коллаж Конхи, попытки в улыбку на камеру Чончона и Минсока (кажется, у него перхоть?..) с Главой на фоне. Хотите увидеть кого-то ещё?