Царь. Просто Царь

Я с тоской смотрела на календарь. Календарь бездушно демонстрировал цифры декабря месяца. Скоро Новый год, каникулы, день рождения Оги… А у меня снова эти дни. И как назло, жизненно важные остатки средств с прошлого месяца испаряются с катастрофической скоростью. А позаимствовать и то не у кого — я единственная на данный момент половозрелая мамзель в доме! На улицу идти не хотелось от слова «совсем», а дома, кроме меня и Хо, ни души. Но в магазин надо. Продукты тоже закончились. И, к моему искреннему недоумению и ужасу, домашнюю аптечку тоже, как оказалось, надо пополнить. Поныв в подушку о женской доле, под снисходительные зыркалки наглой рыжей морды собрала себя для похода на улицу. В жизни так не завидовала кошакам! А тот будто назло потягивался так выразительно и откровенно наслаждался мягкостью и теплом барского одеяла. Убила бы скота… Я даже выпрямиться с трудом могу. Что-то, граничащее с ненавистью, плескалось из меня гейзером от каждого взгляда, сменяясь раздражением и жалостью к себе. Ненавижу гормоны. С мрачным настроем я влезла в ботинки, дёргано запахнула куртку, презрев молнию, излишне резко накинула капюшон толстовки и шагнула навстречу минус пяти градусам. Издевательство, а не погода. Сколько лет, а до сих пор не свыкнусь со слякотью вместо снега. Вроде, и сыпется что-то с неба, иногда — завораживающе крупными хлопьями, а земля не промёрзшая. На пути дорожного движения вообще дороги с подогревом. Нетрудно догадаться, во что превращаются белоснежные красоты. Бесит просто. Я люблю снег, мне нравятся морозы, вот чтобы прям вдарило — и окна в узорах, и десять кофт под горнолыжку, и стельки с подогревом, иначе по выходу на улицу всё просто отмёрзнет и отвалится. Мне иногда становилось любопытно, какова же зима в додзё? Может, хоть там снег лежит? Природа же, близость гор. Но хрен там плавал. В школе я была вынуждена более детально узнать местную географию и в какой-то момент случайно зависнуть в проскользнувших не-моих воспоминаниях о посеревшей земле, голых стволах деревьев, единственной печально цветущей сливе и маленьком ребёнке, босиком под чужое руководство оттачивающим базовые движения слишком большим деревянным мечом. Поясницу, живот и бёдра тогда окатывало фантомным теплом шали и пояса — отец осознавал хрупкость женского организма, но установка «родить наследника» перечёркивала все попытки в реабилитацию. Вздохнув на дцатый раз, поправила наушники и почапала. Под конец первой песни я успела осознать, что погорячилась, не повязав платок на шею, под конец второй — что неплохо бы или запахнуться, или застегнуть молнию, а когда к концу подошла третья, я уже стремительным шагом практически бежала к ближайшему торговому центру, стискивая зубы и негодуя на саму себя. Хоспади прости идиотку, мне так мозги давненько не отшибало. Планомерно забив пару пакетов, благо из тяжёлого только мясное было, я зависла в аптеке, размышляя, стоит ли покупать аминокапроновую кислоту или хватит тех остатков, что есть дома? Их немного там, но сейчас сезон простуды и гриппа, Суми всяко легче его перенести с профилактикой. Да и Хо ещё тот любитель подраться, не знаю только с кем, а гемостатиками с ним лучше запасаться впрок… Решив, что личных заработанных на благое дело не жалко, в отличие от дядиного бюджета, купила и аминокапронку, и аскорбинку, и гематогенку. С ёжиком. Тащиться обратно до дома было легче, потому что тяжесть в руках непрозрачно намекала на скорый отвал конечностей и прибавляла ходу, вдобавок я перед выходом из здания максимально утеплилась. Ну, насколько возможно. К тому же, незамысловатый психологический приём из разряда «чем быстрее дойду, тем скорее отдохну» мотивировал шустро перебирать ногами. Иногда я даже попадала чётко в такт ритмам хэви-металла в ушах, что здорово поднимало настроение. Но подавить попытки потрясти башкой под райские звуки до конца не удалось. По итогу таки свалившийся капюшон и моментально пробравший до костей ветер уверили меня в херовости такой идеи, в смысле, тряски космами. Матюкнувшись под нос, огляделась, куда бы так отойти в сторонку, чтобы не помешать мимо проходящим людям, и пристроилась на углу какого-то тупика, отбивая ногой ритм. Поставив пакеты, моментально накинула капюшон на бошку и прижала замёрзшие ладони к шее. Вздрогнув, но продолжив отогревать запутавшиеся в волосах пальцы, я пристукивала ногой и оглядывалась. На улице свежак, людей закономерно немного, и таких вумных как вутка, чтобы гулять ходить, просто-напросто нет. Улыбнувшись, подвинулась немногим глубже в тупик, прячась от ветра и продолжая греться. Удачный он, сквозняк не залетает, идеальное место для складирования крупногабаритного несортируемого мусора, которого сейчас избыток. Не удивлюсь, если здесь бездомные ночуют. Ну да днём они чаще в центре обитаются, забредая в места, подобные моему углу, только на ночёвку. Да и вообще, проблема с людьми без определённого места жительства — бич этого времени, к которому все привыкли и относятся спокойно, поэтому ни отвращения, ни брезгливости, ни какой-либо опаски я не испытывала. Да и должна ли? В принципе, я и раньше к ним относилась ровно, не особо акцентируя внимание, что-то вроде вы не трогаете меня, я — вас. Такая схема работала и в стороны толерантности — я уважаю все точки зрения, пока они не навязываются или не становятся радикальными как в поступках, так и в позиции. Это и о расизме песня. Покачивая головой в такт демону, что был лучшим другом девушек, я оглянулась на мусор. Всё равно на улице ничего интересного не было, в отличие от тупика. А в нём было, на что посмотреть, пока конечностям возвращался функционал. С удивлением я обнаружила, что кто-то выбросил телевизор. Старый такой, ещё в моё время стоял. И шкаф-купе у стены в целом ничего такой. Дверцы, правда, криво висят, видимо, потому и отправили в утиль. Или диван. Н-да, изрядно побитый жизнью. А в комплекте, видимо, было и кресло… С человечьими ногами? Что за?.. Прихуев, наклоняю голову набок и делаю шаг к мебели в углу. Резко торможу, оглядываюсь, и уже увереннее вдоль стены — на всякий, мало ли, дистанцию держать всегда полезно, — прохожу глубже в тупик. И ахуеваю капитально. Если бы не приглядывалась — хрен бы увидела в темноте человека, практически полностью сливавшегося с креслом. Его выдавали голая лыдка, единственная без носка, да кисти рук, и только. Он лежал в кресле без сознания, даже спящие люди принимают более удобные позы, его грудь едва заметно поднималась и опускалась — но не ритмично. Опущенное вниз лицо закрывал глубоко надвинутый капюшон, шею — шарф, вся одежда его была тёмная, из-за чего становилось непонятно, он очередной бездомный или это стиль такой. Но моё внимание привлекло зачернение в области шеи и груди, и заставило изрядно напрячься. Слишком уж характерными были пятна. Оставив мысли, я приблизилась и убедилась — кровь. Она напитала одежду и продолжала течь откуда-то с лица. Но человек был жив! И не вонял нечистотами! Закаменев лицом, уже начиная ощущать на языке характерный привкус металла, витающий в воздухе, я осторожно выпрямила человека. Прощупала шею, не дала голове запрокинуться, стянула окончательно упавший капюшон и сопоставила все звоночки с увиденным. Спектр работ прикинуть было просто: рот в месиво, из носа тоже кровь, и не понятно, сломан тот или нет, в крови была и бровь. Местами кровоподтёки, у приоткрытых губ вроде образовались сгустки. Я придерживаю заваливающуюся голову, снимаю шарф и складываю как подложку подбородка — пускай ему в эту тряпку всё стекает, чем на одежду, он и так уже безнадёжно изгваздан. Корпус и конечности я не трогаю, решать проблемы надо по мере их поступления. Бодро матюкнувшись под нос в который раз, я скачками добралась до своих пакетов, ещё раз огляделась, не найдя любопытных прохожих, и вместе с грузом также скачками осела у человека в кресле. Вот тебе и камеры на каждом углу. Сходила в магаз, называется. Хорошо, что в аптеке таки решилась взять хоть какой-то гемостатик: аминокапронка, в отличие от той же перекиси, безопасна для слизистых оболочек. А бинты я вообще набрала просто по дешёвке, спасибо акции. Как же вовремя-то, а! Нарвав из бинта примитивных марлевых тампонов, начала заливать лицо хлоргексидином, отмывая кровь и отыскивая в темноте раны. Тампоны исчезали с космической скоростью, сменяя грязные в моих руках. Я действовала быстро, стараясь быть аккуратной, чтобы человек не захлебнулся в антисептике или собственной крови, осторожно осматривала разошедшиеся края губы, отмечала ссадины вокруг ротовой полости и проверяла на крепкость зубы — кто-то по челюсти от души ему съездил. Случайно раздавила в руках ампулу аминокапронки, с шипением завернув её в тампон и отбросив, взяла новый — ещё не хватало осколками и пылью раны раздражать. Новая ампула напитала новый же бинт, и я подложила импровизированный тампон за подсушенную рассечённую губу, прижав и взявшись за новые — из носа снова потекло сквозь затычки, закапало на веко с брови. Да что ж это такое, как же ты так умудрился-то, мужик? В моём районе да в таком глубоком отрубе… Неужели безопасность на улицах закончилась? Обязательно подкачу к Чончону, он уже должен был передать свои полномочия преемнику. Выскажу всё, что думаю о крыше. Вообще, я тихо радовалась, что человек не прочухался. Особенно меня радовала бессознанка, когда проверяла зрачки на свет, спасибо фонарику на телефоне. Просто представляю первую реакцию мужчины до того, как придёт осознание происходящего. А судя по отрубу, то должно быть не скоро, осознание то бишь. Тут как бы не сотрясение было, что окончательно отсеять можно только в условиях клиники. Но выглядит он подозрительно знакомо, прям дежавю какое-то. Избавившись от лишних мыслей, отвлекающих от актуального, уже спокойнее поменяла тампоны, попутно оценив эффективность: с носа уже не лилось фонтаном, слизистая рта собирала кровавые сгустки, слепляя края раны, мои закоченевшие пальцы едва шевелились. Отлично, коагуляция идёт полным ходом, скоро все сосуды образуют тромбы и кровотечение окончательно остановится. Довольная, я подышала на пальцы, заклеила противно подтекающую рассечённую бровь завалявшимся пластырем и потянулась за новым бинтом, планируя нарвать новых тампонов, и никак не была готова к стальной хватке на собственной руке. Неверяще проследив за чужой конечностью, слишком большой на моей жилистой кисти, уткнулась в пристальный прищур стальных зыркалок, леденящих душу. Ну пиздец теперь. Я сглотнула, уже представляя, как спросонья мне ломают кости, уж слишком красноречиво сжалась чужая рука. Как назло, конечность была рабочая. Ну, ничего, я и левой в аффекте могу разрез сделать, главное, не перестараться и чужую плоть не отрубить, моя психика не простит расчленения по собственной рукожопости. Но жить хочется, жить здо́рово и здоро́во — особенно. Переживу ли я, если человек лишится руки по моей вине? Вот же дилемма, блять. Неожиданно мужчина усмехнулся и расслабил конечность, выпуская мою руку из плена. Автоматически растирая кисть, краем сознания предвкушая цветастые гематомы, я наблюдала, как он с трудом поднял конечность на уровень лица и осторожно прикоснулся к нижней скуле, губам, носу и брови, а потом перевёл на меня непонятный взгляд. Почему-то захотелось начать оправдываться, и я даже успела открыть рот, как тут же захлопнула и сжала челюсти — нафиг-зафиг. Лучше промолчать, глядишь за умную сойду. Да и вообще, раз в сознании человек и даже в состоянии оценивать округу, ноги бы мне сделать, о чём истерически вопят все остатки разумности. Неожиданно вспомнилось, как Чончон говорил о том, что у меня есть персональная крыша на добровольных началах. Так и подмывало вопросить Мироздание, где же она, сцуко, когда так нужна?! Тут же всплыло напоминание о моей излишней наивности и доверчивости. В могилу сама себя сведу, ей богу… Хмурюсь, осознавая, как сильно расслабилась. По первости я ещё поддерживала хоть какую-то бдительность и, хотя полагалась на Сумо, много работала сама для своего же спокойствия. С гопотой там полялякать, старикам подмогнуть, совсем уж мелких шкетов вовремя поймать на пути столкновения с асфальтом и иными препятствиями силы юности. С содроганием от страха разоблачения я работала на репутацию, но сейчас, когда она сформировалась, непозволительно расслабилась. Я уже не оглядываюсь с подозрением и не стремлюсь выискать тех, на ком можно заработать, стоит только переступить через собственные загоны и неуверенность. Почти семь лет назад я ломала себя, чтобы выжить в чужой стране и чужом теле, а сейчас расхаживаю смело, как родная в чужой плоти, и не переживаю, что и в мою голову может прилететь шальной кирпич. Непозволительная расхлябанность, и последствия её потихоньку собирают себя в сознание перед моими глазами. Вот же блядство, а… — Посмотрите, сколько пальцев Вы видите? Собрав себя в руки, я учтиво поклонилась как младшая старшему, соблюдая вежливость даже если он бездомный, и вытянула руку с двумя загнутыми пальцами: мизинцем и безымянным. На меня перевели взгляд, нахмурились, почему-то залипли на лицо и только потом на пальцы. — Три. Отчётливый хмык и попытка встать дали понять, что на этом пора прощаться. Далее моя помощь не потребна, взрослые сами разберутся, что к чему. Не больно-то и хотелось, говоря откровенно, но я всё равно каменею лицом, изображая беспристрастность, и начинаю собирать образовавшийся мусор, попутно неся какую-то чепуху самым нейтральным голосом: — Я бы посоветовала Вам обратиться за квалифицированной медицинской помощью. У Вас губа рассечена, шить надо, и определённо что-то с носом — почему-то слишком долго кровь не останавливалась. Бровь я Вам заклеила, а на нижней челюсти уже завтра будет объёмная гематома, так что лучше бы Вам озаботиться холодным компрессом как можно скорее. Зрачки на свет реагировали в границах нормы, этого достаточно, чтобы исключить риск серьёзных травм головы, но как только доберётесь до дома — поторопитесь принять горизонтальное положение и поспать. Организм сейчас в стрессе, ему нужен отдых, старайтесь не перенапрягаться. Почему-то молчание мужчины на меня давило, и, торопливо собирая по пакетикам рассортированный мусор, я старалась даже глаз на него не поднимать. По крайней мере, не выше ног — естественная предосторожность, с телом-то, в отличие от головы, у него порядок был. Слишком свободно двигался. Вообще, его судьба не моя забота, свою долю эгоистичного желания помочь ближнему я уважила, всё остальное — на чужой совести. С такими мыслями я выпрямилась, подхватила все свои пакеты и поспешила распрощаться. Но не тут-то было. Меня тормознули просто восхитительным вопросом: — У тебя есть, чем шить? — Что?.. — Шовный дома есть? Инструменты? Прихуев, я замерла, пытаясь переварить озвученное, пока мужчина с кряхтением выковыривал из-под дивана смутно узнаваемый посох. — Не думаю, что дядя будет рад видеть чужого человека в доме в свой выходной… Я говорю осторожно, опасаясь, что меня уличат во лжи и набьются таки в гости. Параллельно я невольно вспоминала, что у нас лежит в домашней аптечке на случай непредвиденного, и практически ненавидела себя за эту двойственность. Между тем, мужчина, опрометчиво повернувшийся ко мне спиной, дабы опереться на посох и переждать головокружение, долго поправлял что-то во рту. Наверное, тампон вывалился. Прикрывая рот, он наконец-то повернулся ко мне, проходясь каким-то удивлённым взглядом. Вот знаете, уважаемый, я тоже не понимала, почему всё ещё стояла там. Какого хрена не свалила, когда дали такую возможность? Что вообще со мной не так, мать вашу?! — Твоя техника накладывания швов удручает. В прошлый раз ты перетянула мне кожу на плече, кожный бугор до сих пор до конца не рассосался. Но неплохо сросся торс, ты смогла правильно стянуть мышцы, спасибо. Надеюсь, за прошедшие годы ты улучшила свой навык. А-а-ахуеть… Я зачем-то открыла рот, закрыла, снова открыла, чтобы выдать нечто невразумительное, и поставила пакеты обратно на землю. Да не, так не бывает, люди, вы че… Мужчина провёл пятернёй по волосам, убирая те с глаз, снова поправил уже намокший марлевый тампон и приблизился. На мою макушку опустилась его рука, потрепав как мальчишку, и я успела заметить тень улыбки на чужом лице, пока из губы не хлынула кровь. Вот ведь, растревожил рану, лопух! Мужик отшатнулся и прижал руку ко рту, пытаясь закрыть брешь насквозь промокшим тампоном, пока я с психом не ударила его по рукам, принявшись останавливать кровотечение и бурчать просто потому, что умею, ни единым словом при том не оскорбляя. На меня смотрели странно, как на ожившую статую тигрёнка из местного парка, но тем не менее, позволяли делать всё, что заблагорассудится. Не знаю, чем я думала и как так вообще получилось, почему никто из крышующих не подошёл и не заинтересовались соседи, но мы с мужиком, явным победителем по жизни, дошли до моего дома. Посадив его в зале под ошарашенное шипение Хо, я шарахнула таблетку обезбола, потому что ощущала, что уже пора бы, и полезла собирать необходимый скраб по всем углам, изредка поглядывая на нежданного гостя. Тот умно молчал, как рыба, бережно подойдя к сохранности своей побитой рожи, и с некоторым любопытством оглядывался. Хо откровенно не понимал, что за хрен у нас в доме, и насторожено ходил вокруг него по широкой траектории. В принципе, ничего сложного в накладывании швов на порванную губу нет. Исключая тот маленький нюанс, что я в душе не знала, какие именно швы ему наложить так, чтобы лицо не перекосоёбило. Ладно тело, там не видно, но к лицу корейцы относятся с огромным трепетом, а я ни разу не пластический хирург. Пока набирало силу действие лидокаина, я задумчиво заряжала нерассасывающуюся нитку. Взгляд на характер рассечения напомнил о медиальной кантопластике. Если представить, что это внешний угол глаза, а не верхняя губа, в принципе ничто не мешает мне наложить такой же шов. И концы плоти будут лежать ровно, и узел не будет мешать разговаривать и принимать пищу, и результат не должен похериться. Беспокойство вызывало только то, что на губе, даже верхней, тканей больше, чем на веке, и быть стопроцентно уверенным за конечный результат нельзя. В конце концов, зашила я старым проверенным методом, которым, я как-то видела на практике, шили губу младенцу. Правда, руки у меня потряхивались от того, что человек, над которым проходит экзекуция, внимательно за мной следил, из-за чего пришлось перекалываться для лучшего наложения шва. Ну, подумаешь, лишнюю дырку наделала, нефиг так пристально зыркалками пилить. Я сама свои действия не одобряю, спасибо, справляюсь и без чужого косого взгляда. Следующие пару часов мы неожиданно единодушно успокаивались и общались с помощью моего телефона. Оказалось, мужика, попавшего в мои корявые руки, зовут Ким Минсок и он бездомный. Я напоила его чаем, сварганила на скорую руку немного супа мисо, он попросил пустить его в душ, чтобы помыть голову. И ни намёком не вызвал подозрительности, моя жопочуйка была абсолютно спокойна! Мужчина воспринимался мной как… Не знаю, знахарь? Вну́чек дяди Андрея? Хороший знакомый моего дяди Декчуна? К тому же, как откровенный бомж мужчина не выглядел: если в первую нашу встречу он был обросшим, в драных лохмотьях с явными следами прошедшего бойню человека, сейчас — в немаркой и в целом добротной старой одежде он производил впечатление обычного прохожего. Если бы не один носок… Ну и потёртости заношенной, по сему видать любимой нижней куртки. Да и хрен с тем, всё равно под верхней одеждой не видно. Многодневная щетина на лице, давно отросшая стрижка, опустившаяся местами до плеч платиновыми прядями, он не вызывал антипатии даже у подуспокоившегося Хо. Мужчина демонстрировал приветливость и благодарность всем своим видом, даже кривил рот в перекособоченной улыбке, пытаясь сдержать смех на мои неловкие шутки. В следующий раз я его встретила на улице, когда шла из библиотеки домой после подработки. Он просто выступил мне наперекор из какого-то закоулка и приветственно улыбнулся из-под полов дешёвой вязаной шапки, нивелируя весь испуг. А я действительно испугалась, правда, того, что придётся как-то да куда-то тесниться, чтобы, упаси боже, не навредить окружающим в стычке. Облегчённо улыбнувшись в ответ, отметила степень заживления чужой хари и непосредственно губы. С интересом отметила, как кто-то с руками из нужного места наложил косметический шов, благодаря чему уже сейчас картина очень даже ничего. Мы засели на какой-то каменной лестнице во дворах между зданиями, помолчав какое-то время. Я оценивающе приглядывалась к своей будущей, надеюсь, полосе препятствий, пока Минсок не подал голос: — Я долго думал, чем отблагодарить тебя за те два раза, когда ты помогла мне… Может, ты хочешь чего-нибудь? Ну, там, чего хотят все девочки-подростки… Он выразительно пошевелил пальцами в воздухе, искренне сомневаясь в возможных предложениях, пока я не хрюкнула со смеха. Замахав руками под гнетущим взглядом, я хохотнула и поспешила заверить, что ничего мне не надо. Мужчина удручённо вздохнул, помассировав переносицу, чем напомнил Ёнпака в дни наших с Огой отличий, и выдал: — Я знаю, что ты из клана мечников Волганг. Не смотри так, это нетрудно разузнать. Но для последнего рождённого ребёнка навыки твои… Спорны. Я думал, наследников подвергают особым тренировкам… — Так и есть. Только я не наследник, а наследница, и не в додзё, а в столице, и имею право не рожать в двенадцать или по достижению физиологической зрелости. Я хочу учиться, дружить и собирать положительные эмоции, а не картотеку удачных осеменаторов для передачи семейного наследия. — Кхм, я тебя понял. Первым порывом было встать и уйти, но силой воли я удержала себя на месте, ожидая… Даже не знаю чего. Настроение единомоментно испоганилось. На мужчину затаилась чисто женская обида за удар по больному. Затем вспомнилась гордость волей-неволей, а наследницы. Но неправой я себя не считала, идти на поводу благополучно почившего отца и пресловутых семейных ценностей не собиралась — я эгоистка, и такого будущего ни ребёнку, ни себе лично не желала и в страшном сне. Мужчина почесал щеку обломанным ногтем, задумчиво глянул на мою закрытую позу и неожиданно искренне, мягко, как родной, улыбнулся. — Тогда давай я помогу тебе стать сильнее, чтобы отстоять собственные убеждения. — Ну, не знаю, звучит подозрительно… — Я тебе благодарность предлагаю, проблемный ты ребёнок. Покровителей у тебя хватает, хотя некоторые и вызывают сомнения, но то уже дело твоё. Просто прими эту благодарность, и мы разойдёмся ещё на много-много лет. — Я уже успела Вам надоесть, ха, аджосси? — Ты не представляешь, как. Мужчина от души смеётся, а я не знаю, мне тоже посмеяться или таки обидеться окончательно. Но хмыкаю и выдаю кривую улыбку, упираясь руками в бетон под собой и легкомысленно качая ногами. Дерзить старшим — нонсенс, но гопоте ведь многое с рук сходит, разве нет? Да и раз меня воспринимают как проблемного ребёнка, почему бы не взять этот образ на вооружение? Глядишь, снисходительнее к убогой будут… Он сбил меня с толку, это да, и что с этим делать, как реагировать и как быть я не знаю, потому что звучит и правда подозрительно. Копчик аж свербит. Мотивации мужчины не знаю, самого его тоже, что учудить может — и то непонятно. И всё же… — Скоро каникулы, я собираюсь в додзё уехать. Вы сможете мне помочь в условиях города, когда я вернусь? — Это не проблема. Проблема то, что я буду в Йонъин. — Ого, там же Эверленд! — А ещё музеи. Я смогу провести тебя бесплатно в галерею искусств Хоам. — Вау… Круто! На том мы и распрощались. Медленно, но верно приближались каникулы. От Чончона я узнала, что в беспокойных улицах виноваты церковники. Какие — было не ясно. На моё изумление нашлись показания свидетелей и даже один пострадавший от братков. Став свидетелем потасовки между ряжеными с какими-то бомжами, тот, владея боевыми искусствами, попытался было вмешаться, дабы нанести порядок на лица несогласных, но быстро словил нокаут и галлюцинации. В каком порядке опять же не уточнялось, поскольку то, что ему привиделось, вызывало здоровое недоумение и до выяснения причин не распространялось. Мне было сказано, что делом уже занимается приемник, посоветовали не щёлкать хлебалом на улице, после чего бросили трубку. Тот факт, что Чончон стал практически жить на работе, таки вырвав себе место в самой пиздатой конуре из всех, говорил о том, что источника информации у меня больше нет и трясти откровенно некого. Оставалось только держать ухо востро и фильтровать сплетни. По разумному выходило, что оборзевшие церковники были не с моего района. Гванак был местом по большей части спокойным, чем привлекал буддистов, синтоистов и даосов. Местами туристическая составляющая в виде огромного парка с настоящими горными тропами и искусственным озером, лет двадцать назад бывшим гигантским, отталкивал западников. Зато у Чончона в Тонджаке были и православные, и католики, и даже протестанты, которые срались с остальными христианами вплоть до еженедельной отметки в новостях. Несмотря на то, что в центре Тонджака есть станция метро и крупный пересадочный узел, а с развитием экономики почти семьдесят процентов всех построек приходится на высотные жилые дома, только ярче выделялись пережитки старого в виде огромного количества построек низкого качества. Те бараки, в которых я жила в Сибири и которые были официально признаны аварийными, но почему-то не сносились, оказывались ещё ничего так домишками в сравнении с этими. Людей спасали только тёплые зимы и, наверное, чудо. И те, кто видел последнее в куче разного рода домов божьих, только подтверждали устойчивую теорию о том, что бедность и религия идут рука об руку. В общем и целом, решив не греть себе голову, для того есть люди, с которых и спрашивают, я стала провожать Суми не только до школы, но и до дома. Более того, ходила я часто с одноклассниками, если было по пути. Тех, по-видимому, тоже предупреждали, или сами умные были, так что школота стремилась держаться компаниями, а если таковой не было, перебарывала себя и просила присоединения на время пути. Отказывали редко. Почему-то угрозы себе и своим близким я не чувствовала и ощущала себя спокойно, когда ходила по улицам, что не мешало мне внимательней следить за окружением. Проблема встала, когда я намылилась в додзё. Одну меня-несовершеннолетнюю отпускать дядя не имел права. Ехать всей семьёй? Так не на дачу же. Просить Ёнпака, а с ним багаж в виде Оги, не хотелось. В додзё я кровь из носу хотела попасть одна. Дилемму разрешил Конхи, когда к нему подкатил Мори, озабоченный моими терзаниями и плавающим взглядом. Мне выделили сопровождающего в лице незнакомого взрослого няня с глоками подмышкой, назвав популярным именем Чиху, и дозволили измываться, сколь душе угодно. На мой вопрос, где тот будет обитаться, пока я развлекаюсь в додзё, Конхи пожал плечами, мол, это уже его личные заботы, и перешёл к насущному. Моё нежелание пускать чужого на свою территорию поняли, приняли и замолчали. В общем, в додзё я уехала спокойно, наказав Хо приглядывать за неугомонной мелочью в своё отсутствие. Гора встретила меня заснеженными пиками и голой, как коленка, землёй в низине. Однако стоило доехать до своего города, чтобы увидеть редкие для нашего угла сугробы. Ощущался кожей шок Чиху, его ахриневший взгляд, брошенный вскользь на меня, сказал больше слов. Да, зима в этом году выдалась особая, с перепадами и морозцом по праздникам. Уже предвкушая, как буду откапывать все свои пять сотен метров до ворот, я оставила мужчину в пределах городка, взвалив на собственные хрупкие плечи весь вес дорожной сумки. Сопровождающий настойчиво порывался проводить меня как минимум до пресловутой тропы и озвучивал дохрена дельных аргументов в пользу того, заставив меня психануть и повести себя как Ога и Конхи. То есть дать приказ оставаться в городке. А потом добавить «пожалуйста», смутиться собственной наглости и молча махнуть рукой, типа попрощаться. Кажется, меня поняли, поскольку преследовать не стали. Дорога до почты была широкой, чищенной техникой. Дальше главная дорога заканчивалась. Что влево, на холм, что вправо — под него, дорожки были проторены неравнодушными жителями, периодически — с лопатами. В принципе, ходить по ним было можно, сходить — нежелательно. Случайно оступившись на этой кривой прямой, я провалилась по самое, мать его, колено. Болезненно светлую ностальгию перекрыл попавший в ботинок снег. Бр-р-р, какое премерзкое ощущение! Я нервно сунулась пальцами к голенищу, истерично выцарапав всё, до чего дотянулась. Остатки снега ещё более мерзко растаяли, начав холодить весь голеностоп. Ну ёп твою ж, вот ведь блять! Холодно-то как! Попрыгав на месте, предвкушая, сколько ещё в ботинки набьётся, пока проберусь до дома, как можно быстрее двинулась дальше по дороге, и едва не проскочила свой поворот. Интересно, я когда-нибудь начну сворачивать вовремя? Тропка к додзё, и в летние времена не особо приметная, была широкой, чищенной, и хотя живой не выглядела, но чужой пригляд был ощутим. В душе метались смутные сомнения. Перевешивала все злость. Ещё чего не хватало — чужак на моей территории! Не помня как, я оказалась в воротах. Подход к крыльцу был также вычищен, как и дорожка к хозяйственной пристройке, откуда, очевидно, брали лопату. Запасной ключ всё также лежал под порогом, но снег был дотошно выметен и там. Я зашла в дом и не нашла толстого слоя пыли. Даже какая-то затхлость была едва-едва ощутима, и то как признак того, что хотя в доме не живут, но регулярно появляются. Я прошлась по комнатам, проверила щитки и установки, заглянула в тары и раздвинула створки в сад. Да, в моём додзё кто-то бывал, он почти не пользовался электричеством и водой, но таскал её вручную с колодца и пополнял запас дров. В заснеженном саду готовилось к февральскому цветению единственное персиковое дерево. В смятении я включила привычный прожиточный минимум, заварила себе травок и укуталась в плед, сев у края полураздвинутых створок. Белоснежный пейзаж меня успокаивал, отсутствие необходимости что-либо делать ломало планы и настрой. Я ощущала себя потерянной. Потихоньку начала обживать привычные комнаты. Аскетичный комфорт радовал глаз и душу, и постепенно я оттаяла, отринув мысли о чужаках на второй план. Явятся — спрошу, а сидеть да голову греть бессмысленно. Вместо того переоделась, утеплила пояс и раздвинула все створки в зале. Я была рада подышать колким морозным воздухом полной грудью, мне доставляло удовольствие выполнение привычных основ с боккеном, а заниматься растяжкой, поглядывая в заснеженный сад, вообще отдельный вид кайфа. Глядя, как закатное солнце расцвечивает небо, я ощущала покой и радость. Утром я просыпалась с редким для себя удовольствием. Лежать на тёплом футоне, укутавшись аки гусеница в пару одеял, было здорово. Подмёрз только высунутый нос. Не расчехляясь, я пингвинчиком доскакала до кухни, растопила печку и, пока не отогрелась, скидывать утеплитель не спешила. На плите булькал рис, на его пару расходился в чеплашке кусок мёда, рядом закипал кипяток. Нагревательный бак я вчера не включала для экономии. Отлив немного кипятка в ковшик, залила остатками травушки и сняла мёд, отправившись вместе с ковшиком умываться. Немногим после, привычно сидя на краю зала, укутавшись в одеяло и плед, я завтракала с самым лучшим видом. Я занималась с боккеном, когда услышала шум у передней части дома. С мечом в руках я поспешила выйти, намереваясь спросить за всё. И остолбенела, когда увидела мужчину, стряхивающего снег со всё такой же шикарной седой гривы и широких плеч. На меня подняли удивлённый взгляд ясных глаз, широко улыбнулись, узнав, и хохотнули: — Так вот, чьи следы у дома! А я уж думать начал, воры пожаловали, испугаться успел, что ты расстроишься, когда на каникулах приедешь… — Харабоджи-и-и! Я закланялась, как китайский болванчик, устыдившись собственных помыслов и изначальных намерений, а когда Таджин ожидаемо замахал руками, с гыканьем сиганула к нему на шею. Вот уж кого не ожидала, так это его! — Ну, как ты, неваляшка? Как друг твой, малыш Дасом который, а второй с города? А щеночек? Надеюсь, с моим внуком всё хорошо? Разговорившись, мы в четыре руки расчистили округу додзё от выпавшего за ночь снега, поправили дорожку через лес и засели в доме у печки. Дед много расспрашивал о жизни в городе, рассказывал малость о скучных буднях предгорья и с живым интересом слушал. А я взахлёб описывала будни Мори, мальчишек, собственные тоже, и старалась ни словом, ни полусловом не ляпнуть о ссоре и смене приоритетов дружбы. Мне не хотелось разочаровывать этого замечательного человека, но по глазам видела — подвох он ощутил и промолчал. Ближайшие дни я работала телом, отдыхала душой в додзё и систематически пропадала в гостях у Таджина. Мы много болтали со стариком, большей частью — о всякой чепухе. И я не знаю, откуда во мне взялось столько наглости, но я рискнула спросить в один из дней, греясь в его пледе: — Харабоджи-и-и, скажи, как быть сильной, при этом не нанося вред окружающим? Я поднапряглась, готовясь к тому, что меня пошлют, но старик почесал щетину и спросил в ответ: — Наверное, стоило родиться десятирукой Дурга, чтобы вокруг были такие же сильные, как ты. С чего вдруг такие вопросы у тебя, неваляшка? Неужели ты стала настолько сильной, что свалила с ног моего щеночка? Мне потыкали в щеку, посмеявшись, а когда спрятала лицо — потрепали по волосам. Добрая усмешка и подколка не вызвали негатива и разрядили атмосферу, позволив расслабить булки и беззлобно пофырчать на сильные мужские руки. Попытка показательно обидеться на настойчивый физический контакт с треском провалилась, разбившись о внимательный взгляд участливых глаз. Таджин старик далеко не простой, но он на моей стороне… Вроде. Ну, шансов сделать больно у него было предостаточно, но за всё время он вызывал только доверие. Он был ко мне неизменно добр, и я хочу быть с ним хотя бы честной… Пожевав губу, поправила съехавшие с носа очки и вздохнула, собравшись с силами. Ну, обсмеёт, пошлёт, и ладно. В первый раз что ли?.. Только почему насмешки от него я боюсь сильнее смерти? — Я слышала… И даже как-то видела, как люди… Использовали свои силы… Способности… Чтобы навредить. По телевизору даже как-то новость была о травме спортсменки на соревнованиях по тхэквондо… Люди выходили за грань обыденного, выше обычных человеческих возможностей. Я знаю, что и в простейших условиях получить инвалидность ничего не стоит, но это… Я разношу зал, когда тренирую клановые техники. И когда-то, когда мы ещё спарринговались с Огой, я видела, что раню его. Я жёстко контролировала себя, чтобы не поранить его серьёзно, дедушка! Мы уже давно не сходимся, но сам факт… Я боюсь… Боюсь… — Говоришь, контролируешь себя? В руках держишь? — Угу… Я вижу, что если расслаблюсь и атакую в полную силу, то… То… Так уже было. Это было надо, действительно надо, чтобы… Неважно. Я видела, к чему может привести отсутствие контроля, и я… Знаете, будто сковываю саму себя, чтобы больше необходимого не просочилось и не навредило. — Кажется, я понимаю о чём ты. И что же ты делаешь, наследница меча? — Тренирую основы. Довожу до автоматизма. Работаю над физическим состоянием. А клановые техники тренирую на минимальный процент, стараясь свести ущерб… К его отсутствию. Основы — всё, что у меня осталось, я даже у дяди совета спрашивала, но… Но мне кажется, у меня даже боккен в руках хладеет с каждой тренировкой. Если раньше я чувствовала отдачу, то на сегодня… Какая-то пустота внутри. — Что ж… Действительно, физические навыки — это первооснова боевых искусств, они созданы для того, чтобы слабые могли одолеть сильных, когда им тяжело перевернуть ход ситуации в свою пользу. Ты могла бы на этом и остановиться, но… Ты доверяешь своим инстинктам, ты фактически живёшь ими. Ты умная девочка, Ю Мира, и ты сама чувствуешь, что это не то, что тебе надо. Доверяй себе, следуй инстинктам, и не бойся. У меня забрали из рук кружку, долили ароматного сбора и вложили обратно. — Чтобы побороть страх, нужно день ото дня подниматься против него. Как входить в холодную воду раз за разом, укрепляя тело. Но отчаявшийся человек уязвим, для него страх не лёд — открытое пламя, над которым протянута рука. Чем дольше она над огнём, тем болезненнее ожог. Ты добрая девочка, которая родилась не в своё время. Когда я становился сильнее, я думал лишь о том, как смогу помочь, защитить товарищей, прикрыть тех, кто пошёл за своим полковником, кто вверил в его руки свою жизнь. Я не думал о том, чтобы навредить. Я думал о том, как могу защитить. Насколько мне выложиться, как стать сильнее. Меня называли монстром, девочка, что со мной только не делали… Но я всегда помнил, для чего мне эта сила. Зачем я перешагнул свой порог. — Скажи мне, ты ведь убила, да? Спокойный взгляд напротив, ввинчивающийся в самую душу. Он клянётся не потрошить, не прыгать на раздавленных останках, он не будет обвинять… И я разревелась, кивнув. Я знала, что убийство двух человек оставило на мне свой отпечаток. Ведь я совершенно не убийца: у меня всегда щемило сердце, когда я видела каталку в морг. Я психологически не убийца, и это меня сломало. Захлебываясь в слезах и соплях в огромных ручищах дедушки, я, заикаясь, рассказала всё, как было, всё, что гложило столько лет. Впервые открыла сокровенное. И ощутила, как же легче стало. Меня гладили по голове, тихонько укачивали и слушали, не перебивая. На следующий день Таджин повёл меня в лес, предупредив, что идти придётся долго. Я понятливо собрала перекус и потащилась за старче, который болтал о чём-то отвлечённом все те долгие часы, что мы удалялись от цивилизации и намёка на неё. Вышли мы к озеру, в которое, как сказал Таджин, впадала речушка, текущая неподалёку от нашего городка. И где, собственно, заканчивался её путь. Дед указал рукой на дальнюю сторону, там образовали завал упавшие когда-то деревья, сквозь которые упорно росли новые деревца. А потом старик моложевато махнул ногой, — точь-в-точь Мори! — и я увидела… Это оно. Ахринев, я с открытым ртом пялилась на разрубленные вдалеке (!!!) стволы. Мерно покачивались задетые воздушной волной молодые деревца, чернела голая полоса земли, разлетевшийся снег плавно оседал по сторонам… Я перевела идеально круглые зыркалки на широко улыбающегося Таджина, который втирал какую-то херь о благе и пользе, и красноречиво указала рукой вдаль. Слов у меня не находилось. Вместо того, чтобы что-то дельное сказать или объяснить хотя бы, меня поставили у лежалого бревна и потребовали использовать клановую технику на сто процентов. Сглотнув, тряхнула башкой, приводя мысли в порядок и осознавая себя в мире. Требуемые сто процентов у меня не получатся, но даже в феодальной Японии деревянным мечом наносили резаные раны и убивали наравне со стальными. Невольно глянув в сторону остатков завалов и идеально ровной полосы меж снегов, я сглотнула и сосредоточилась. Мне ведь не нужно несколько разрезов? Достаточно будет одного… Значит, «Лунное гало». Уверенная стойка в снегу, плавное движение меча: короткий взмах, вертикальный разрез. Мне нужно только бревно. Я чувствую, как напряглись мышцы плеч и кистей, как поджался пресс, но движение выглядит как лёгкое, уверенное. Простое. Привычно рванулась из солнечного сплетения вверх тёплая волна, я едва успела её поймать за хвост и запихать обратно… И вместе с бревном разрезаются нахрен деревья позади на чёрт знает сколько метров. Но я же контролировала себя, чтобы этого не произошло! В гремучей смеси чёрной меланхолии и истерики, процветающей на убийственно точном примере Таджина, я мрачно сжала пальцы на гладком древке. Блять. — Н-да-а-а, работать и работать с тобой. Уф, как же с внучиком было просто — научил, направление задал, и готов пацан к жизни. Заставляешь же старичка болезного косточками своими потрясти. Ух, молодёжь! Я едва успела на автомате выставить блок мечом, ухватившись двумя руками за разные его концы. Чужая нога по ощущениям была способна как спичку переломить мне кости и вместе с мечом вдолбить в землю, шарахни повторно. Таджин атаковал неожиданно и был силён, как долбанный чёрт. В ахриневании уходя от выпадов и запинаясь в снегу, я разглядела на его лице успокаивающий факт: меня не будут размазывать тонким слоем и хоронить за плинтусом. Меня заставят открыться, не сдерживаться, и если я не ослаблю хватку на собственном «тепле» — мне же хуже. Надежда на спокойные каникулы канула в лету. Дедуля приходил ко мне утром, мы вместе завтракали, убирали додзё, если была необходимость, а потом уходили в лес, и он творил невозможное. Хоть убей, хоть пытай, я не понимаю, как ему своими выпадами получалось поймать мою расхожую атаку, как ему удавалось нивелировать эффект воздушной волны, последующий после атаки. Я была в восторге от каждого дня и всё больше и больше расслаблялась, будучи уверенной, что лес позади не пострадает, как и сам дед. Он полыхал задором и энергией и заражал непоколебимой уверенностью. Впервые в жизни я смогла не только полностью открыться кому-то, но и отпустить себя. Расслабиться полностью. Мне не хотелось уезжать обратно в Сеул. Мне хотелось раскрепоститься ещё шире, атаковать стремительнее, вынудить старика поднять планку, чтобы появилось ещё больше огня. Таджин басовито смеялся, сам же поднимал меня после глубокого втаптывания в землю и называл неваляшкой, когда я, снесённая его мощной атакой, вскакивал сама. Его радовал мой энтузиазм, он не относился ко мне, как к хрустальной, и всегда чётко соизмерял силы. И каким-то чудом успевал болтать! На его наглом примере я приноровилась контролировать дыхание и скачком прокачала дыхательную гимнастику, а с ней и медитацию. Голова очищалась как по волшебству! Даже думать легче становилось! Таджин по всем внешним признакам был мной доволен. А я была довольна собой. Как будто что-то внутри… те когти, которые железными обручами сжимали лёгкие и эфемерное «тепло», словно ослабили хватку. Почти исчезли. А чтобы наверняка от них избавиться, надо прекратить думать. Заботиться об окружении, переживать за живность и растения, сооружения, имущество. Я должна оставить всё это за границей своих забот. Сейчас это невозможно. Когда-нибудь?.. Неожиданно потяжелевший в руках боккен, отдающий смутно узнаваемым пульсирующим теплом, дарил уверенность в том, что всё ещё будет… Теперь я знала, как мне стать сильнее. Оставался как мотиватор вопрос: «Зачем?» У меня не было такого противника, чтобы захотеть выбить всё дерьмо, но было желание защитить своё. Одного этого было достаточно, чтобы в случае необходимости я смогла по проложенному пути подняться на ступени выше. Превзойти собственные текущие навыки. Стать лучше, вынырнув из ледяного озера страха и неведения. Но где мне тренироваться в городе? И с кем? Таджин потрепал меня по волосам и сказал не страдать фигнёй, а подкатить с сим вопросом к внучку. А что касается места — может, в этом мне поможет Минсок? Почему-то озадачивать себя и накручивать этой проблемой не получалось. Уверенность в том, что всё сложится наилучшим образом, была колоссальной. Я удивлялась самой себе и пыталась понять, когда жопочуйка стала настолько прокаченной, чтобы не намекать где-то там, на задворках сознания, а вещать прямо, внятно и однозначно, мать его. Забив на выверты Мироздания, я провела последний день за уборкой додзё. Дедушка тренировку сегодня не проводил, заглянув утром и просто оставшись за компанию. К обеду у нас, в четыре руки-то, просто блистал весь дом. Я накормила нас обоих, Таджин выставил вкусный домашний презент, мы мирно посидели у раздвинутых створок с отваром в руках, созерцая природу, и двинулись к городку. Дедушку я несколько раз благодарила за внимание к собственному дому, в сотый раз предлагала оплату, от которой он в сотый раз отказывался, и говорила спокойно пользоваться содержимым комнат, если будет такая необходимость. Ценность додзё исключительно в факте его существования, даже если вдруг Таджин повредится головой, в чём я искренне сомневаюсь, вынести он сможет разве что старый пон. И то его не примут, ибо символ древний, как говно мамонта, и такой же монументальный. Кажется, ещё первым мастерам меча принадлежал. В городке меня встретил изрядно похорошевший Чиху, весь его вид говорил о том, что воздух и атмосфера предгорья пошли ему на пользу. А замеченный украдкой брошенный взгляд на дом, в окне которого сидела улыбчивая женщина, машущая рукой, сказал в пользу чужого благодушия. Ну, в любом случае, я рада, что забота человека обернулась ему незапланированным отпуском. Дедушка посадил нас на поезд, помахал рукой и развернулся обратно к холмам. Я держала в себе обещание затискать за него внука и старательно прятала понимающую улыбку от взгляда на улыбчивого Чиху. Суровый нянь, распространяющий вокруг себя атмосферу одуванчиков, являл из себя образец простого человеческого счастья. И явно деморализовал Конхи по возвращению, потому что приятель уж очень красноречиво поглядывал на меня следующим днём. Я самозабвенно обнималась с Мори, который, как узнал, чей это привет, радостно загыкал и только в воздух меня не подбросил. Когда обнимашки затянулись, нас обоих обнял Ога, которому тоже полагался привет от Таджина. Оставшегося в стороне Конхи мы затянули в когорт единодушно, да так и стояли вчетвером. Стоялось на удивление хорошо. У меня ещё оставалась пара дней каникул, когда я выпросила у дяди совместную поездку с мальчишками в Эверленд. Для спокойствия Суми поездка была как от библиотеки для «повышения квалификации», ага. Справедливости ради, мальчишки действительно намылились в парк развлечений, в упор не понимая, почему я не буду развлекаться с ними. И хотя я рассказала максимально цензурную версию о Минсоке и причинах поездки, они негодовали. Своё негодование они держали дружно и долго. По прибытию в Йонъин они едва не заперли меня в номере, лишь бы не встречалась с бездомным. Бездомный нашёлся через дорогу от отеля. К нему я улизнула, когда мальчишки отвлеклись на обсуждение Эверленда. Я успела сказать Ёнпаку, чтобы не терял, получить внимательный взгляд и кивок, после чего мужчина увлёк подопечных к машине. Поджидающий в тени Минсок выглядел неплохо для своего положения, бездомность в нём выдавали только щетина, сальные волосы и, неожиданно, перхоть. На его счастье, в пепельных прядях последнее было не столь заметно, хотя видно было, что конфуз мужчину смущал. Нас без вопросов пустили на территорию галереи искусств. Хотя вид Минсока рядом с моей максимальной опрятностью должен был заинтересовать охрану, но косые взгляды были только от посетителей. Поскольку день был будний, людей оказалось немного, и мы с мужчиной спокойно разговаривали об окружающих предметах искусства, их истории и моих каникулах. Подробностей я не выдавала, засоряя чужой мозг словами восхищения заснеженной природой, и трясла на истории его самого. Неожиданно, но Минсок оказался интересным рассказчиком, из его уст прошлое всего вокруг становилось интереснейшими историями. Я с удовольствием его слушала, отмечала чужой удовлетворённый вид и расслабленность и задавалась вопросом, сколько же времени он здесь провёл, раз столько всего знает буквально обо всём. Галерея искусств Хоам была комплексом зданий, выполненных в современном стиле, то бишь наличествовали только голый бетон и очень много стекла. Окружённая чопорным типа садом, галерея имела переходы, позволяющие отдохнуть глазу на педантично стриженой траве и классической геометрии кустов. Принцип разделения предметов искусства по комплексам я не осознала, высокие потолки с подвешенными к низу белыми лампами угнетали, заставляя чувствовать себя незначительной. По паркетному полу звонко звучали туфли и ботинки нас с Минсоком и редких посетителей. Картины, предметы интерьера, быта и некогда личные вещи имели подписи и короткие приписки о месте нахождения и справки в историю. Несмотря на общую не самую приятную давящую обстановку, мне было на самом деле интересно здесь находиться. Мы остановились возле очередного Национального сокровища. Табличка гласила номер сто тридцать три. Минсок принялся самозабвенно рассказывать историю фарфорового сосуда в форме цветущего лотоса. Я услышала, что в его создании использовался так называемый мягкий фарфор, и небольшую справку в элитность покрытия именно селадоновой глазурью. Засмотрелась на искусные лепестки и с тоской подумала, что раньше они были тоньше, а стенки просвечивали. Когда чайником ещё пользовались те, кому он предназначался. И неожиданно ощутила, как земля исчезает из-под ног. В панике ухватившись за Минсока, я провалилась в темноту на несколько мгновений… Жахнувшись лицом в глубокую зелень. Из руки, грозясь оторвать пальцы, рванулся плащ мужчины. Не придя толком в себя, я оторвала голову от земли, с прищуром обозревая… Ебучее поле? Минсок обнаружился в нескольких метрах от меня, настороженно осматриваясь вокруг. Сев на жопу ровно, я осторожно растёрла харю, размяв переносицу, в которую впились очки, и увидела, что вокруг нас было только колыхающееся на ветру поле. Высокое, серовато-зелёное под пасмурным тяжёлым небом, разбавленное пушистыми белыми кисточками какой-то травы. Без пахучей поросли, без колючек и острых метёлок. Лишённое разнообразия и казавшееся неестественно пустым поле. Ебануться. Я поднялась на ноги, неверяще оглядываясь. Далеко-далеко высились скучковавшиеся берёзы. Всего несколько характерных узнаваемых деревец. И пустота на многие километры. А-ху-еть. — Мира… Это что такое? Напряжённый голос Минсока заставил меня вздрогнуть. Словно чужой, колкий ледяной взгляд вынуждал ёжиться, сгибаться под тяжестью, стремиться стать мельче атома и растворяться в небытие. Полыхнула из солнечного сплетения сила воли, я расправила плечи: — Без малейшего понятия… Где мы? — Это я у тебя спросить хотел. Где мы? Куда ты нас затянула? Что-то было не так. С мужчиной не так. Я отчётливо понимала, что он больше не тот, кто проявит ко мне участие, потреплет по волосам и улыбнётся, назвав проблемным ребёнком. Он нападёт, когда я отвечу неправильно. И не будет испытывать жалости. В руках болезненно не хватало меча. Я бессильно сжимала кулаки, наблюдая, как с земли красноречиво поднимается чужой шест. — Это подпространство. Активировать Национальное сокровище не под силу каждому прохожему. Я хочу знать, кто ты, Ю Мира. Я не причиню тебе вреда. Чужие руки, незаметно меняющие положение для удобства в атаке, говорили об обратном. Паники не было. Была злость. Меня обманули. Я не успела узнать цели, но вижу, что была лишь объектом. Холод стальных глаз пронизывал до костей, в нём не было и намёка на утреннее приятие. Интересно, он всегда был таким, это я себя обманывала? Всё это время я смотрела на мужчину через розовую призму наивности? — Я не понимаю, о чём Вы. Я Ю Мира, двадцать пятая наследница пути меча Волганг. И я хочу знать, Вы были со мной хоть когда-то честны? Не врите. Мои руки больше не сжимались в бессилии, ногти не впивались в кожу. Я не отрывала взгляда от фигуры напротив, но ощущала, как чужая невидимая рука вложила в ладонь родной боккен. Он тяжелел под гнётом эмоций, казалось, разделял моё негодование и печаль. И незаметно ободрял: я с тобой, ты всё сделаешь правильно. — Я диверсант на дне. Ты — моё прикрытие. После того, как они меня вычислили… По глазам видела, Минсок не хотел говорить то, что говорил. Словно слова сами ложились на его язык и звучали против воли. Удивившись, я опустила меч, наблюдая за растерянным мужчиной, который попытался закрыть собственный рот рукой. Безрезультатно. -… Я должен был отойти в тень, а раз представился случай, то как-то отплатить тебе за помощь. Такой простачке было достаточно пары советов от мечников и небольшого приключения в музее. Я не ожидал, что сработает Национальное сокровище, это похоже на ловушку Нокс. Ты приманка для меня. Я готов умереть, но не под пыткой… С расширившимися глазами я увидела, как Минсок обречённо втыкает шест в землю и достаёт из рукава нож. Липкий ужас охватил сознание. Он не желал давать кому-либо шанс помешать самоубийству, действуя стремительно. Все вопросы и сомнения вымело из головы. — Стоп! Вскинутая рука указывала прямо на замершего мужчину. Он в шоке смотрел на меня, словно пригвождённый к месту. Несколько алых капель скатилось ему за воротник. Я осела на землю, тяжело дыша в попытке осознания произошедшего. В голове кроме матов было целое ничего. Сняв очки и протерев глаза, выдохнула раз на дцатый и подняла повлажневшие глаза на мужчину, продолжавшего стоять в неестественной позе. Печально окинув его взглядом, я опустила глаза обратно в землю и взвыла. — Да какие, к дьяволу, Нокс?! Какая приманка? Я вообще ничего не понимаю! Ни как оказалась здесь, ни что Вы творите! Что б вас черти драли, о чём Вы думали, собираясь вскрыть себе горло на глазах у ребёнка?! — Я… — Молчите, ради всего святого! Я только примирилась с трупами, а Вы добить меня решили?! Я же фактически убийцей едва не стала, если бы Вы здесь подохли! Я не умею шить горло, чтоб вас!!! Поорав в истерике, даже не запомнив особо, что именно орала, я выяснила, что на Минсока воздействуют прямые команды. Против его воли, но я заставила его сесть, злобно озвучив нереализованное, зато очень острое желание заставить закинуть ногу за голову. Насладилась святым ужасом в серых глазах, удовлетворилась и внятно пояснила свою позицию. Показав добрые намерения, смело села ближе и пообещала не приказывать, если не будет угрозы жизни. Красноречиво лежащий на коленях боккен также отваживал от мыслей не в том направлении. Смятённый, Минсок собрался с мыслями, вздохнул и прямо сказал, что раз фактически всё выложил, расскажет о конкретике. Действительно, мужчина являлся диверсантом некой Ассоциации бездомных. На уточняющий вопрос — одним из. Лет шесть-семь назад его раскрыла в своих рядах некая церковь адвентистов Даниеля, на деле же экстремистская секта Нокс, верившая в «вознесение» и скорый приход конца света. Он едва ушёл, а там я в пустующий дом наведалась. Помогла. Его забрал Глава, велев лечиться и не отсвечивать. Ну, он и лечился, благополучно лежал на дне несколько лет. А потом подмогнул кому-то из товарищей под прикрытием, приняв на себя удар и не дав тому раскрыться. Снова схватка, успел уйти до явления серьёзных соперников, а тут опять я. Божий одуванчик, который смотрит на мир широко раскрытыми овечьими глазами и ведёт себя естественно до неестественности. На проверку — ничего подозрительного, и мужчина расслабился, в действительности решив отплатить добром на добро. Я проявляла интерес к искусству и истории, восторг от халявного прохода в галерею Хоам подтвердил идею простой прогулки. Неожиданное её завершение и вытянуло всю подозрительность. А осознание того, что делают с диверсантами, позволило не медлить с решительностью. Я физически ощущала, как у меня оквадратилась голова. На осторожный вопрос, что с ним сделают за всё сказанное здесь, прозвучал лаконичный ответ. Не мудрено, что он мне не понравился. Мужчина неожиданно тепло улыбался, искренне посмеивался и называл неваляшкой, не рискуя трепать по волосам. Хотя установка «не врать» не отменялась… Из серии вопросов я узнала, что дать приказ на дальнейшее житие, долгое ли, короткое, может только Глава. Мою идею остаться жить во чистом поле резко отвергли. Другую, о разговоре с самим Главой, посчитали плохой шуткой. Но я очень не хотела, чтобы этот засранец умирал. Задела мысль, что он ещё нужен. Брошенный взгляд говорил, что мне как раз не хватает груши для битья. Вместе с тем, и его утрата для меня не критична. Я так ощущала… Помассировав голову, от «счастья» едва не вырвав себе волосы, подняла взгляд к тяжёлому низкому небу и перевела на мужчину. Он вихлял, как мог, чтобы не отвечать развернуто, но суть я уловила и общее представление о картине заимела. Какое удобное подпространство, какой удачный приказ! Я поседею такими темпами, не дожив до двадцати. Я вывела ходячую головную боль на диалог вопросом его дальнейшей судьбы. А поскольку он не мог мне врать, то хотя и морщился, а выдавливал, почему нельзя поступить так, как я хочу. В конце концов пришли к выводу, что покаяния Главе не избежать, такова клятва, долг, честь и прочая. Но — Минсок может спровоцировать чужой поход до меня, а там я могу попытаться выкупить чужую жизнь. Звучит дико для нашего современного мира, у меня волосы на загривке вставали дыбом от осознания возможности рынка человеческих душ. Что ещё хуже — этот рынок имел право до меня даже не дойти, если Глава решит не морочить себе голову и провести казнь на месте. В моих руках прямо сейчас человеческая жизнь. Жизнь, которой плевать на своё законное право на существование. Буду ли я палачом, если отпущу его? Если он умрёт? Я не знаю, сколько мы пробыли в чёртовом поле. Настроение Минсока не менялось, его уверенность также не колебалась. А я просто устала. Как бы ни было полезно это подпространство, толку с него, если снаружи жизнь идёт своим чередом и приказы, отданные здесь, далеко не факт, что будут работать там. В любом случае, сделанного не изменишь, а держать на пустой земле человека без еды и воды — просто свинство. Уныло поднявшись на ноги, под добрым чужим взглядом последовала инструкции и представила дверь. Вот я её открываю и… Мы с Минсоком оказываемся в павильоне галереи. Чайника на постаменте не было. Мою руку шустро отцепили с чужого рукава, перехватили поудачней и утянули… Куда-то. Какими-то поворотами, закоулками и ходами мы выбрались с территории галереи и подворотням вернулись к отелю. Хоам гудел, как растревоженный улей, из-за исчезновения Национального сокровища. Я уже начала опасаться за себя, как бы не навестили люди в форме, но Минсок сказал не морочить голову и вести себя спокойно. Мне, мол, помогут. Подозрительности и опаски это во мне не убавило. Через дорогу от отеля мы остановились, прощаясь. Минсок вёл себя так, словно видит в последний раз. Таки потрепав меня по волосам, он сказал: — Прощай, проблемный ребёнок. — Вы от меня так просто не отвяжитесь. До свидания. Мы развернулись в разные стороны. Ёнпак и мальчишки вернутся через пару часов, как оказалось, в чайнике мы просидели не мало. В номер я прошла спокойно, коротая одиночество за мыслями о злоебучем дне. А через несколько дней на пороге моего с дядей дома оказалось два человека. Дверь я открыла лишь потому, что узнала Минсока. А второй… — Здравствуй. Проблемный ребёнок?.. Меня зовут Со Халян, я Глава Ассоциации бездомных. Позволишь напиться… Чаем в добром доме?