Царь. Просто Царь

Прочухалась я раньше мужика — где-то в середине дня. И первым делом полезла его проверять. Легче-то ему вроде стало, даже пасть разжал и прочие мышцы расслабил, но… Лихорадило бедолагу нещадно. Вытащив из шкафа футон, расстелила и примерилась к телу. Подоткнув край матраса под мужика, затянула пупок и не с первого раза перевалила кабана, накинув поверх одеяло и развалившись под боком. Да я рожу такими темпами, чесслово! Уф, я аж прочувствовала, как у меня, оказывается, все болит! Полежав и выматерившись, переползла на карачки, дотянулась до аптечки и отрыла антибиотики. Интерес вызвало то, что некоторых, биотиков, то бишь, я не опознала. Но списала все на корейских производителей и подобрала по фармакодинамике наиболее знакомые. Оглянувшись на мужика, вздохнула, открыла шприц-десятку и набрала в него воды на кухне, а вернувшись и присев у футона, задумалась. Зачем-то поправила съехавшую подушку и налипшие на чужой влажный лоб волосы, заодно сверила температуру со своей. Встряхнулась, осознав, что ненадолго выпала, и придержала мужику голову, пока закладывала на корень языка таблетку и заливала водой, заставляя проглотить. То, что часть воды попала не в то горло, меня не смутило. Я заменила воду в тазике и замочила испорченные полотенца — машинки не было, а вручную кровь — по опыту знаю — так просто не отстираешь. Зашла на кухню, залезла в небольшой, с тумбочку, древний холодильник. Ожидаемо разморожен, и никакого льда я не обнаружила. Пришлось мужику довольствоваться компрессами из простых полотенец, смоченных в прохладной воде, но он не возникал. Снова вернувшись на кухню, отмыла инструментарий, разложила сушиться и полезла по шкафам. Все осталось как раньше: добротные деревянные тары, почти на половину заполненные крупами, медом, солью и специями. В отдельном шкафу — подъеденная гора консервов, а ещё в одном — разносолы. Отец не очень жаловал походы в город и предпочитал потихоньку пополнять запасы по мере их трат, а уж о том, чтобы отпустить туда дочь, и речи не шло. Ребенок принимал за данность все выверты единственного родителя и закономерно потерялся, когда тот слег. А начавший бредить, он облегчению патовой ситуации не способствовал. И ребенок дотянул до того, что спасти человека оказалось невозможно. А дальше — хлеще. Впервые настолько тесное взаимодействие с социумом, монолог о смутном будущем от (не)доброго, но честного нотариуса, помещение в детский дом в ближайшем крупном городе, соответственно, недолгое путешествие по железной дороге… И снова нотариус на пороге детдома, указывающий на потерянного небритого мужика рядом с собой. Тогда-то ребенку и сказали, что у отца нашелся родной брат, который принимает опеку и забирает к себе аж в Сеул. Опять железная дорога, все имущество девочки — одежда, в которой ее забрали из отчего дома, и боккен. Тело отца увезли в столицу, где и похоронили после. А дальше — походы к психологу. Ребенок отчаянно ищет поддержки и понимания, раскрывает свой страх перед будущим, психолог советует реализовать скрытый потенциал в условиях столицы и найти друга в опекуне… Смаргиваю, поняв, что опять залипла в пространстве. В этот раз — надолго. В глаза будто песка насыпали, и я поспешила их закрыть и помассировать. Надо что-то приготовить. Если уж я жрать хочу, как не в себя, то болезный точно мамонта прикончит. Опомнившись, метнулась к мужику сменить компресс. На лбу нагрелся, как на печке, а на кистях еще мог бы полежать, но я не стала страдать фигней и обновила все. Вернувшись опять на кухню, недолго думая затопила печку, как завещало детство у бабушки в бараке, поставила воду на рис и отдельную тару на отвар. Рис посолила и пошла набирать по шкафам горькую траву, как завещал уже знахарь. Решив не мучиться, ссыпала поровну имбирь, красный и черный перец. Залью, дам настояться, и можно идти травить человека. Помимо того, набрала и для себя: листья мяты, мелиссы, цветки василька и одуванчика. В отдельную плошку, пока в памяти, отколупала меда и поставила расходиться на водяную баню. Живот недвусмысленно заурчал. Сунув в рот кусок сладости, помешала рис и пошла стирать полотенца. Опять вспомнив о мужике, в панике метнулась сменить компресс, проверила рис и мед — последний почти растопился. Во избежание его закипания сняла вместе с бурлящей водой. Залив отвар мужику и себе, вернулась к полотенцам. Фигачить их хозяйственным мылом в жесткой холодной воде — сомнительное удовольствие, но полотенца было жалко, все-таки свое. По итогу я их отстирать-то отстирала, но снова озадачилась. На этот раз поиском бельевой веревки. Когда мужика перестало лихорадить и он прочухался, я медитировала на краю зала с чашкой отвара в руках, наслаждаясь видом на сад. Рядом со мной стояла пустая чеплаха, некогда полная риса и спаржи с тонко резаной морковью. Я наслаждалась сытостью и единением с природой. Но оттягивать и дальше мойку окровавленного пола было уже некуда, и в душе я на самом деле обливалась слезами, но упорно тянула до последнего. То, что мужик пришел в себя, я поняла по стону и, подорвавшись кабанчиком, преданно заглянула в глаза — где болит? — Пить… Протянув руку к изголовью, взяла стакан простой теплой воды и помогла приподняться. Судя по тому, как мужика перекосило, действие обезбола закончилось. Ну, дротаверин я набирала на глаз, учитывая максимальную суточную дозировку и кратность введения. Если поставлю ему в той же дозе сейчас, следующая будет только завтра, а ночь пережить тоже как-то надо… Мужик закашлялся и попытался расслабить сведенные судорогой мышцы. Бля-я-я. — Я поставлю вам обезболивающее, должно стать полегче. Потерпите немного, я сейчас. Жопой чую, ночка будет что надо. Но всандалила и так болючий укол в мышцу бедра, обновила компресс, обтерла пропотевшее лицо и, подумав, перетащила свой напиток поближе. Через некоторое время мужику стало полегче и он заинтересовался тем, что я там с таким удовольствием попиваю. Заметив заинтересованный взгляд, когда оборачивалась проверить состояние, потянулась за отваром персонально для этого экземпляра. Добавила меда, чтобы не так противно было пить, и поднесла прямо к сомкнутым губам под недоверчивым взглядом. Вздохнув, пояснила, на кой ему эта бурда, и добавила, что хрень и мертвого, меня саму в смысле, поднимала. Ну, знать, что отпаивал отец свою дочь в этом доме, ему не обязательно, а я и не соврала по сути. Мужик пить упрямо отказывался. И хотя я его понимала — сама бы и на пушечный выстрел по доброй воле к пойлу не подошла, — но закатила глаза и демонстративно сделала небольшой глоток. Настойка успела подостыть и не обжигала чувствительные рецепторы, зато с этим прекрасно справлялась горечь. Закаменев лицом, стараясь, чтобы не скукожило окончательно, упрямо подставила к чужим губам чертову кружку. Мужик поискал что-то на моей еще больше закаменевшей морде, задумчиво скосил глаза на кружку и приоткрыл рот. Аллилуйя! Шустро пристроившись у его головы, приподняв и ненавязчиво зафиксировав, чтобы не сбежал ненароком, почти насильно выпоила всю кружку. Бедолагу аж перетряхнуло от невообразимой многогранности вкуса, но я была лишена сочувствия — на кухне своего часа ждала еще почти полная недокастрюля. И хлебать ему эту дрянь весь остаток дня, пока в сознании. Милостиво дав прийти в себя, притащила чеплашку риса — вот против него он точно ничего не имел. И с удовольствием бы прикончил, слушайся тело команд мозга. Сжалившись повторно, накормила болезного и оставила в покое, обновив себе отвар и усевшись обратно на край зала. Вид оттуда меня чертовски притягивал и умиротворял. А еще интересовал, потому что я в ботанике не разбиралась от слова совсем, тогда как ребенок мог отличить кусты магнолий от камелий и распознать в желтом пятне кустарники форзиций. Фоном ненавязчиво всплывали не-мои воспоминания, как сезон за сезоном сменяли друг друга рапс, тюльпаны, маки с васильками и гибискус, которому вообще отводилось отдельное место как на территории додзё, так и в восточной культуре. Через какое-то время мужчина зашебуршал позади — как оказалось, пытался безболезненно поменять положение затекшего тела. Полежал немного и снова забылся. В течение дня ему значительно полегчало, и я поднимала его еще два раза, чтобы накормить и напоить, отмечая положительную динамику, но ближе к ночи он прочухался сам. Я материлась себе под нос, оттирая пол с концентрированной перекисью и хлоркой, и даже не заметила бы, что болезный в сознанке, если б не прорвавшийся сквозь зубы стон. У него ожидаемо снова поднялась температура и скакнуло давление, но что хуже — после обезбола легче практически не стало. И я всю ебучую ночь провозилась с ним, силясь облегчить страдания. Засыпала под боком, подрывалась из-за холода и стонов и снова впадала в дрему. Под утро я чувствовала, что во мне не осталось ни капли сил. Тазик с нагревшейся водой ощущался пятитонным, не меньше, и даже прохладная водичка в лицо не помогала освежиться. Меня конкретно рубило, и я завалилась на уголок одеяла, когда край горизонта едва-едва начал рыжеть. В полусне ощутилось движение. Пьяный мозг вообразил море и волны, а потом меня шарахнуло о прибрежные камни и тут же укрыло теплой шапкой пены. Я вздрогнула, пытаясь очнуться, но мозг посчитал, что недостаточно отдохнул, и утянул обратно в бессознательное. Далеким фоном шумели птицы, зелень, растущая у берегов, сквозь тень на глазах силилось пробиться солнце. Какие-то туристы переговаривались вдалеке, мешая спокойно отдыхать в теплых объятиях теперь уже золотого песка. Но мне было тепло и хорошо и особенно спокойно стало, когда руки ощутили родной боккен. Постепенно я расслабилась и позволила себе насладиться этим состоянием. Пока не пробилась здравая мысль: «Какого хера?» Распахнув круглые глаза, уставилась в одеяло. Оно укрывало меня полностью. Мужика под боком нет, футон пуст. В руках действительно меч, который я держала при себе все время, но не брала в руки. Где-то неподалеку знакомо хрипел уже бодрый недо-мертвяк, и ему вторил чей-то ворчливый голос. Судя по интонации, матерно. В одну секунду голоса смолкли. Я в напряжении заставила себя выждать несколько минут и только тогда предприняла попытку выпутаться из одеяла. Укутало меня знатно. Или, судя по свежести комплекта и отсутствию следов крови, грязи и пота, укутали?.. Зашевелившись активнее, выбралась и ослепла — солнце светило необычайно ярко и метко. А вокруг — никого. И только недостаток дротаверина и шприцов в аптечке говорил о том, что здесь кто-то был. Я даже прошлась по всей территории дома и сада. Действительно, исчез. А вместе с ним и мой спальный комплект. Вот ведь сука, а… Хотя, с другой стороны, я понятия не имела, как отстирать футон. Исчез и мусор, оставшийся после обработок, а это тампоны и перевязочные пакеты, пустые ампулы, шприцы с упаковками и шелковые нитки, хвосты которых я срезала после стягивания кожи. Удобно, что мусор исчез вообще весь и мне не понадобится в ближайшее время ломать голову над утилизацией бытовых и не очень отходов. Однако неприятный осадок от всего остался. Я уверила себя, что все к лучшему, и меланхолично заварила успокаивающий сбор, уже привычно усевшись на край зала. Я старалась отвлечься на что-то приятное и оглядывалась. Пожалуй, меня радовала чистота пола, я по праву гордилась собой. Свежие полотенца на веревке тоже услаждали взгляд. Надо будет снять. Какая я все-таки молодец и как же хорошо жить. В главную дверь кто-то вломился, и буквально через секунду я лицезрела запыхавшегося, всклоченного, со следами дикой усталости и решительности на лице мужчину. Дядя. Сглотнув, против воли вцепилась в чашку, второй рукой взявшись за меч. Мужчина шумно выдохнул и неожиданно осел на пол. — Нашел… Он прикрыл лицо руками, скрывая секундную слабость, и я физически ощутила его облегчение. Мозг резко проснулся, начав в панике метать всевозможные сценарии событий и мои собственные действия. Дядя поднял взгляд и улыбнулся: — Как я рад, что ты в порядке. Мозг клинануло на очередной фантазии того, как на меня орут и избивают, пардон, отвешивают дисциплинарных пиздюлей. Я недоумевающе нахмурилась, мой мир только что сломался. Он что, не собирается меня отчитывать за недопустимое поведение, своевольный побег и путешествие зайцем через половину Кореи? А как же все эти азиатские закидоны с почитанием старших, смирением и скромностью? Дядя удивил меня еще больше. Он собрал себя с пола и под моим полным подозрений и напряжения взглядом уселся, как и я, на краю зала, оставляя между нами хорошее такое расстояние. Попытку уважить чужое личное пространство я оценила, поудобнее перехватив меч. Так, на всякий случай. Но мужчина выдохнул, окидывая сияющими глазами запущенный сад, и снова взглянул на меня. А интересный у него цвет радужки — шоколадный, насыщенный. Необычный. — Здесь очень красиво. Стоило того, чтобы вернуться, не так ли? Я промолчала. И он продолжил монолог, будто хотел выговориться, озвучить то, что давно давило на плечи неподъемным грузом, и я не могла его оборвать. Не имела права. Не в силах была позволить себе перебить исповедь каявшегося, хотя набожной никогда не была. — Я любил это место. Мне оно часто снилось по ночам, когда я уже жил в Сеуле. Вернуться тянуло неимоверно. Руки зудели от того, что не мог прикоснуться к родовому искусству. Сам себе запретил, а потом свыкся. Но этот лес… По нему мы с твоим отцом бегали мальчишками только так. А вон тот фонарь видишь? С отколотой крышей? Это моих рук дело. Дядя рассмеялся, а я прищурилась, силясь разглядеть тот самый фонарь. И правда, вон он… — Мне было легко уходить, но сложно не повернуть обратно. Сейчас все иначе — я всей душой надеялся, что ты не здесь. Странное тут место, что ни говори. Я перевела на него пустой взгляд, не мешая говорить. Мне нередко исповедовались, и я не единожды запрещала себе примерять услышанное на себя. Собственное психологическое здоровье дороже, я лучше буду отстраненной, чем участливой. По крайней мере, здесь и сейчас. — Мы с твоим отцом редко ладили. Вечно соревновались за первенство в чужих глазах. Не хотели ударить в грязь лицом перед остальными. Чудны́е были, балбесы. А потом я не выдержал. Сбежал. Я поймала намек в косом взгляде и нахмурилась, отводя свой в сад. Вот и упреки завуалированные пошли… — Было сложно. Кому нужен мальчишка без роду и племени? Помогли те, от кого не ждал. Бездомных в Сеуле много, они и подсобили через знакомых. Я закончил школу, обучился профессии и сейчас спокойно зарабатываю на жизнь в «Дайсунг-электроник». Как ты видела, даже дом содержать хватает. Мужчина весело усмехнулся и как-то слишком хитро́ скосил опять взгляд, заставив напрячься, и тут же отвел. — Скучно, правда. Ну, тут уж ничего не поделаешь. Признаться честно, я тосковал по этому месту. И буду счастлив, если его частичка составит мне компанию в моем одиночестве. Возможно, когда-нибудь мне даже удастся его разнообразить. Я сама почти начала косить глазами от такой банальности. Мужчина спрыгнул на землю и подошел к разросшемуся кустарнику, огладив яркие желтые лепестки множества соцветий. Зависнув, я замерла в ожидании, что же еще провернет этот странный взрослый. А он зашел за угол и через минуту вернулся с лопатой и холщовым мешочком. Под моим офигевшим взглядом он откопал гигантские корни, отделил крепкий молодой побег и вместе с землей погрузил в мешочек, тщательно перевязав горловину бечевкой. Куст прикопали обратно, заботливо утрамбовав взрытую почву. И все это время я думала. Дядька умный, я не дура, а о племяшке своей он мнения хорошего, потому и дал это время на осмысление. Я напрягла все извилины, тщась решить, как поступить. С одной стороны, мне было неебически страшно. И страх этот никуда не делся спустя время. Притупился, забылся, но ярко всколыхнулся, когда на горизонте замаячила ответственность. Я не могла осознать себя, принять, банально назвать ребенка — телом, в которое оказалась закинута. Сколько похоти было в одной такой формулировке… Омерзительно, противно. И от самой себя тоже. Потому что «заняла место». Как в общественном транспорте, фу. И додзё как ничто иное подходило, чтобы успокоить нервическую натуру и найти себя. Одно зависание на месте с не-моими воспоминаниями стоило отдельной психологической помощи… С другой стороны стояла уже иная сторона философии — философия выживания. Человек — тварь приспособляемая и в случае нужды с легкостью отринет нормы морали. Чтобы выжить. А современный мир мегаполиса мне был ближе тихого угла деревушки предгорья. Просто потому, что правила жизни там мне были знакомы. Но опять же, все упиралось в культуру и менталитет, чуждые мне. Чужого человека, который должен будет меня содержать до поры до времени и который обязательно поймет, что со мной «что-то не так». Национальность не так, блин! Мозг скрипел, я искусала и ободрала все губы, пальцы измяли гладкий меч, а глаза всё метались в смятении. Я чувствовала небывалую ответственность, которая последует за принятием любого решения. И привычно сбежать, уклониться, сгладить углы уже не получится. Тут или — или. Блядь… — Я… В горле запершило так, что голос сорвался, и я поспешно захлопнула пасть. Но дядя уже услышал и заинтересованно обернулся, тем не менее продолжая наглаживать кору высоченной сливы. — Я бы хотела посмотреть Сеул еще раз… Если вы не против приютить меня у себя… Было жутко неловко доставлять ему неудобство одним своим присутствием, но я увидела, как у мужчины загорелись глаза и во всем облике появились радость и облегчение. Он широко улыбнулся и кивнул, показывая, что не имеет ничего против. В итоге в додзё мы провели весь оставшийся день и ночь, отправившись обратно в столицу следующим утром. Я стала чувствовать себя немного свободнее, увидев, что от меня ничего не требовали и глазами не косили. Мужчина же получал явное удовольствие от нахождения на этакой родине. И много говорил. Рассказывал о додзё, попутно и о «Лунном свете». О собственном детстве. Я же старалась помалкивать, чтобы не опростоволоситься, и была вся внимание. Но кое-что не давало мне покоя, и улучив момент, я спросила: — Как вы нашли меня? Мужчина посмотрел косо, заставив смутиться. Вот и прокололась, Варвара, блин, любопытная! Но дядя неожиданно хлопнул себя по лбу и расслабился. — Точно, прости, я забыл, что ты еще не так много знаешь о столице. В Сеуле много камер, почти на каждом углу. Когда ты пропала, а я не справился своими силами, подключилась полиция. Мы запросили записи с камер наружного наблюдения, так и отследили твой путь. Ну охуеть теперь. Я похлопала круглыми глазами и кивнула, показывая, что осознала и услышала. Вот же бля… И что, теперь никакой личной жизни? Нет, серьезно? Вот бляха, придется и на улицах осторожной быть, чтобы не вызывать лишние вопросы у стражей порядка. И хотя мое офигевание от осознания размеров задницы, в которой я оказалась, на нет так и не сошло, но некоторое смирение появилось. Ну как «некоторое»… Хотелось опустить руки — до того щемило сердце от одной мысли, что мне теперь здесь жить. Отвлекал, как ни странно, дядя. Ю Декчун, тащивший кулек с моими вещами и несчастный росток в мешке, заметил, что меня больше интересовал вид за окном, чем столица, и рассказывал байки о горе Чирисан. Во мне горело смутное ощущение дежавю, и слушать о горе было вдвойне интересно. А потом пейзаж сменился городскими видами, и мой живой интерес поутих, обратившись расчетливостью — мне нужно было знать уровень развития инфраструктуры, чтобы ориентироваться в мире. И, черт возьми, определенные вопросы у меня возникали. Если брать в расчет максимально продвинутые урбанистические города, которые я знала по различным источникам дома, здешние, похоже, сделали хороший скачок вперед. Для меня отдельным показателем было состояние мелких населенных пунктов, пролетающих мимо поезда. У них были не только вышки странной формы, отдаленно напоминающей конус, но и хорошие дороги и крепкие здания. В один момент, оказавшись на холме, я разглядела в низине, что на вершине вышки-конуса располагались солнечные батареи, и дополнительно задумалась. Стала вспоминать тот городок, в котором располагалось додзё. А потом намеренно искать признаки запустения. И ни-че-го. В глубокой задумчивости я доехала до Сеула, в легкой прострации вышла следом за дядей, стараясь пристроиться куда-нибудь ему под бок, и более трезвым взглядом окинула округу. Дом дяди был в не самом презентабельном районе, это было очевидно по некоторому запустению улиц, удручающих общей серостью. Серые высотки, частные дома, серые заборы и дворы, серые кадки с засохшими растениями, пыльный асфальт и полные мусорные баки… Действительно, удручающе. И людей-то не сказать чтобы много. Местные, одетые по-домашнему раздолбайски, прогуливающиеся до магазина или с друзьями-приятелями. Зайти на территорию дома дяди можно было свободно — ни хилой калитки, ни кованых ворот не было, лишь монолитная бетонная ограда метра в полтора отделяла от соседей. Дом был с электронным замком, и мне даже показали шифр, видимо, посчитав, что я стала более сознательной по сравнению с первым своим приездом. По прозвучавшей просьбе я повторила цифры и услышала «молодец», постаравшись на это скосить не столь уничижающий взгляд, как хотелось. Мы оставили вещи в доме и опять вышли на улицу. Сажать бедную форзицию. Хрен знает, приживется ли вообще в городском грунте-то? Двор у дома не впечатлял. Он был захламлен всякими стройматериалами, инструментарием и каким-то вот-прям-жизненно-нужным мусором. Я опознала даже многочисленные запчасти от различной электроники, поинтересовавшись, на кой дяде все это. Ответом послужило лаконичное «надо». Ну-ну, каждому мужчине нужен свой гараж, знакомая песня про первые пятьдесят лет детства. Да только где несчастный росток сажать в таком-то беспорядке? Упадут доски какие, и поминай потом. Дядя через несколько минут разродился речью о том, что после ремонта дома остались и бетон, и дерево, которые он думал пустить на какую-нибудь хозяйственную пристройку, да никак руки не дойдут. И пока он ворочал мусор, вычищая место у ограды, я вызнала, что дом ему повезло приобрести почти задарма, но в крайне плачевном состоянии. Ремонтировал долго, даже местами коллеги помогали рабсилой, но результат того стоил — собственный холостяцкий угол. Дядя неловко хохотнул, поправившись, что уже не холостяцкий, и я улыбнулась. Общими усилиями откопался мешок с песком, почвой и перегноем. Я все не прекращала удивляться содержимому этого «склада», и выразительно хмыкнула, когда через минуту увидела сияющего дядю с ведром дробленых кирпичей и золы. Даже знать не хотелось, откуда, как и зачем, но скрывать удовольствие от процесса я даже и не думала. Мне вручили лопату и, ловко орудуя второй такой же, принялись копать яму. Я пыхтела, пыталась приноровиться к тяжеленному как никогда, падла, инструментарию, пока дядя бодро завершал общее дело, и остро ощущала себя никчемной. Но мужчина сказал «хорошая работа», и на душе стало неожиданно приятно и легко. Мне доверили уложить кирпич на дренаж и помогли присыпать песком. Потом дядя освободил росток и расправил корни, вручив его мне, чтобы придерживала, пока сам он засыпает его приготовленной почвенной смесью. Утрамбовывали уже вместе и вместе же набирали воду для полива. Счастливо отряхивая руки после, мы стояли рядом и любовались на такое яркое пятно на сером фоне ограды. Невозможно желтые лепестки редких маленьких цветков контрастировали, и было это… прекрасно.