***
После церемонии супруги Джиген, весьма взволнованные, вернулись домой, и мистер Джиген прямиком отправился к Саше. Но подходя к закрытой двери, он услышал тихие всхлипывания, прерываемые словами: — Что же я наделала… что натворила… — Солнышко? — Дайсуке, крайне встревоженный открыл дверь и подошел к сидящей за столом юной химере, которая положила лицо на руки и еще не переоделась из пижамы в домашнюю одежду. Плечи её мелко подрагивали, а белокурые волосы рассыпались по столешнице. — Лисенок? — позвал её отчим. Стоило дочери поднять голову, как стрелок едва сумел сдержать крик: по иссиня-бледному Сашиному лицу катились вниз кровавые капли. Прямо из глаз. — Боже мой! Что случилось?! Ты ударилась?! — Потому что… мне так больно, папа, — еле слышно просипела Саша, — я не смогла ему помочь… я пыталась, звонила, писала ему… но ничего не вышло…не сделала его счастливым… Боже, как мне больно!.. — Крошка моя, — Джиген присел рядом с ней, — не надо так убиваться… Ты не виновата… — Что с ним теперь будет?.. Я так боюсь за него… — прорыдала дочь, — это все я… я… я монстр… я умереть хочу! Отчим привлек её к себе, прижал и принялся гладить, и немного баюкать, чтобы прекратить эту истерику. Окровавленное лицо Саши внезапно исказила такая болезненная гримаса, словно ее пронзили насквозь. — Тебе больно, да? — стрелок перепугался пуще прежнего. — Я… я не хочу отпускать, — химера обвила отчима трясущимися руками, — я НЕ МОГУ!!! — и вот она зарыдала взахлёб. — Не отпускай, но… — Я не чувствовала этого уже так много, — задыхалась и давилась кровавыми слезами страдалица, — с… с 12 лет… Это всегда… спасало меня… каждый раз… когда мне было… страшно или грустно… Но у меня это отняли… вырвали прямо из сердца… Той колыбели… захлопнулась дверь… — Извини, — к серым глазам Джигена подступила влага, — я… не был с тобой рядом, когда тебе было больно… — Оно снова исчезнет, я чувствую… всегда исчезало, как сквозь пальцы… Неужели снова так случится?! Я не хочу! — рыдания химеры дошли до судорожных спазмов. — Твое чувство не исчезнет…***
А в это время, пока Дайсуке пытался успокоить плачущую дочь, заявился Макс со всем своим немудреным скарбом. — Сынок! — воскликнула Эмма, увидев его, — мы ждали тебя к вечеру. — Начальство сказало, что сегодня обойдется без меня, — улыбнулся Макс, — вот я и приехал. — Придется тебя в мансарду селить, свободных комнат нет, — развела руками химера, — под крышу. Там прекрасная комната. — Эх, мама, знала бы ты по каким я дырам скитался, — Макс вздохнул, — так что не беспокойся, проблем не создам и буду жить в мансарде. — Хорошо, сынок, пойдем, я тебя провожу. И вот, пока Саша рыдала у отчима в объятьях, Эмма проводила новоиспеченного сына в мансарду и оставила его там, чтобы он разложился.***
Саша наконец подняла залитое кровью лицо. Слезинки уже становились прозрачнее и чище, как им и положено. — Это всё правда, — она дотронулась до мокрого лица Дайсуке обеими руками, — это действительно ты, теперь я вижу. Настоящий ты. Ты не ушел навсегда, ты вернулся. Не остался совсем один там, в могиле. Это ведь ты оберегал нас все те годы, пока снова не вернулся к нам? Потому что всегда был в моем сердце… И мистер Джиген теперь хранит в себе твою душу? Пожалуйста, скажи, что это правда ты, папа! — Да, это я, — Дайсуке теперь мог это сказать с уверенностью, ибо он уже по факту был её отцом, но его до сих пор грызли сомнения, что его поведение не совсем правильное. — Не исчезай больше, прошу, — Саша вновь вжалась лицом ему в грудь, видимо, будучи не в силах остановить сплошной солёный поток, — не уходи обратно в холодную могилу! Я не хочу снова с тобой расстаться! Я не хочу, не хочу, НЕ ХОЧУ!!! — и это были вовсе не капризы. Это была мольба о помощи, любви и сострадании. — Я никуда не уйду, детка, я тебе это обещаю! — А м-м-можно б-будет… тебя обнять… хоть раз в неделю… или… или раз… в месяц?.. Я знаю, что мне нельзя, я не заслужила, но я… не могу больше… — Ты можешь меня обнимать, когда ты этого захочешь, Сашок, — ответил на это брюнет, — хоть четыреста раз на дню. Идиот! Кретин! Тысячу раз тебе было сказано — ОК-РУ-ЖИ ЕЁ ЛЮ-БОВЬ-Ю И ЗА-БО-ТОЙ! БУ-ДЬ-С-НЕЙ!!! А тебя, как магнитофон, заело — Мик, Мик, Мик, Мик, Мик, Мик… В чём проблема-то?! Глухой?! Тупой?! Ну ты даёшь, ты уже в который раз Гэндо Икари с Габриэлем Агрестом просто эпично уделал, ничего не скажешь! Знаешь, как беды с башкой-то лечить, или престижную психушку подыскивать будем, где стеночки помягче?! — Отъебись, внутренний голос. Я над собой работаю, — Джиген все еще держал всхлипывающую дочь в объятьях.***
— Ради Бога, простите, — Саша, уже умытая и относительно спокойная, сидела за кухонным столом, — я сама понять не могу, что это на меня такое нашло. Как игла в сердце… и приятно, и одновременно ужас как больно! — Не бойся, это у тебя нервный срыв был, — сказал Дайсуке, а Эмма его поддержала, — а Мику просто надо побыть одному, ты не сердись на него за это. А вечером приедет Макс. Прежде чем уйти к себе, Сашенька… подошла к отчиму, да так и встала перед ним, переминаясь с ноги на ногу. — Пообнимаемся? — М-можно? — тихонько пискнула Саша, чуть разведя руки в стороны. — Конечно, и не надо спрашивать разрешения. Ты моя дочка, а я — твой папа. — Просто… последний разочек на сегодня. Я так волнуюсь и ничего не могу с собой поделать… И я потом потерплю до следующего года, честно слово. Сейчас — и пока до следующего года всё… — Солнышко, — Дайсуке умиленно посмотрел на доченьку и крепко её обнял, — хочешь обниматься — обнимайся, не спрашивай разрешения. Хорошо?***
А тем временем. Мик вернулся на работу, но первый, кто его увидел, был его непосредственный начальник. — На тебе лица нет, — осуждающе покачал он головой, — отправляйся домой, и чтобы до завтрашнего утра я тебя в участке не видел. — Но, лейтенант… — попробовал возразить Мик. — Если что на горизонте возникнет, пошлем Роджера. Обвинения с него сняли, потому что в зале суда он умудрился обнаружить трех человек, в том числе и самого судью, которые проходили по прошлогоднему делу о педофилии. Лучше быть избитым, чем убитым. Вали уже. Вот так детектив оказался дома. А дома была Снежана. Она в белом платье и розовом в красное сердечко переднике (подарок любимого мужа на прошлый день Святого Валентина) жарила оладушки. — Мик? — серые глаза удивленно поднялись от сковородки к вошедшему, — что случилось? — Плохо всё, — глухо пробормотал тот, проходя в гостиную, — больно… — Умойся и приходи есть, любимый. — Ладно. А где Шарлотта? — У дяди Наруто, — звонким голосом откликнулась миссис Меллоун, — рассказывает верно о бабушке Эмме и дедушке Дайсуке, и о старшей необыкновенной сестренке. — Понятно, — отозвался мистер Меллоун из глубины гостиной. Минут через пятнадцать, освеженный горячим душем и переодевшись в вытянутые бриджи и майку неопределенного цвета, Мик появился на кухне и принялся есть оладьи с клубничным джемом. Некоторое время он ел молча. Снежана закончила стряпать и посмотрела на своего супруга. — Ты неважно выглядишь, — после нескольких минут разглядывания выдала девушка, — тебе больно… — Я сделал то, что велит мне сердце, — Мик откусил оладью, — но мне больно до такой степени, что я, верно, не выдержу и пойду в разнос… — Шшш, — Снежана обогнула стол и подошла к мужу, — расскажи мне. Мик обнял её за талию и уткнулся ей в живот; плечи у него внезапно затряслись. — Я не могу быть с ними. не могу… они могут пострадать от того, что я рядом, — забормотал Меллоун, — только так я могу спасти их от грядущих бед… но они не понимают… не хотят понимать это… — Тихо, — Снежана легонько освободилась из рук супруга и присела рядом; глаза Мика были сухими, но в них была такая черная тоска и боль, что миссис Меллоун поняла — пришло время для откровенного разговора, — поднимайся в спальню, — велела она ему, — прими еще душ, а я приготовлю тебе успокаивающее питьё на травах и подымусь тоже. И ты мне всё расскажешь. — Ты заметила, что среди героев нет ни единого счастливого человека, — начал Мик, лежа на кровати. Рядом с ним пристроилась супруга. — Ты прав. — Да. Я совершил обмен — теперь официально сын супругов Джиген — Макс Тански. Он будет искоренять меня из их сердец и душ. Но, спланировав всё это, я даже не представлял, какая бездна боли меня ждет. Понимаешь, я люблю их, но чтобы их счастье было настоящим и полным, я должен уйти из их жизни. Пропасть. Самоуничтожиться. Самоликвидироваться. Но они не хотят этого понимать. И не желают. При этом я чувствую скуку и раздражение от Эммы. Каждый день видеть морду человека, которому ты благодарен за спасение жизни дочери — это слишком. Да, они обе мне благодарны, но их благодарность… — Мик замолчал, всхлипнул, но продолжил, — искусственная. Когда-то она была настоящей, но потом раздражение убило её. Саша меня боится. Она некоторое время назад видела сон — я отчаянно стучался к ней в дверь, весь окровавленный, изувеченный, умирающий, умоляя свою названную сестру о помощи. Но она кричала мне по ту сторону двери, чтобы я уходил, исчез, не тревожил её, так как брата у неё нет и не может быть.*. Она уже тогда предчувствовала, неосознанно. Я — не её брат. Я — черный кот, приносящий лишь несчастья… — Ты несправедлив к себе, — промолвила Снежана, — ты подарил мне счастье… — А какой ценой оно нам далось? — У любви не названа цена…**Не правда ли? — И только жизнь одна, жизнь одна… — напел Мик, — но остальным я приношу лишь горе. — Нет. Дайсуке обрел счастье с милой Эммой. Макса усыновили… — Но Саше больно… И мне больно, — выпалил Меллоун, — я не могу быть с ними… Это может убить их. И Дайсуке должен выбросить меня из сердца и души. В них должна быть только Эмма, Саша, Майкл и Софи, а теперь еще и Макс. Не я. Да, мы с ним пережили чертову прорву приключений, сражались спина к спине, нанюхались пороху… он меня понимает, но ВСЁ. Ему пора зачеркнуть прошлое и жить настоящим. А он… не может… — А я с Шарлоттой смогу посещать Дайсуке и Эмму? — Конечно, — Мик слабо улыбнулся, — проблема только во мне… А не в вас. Единственное, что — не упоминайте обо мне и все. — Это трудно выполнить, — задумчиво произнесла молодая женщина и поцеловала мужа в кончик носа, — но мы с дочерью понятливые. — Эх, — детектив беспомощно вздохнул, — что бы с ними было, не случись я в то время в Детройте, одной Джо ведомо, но теперь мне расхлебывать придется всю жизнь. — Все пройдет и устаканится, — Снежана склонила свою серебристую голову на грудь мужа, — только будь помягче к судьбе… — Не знаю я. Многое тебе хотел сказать, а получилось нытье бессмысленное. — Я всё поняла, не беспокойся. И я ценю твою жертву ради друзей. Ты у меня — самый храбрый, отчаянный, ранимый, сильный и бесконечно нежный. Они поймут, дай им только время… — Поймут ли? — Поймут, — успокоила его Снежинка, целуя своего детектива в губы, — эта жертва не из сиюминутных, она должна быть ими понята и осмысленна. Всё будет хорошо, я обещаю. — Да? — Да. Первым, я думаю, осознает Дайсуке, потом Эмма, а уж потом Саша… Спи, — Снежана вновь поцеловала Мика, соскочила с кровати, накрыла мужа одеялом и ушла. Мир и покой воцарились в комнате.***
Вечером в доме семейства Джиген. За ужином Макс был представлен Саше. Она не высказала особого интереса к новоприобретенному брату; Макс понял, что его миссия практически невыполнима, но становиться весьма интересной. После ужина Дайсуке, под предлогом загнать машины в гараж, поманил за собой Макса. Придя в сад, мужчины остановились в беседке. После минутного молчания Джиген пристально посмотрел на Макса. — Ему больно, — ответил Тански на безмолвный вопрос. — Я знаю, — стрелок отвел взгляд на силуэты гор, — зачем? — Он вас любит. И хочет для вас счастья. — А его счастье? — Ему будет больно, но… — Макс посмотрел на темную громаду дома, — придется смирится с его решением, отец. Чтобы не сделать ему еще больнее. — Хорошо, сынок. Пошли в дом, холодает.