Передавая власть

В своей юности Гилберт был бесконечно далёк от милосердия, хотя люди, с которыми он рос, могли твердить о нём часами. У него были чертовски религиозные родители. Он не забыл ничего. Ни одну вещь, которая, по идее, должна была уже давно отпустить его. Он помнил голод постов. Помнил боль — пугающую и жестокую, будь то от стояния коленями на горохе или от ударов розгами. Он был гиперактивным ребёнком, для которого усидеть на одном месте дольше двух минут было пыткой. Отец называл это шилом в заднице и брался за ремень. О контрацепции в его семье и не слышали, поэтому у Гилберта было два старших брата и один младший. Они не ладили между собой. Никто из них. Не могли и не умели доверять друг другу, потому что детская вредность заставляла доносить о чужих проступках отцу, а продолжали они это из-за мелочной мести. Детей могло быть и больше, но, (Гилберт знает, что так думать — ужасно), к счастью, после рождения младшего, у матери начались серьёзные проблемы со здоровьем и забеременеть она больше так и не смогла. В детстве Гилберт умел различать шаги: вот идёт мать, а это младший брат, а это — тяжёлые и неизбежные шаги отца. У Гилберта под рукой всегда была книга или учебник, или ещё что-то, чтобы моментально сделать вид, что он занят, не бездельничает, занимается полезным делом. Они жили, в основном, на детские пособия. В школу ходили, но отец явственно не одобрял этого. Тем не менее, это был один из тех случаев, когда закон государства оказался для него сильнее закона божественного. Гилберт не был пай-мальчиком. Он ненавидел целый мир, и силу продолжать жить брал из собственной озлобленности. Он много дрался, (за что потом получал дома), издевался над теми, кто был слабее, учился неохотно. Учителя считали его чем-то вроде неизбежного зла. Беседовать с его родителями было бесполезно, потому что после их походов в школу, Гилберту требовалось несколько дней, чтобы суметь нормально передвигаться, но более никакого влияния эти визиты не оказывали. Когда ему исполнилось тринадцать у него появился новый учитель истории, изменивший, вероятно, всю его жизнь. Фриц, (ну, конечно, Гилберт не называл его так тогда, но впоследствии стал), был самым важным человеком в его юности. Их знакомство состоялось после очередной драки, в которую Гилберт ввязался на перемене. Один из его тупиц-одноклассников хорошенько схлопотал по сальной морде, а сам Гилберт отделался разбитой губой. Его оставили одного в кабинете дожидаться учителя, и он уже планировал сбежать, когда этот новый историк, на уроках которого Гилберт обычно спал или просто черкал в тетради, вошёл в класс. Гилберт смотрел на него хмуро, почти враждебно, сидел, скрестив руки на груди. Фриц молча сел за стол, держа в руках бумагу. У Гилберта упало сердце, когда он увидел что это записка для родителей. Фриц внимательно взглянул на него, уже немолодой, с седеющими волосами и морщинами в уголках глаз. Эти глаза смотрели без строгости и холода, к которым он привык. — У тебя хороший удар, — наконец сказал он, и это было совершенно не то, что Гилберт ожидал услышать. — Не думал заняться боксом? Сейчас это очень популярно. Гилберт не ответил, настороженно глядя. С чего это он такой добренький? Фриц понял, что ему не ответят и качнул головой. — Подумай на досуге. Знаешь, у тебя и твоих братьев большие проблемы с учёбой. Я постоянно слышу от всех, что вы просто безнадёжны. — Вы меня не удивили, — фыркнул Гилберт, стараясь звучать как можно более пренебрежительно. Фриц мягко взглянул. — Я с этим не согласен, — Гил молчаливо приподнял бровь в ответ, а он продолжил, — но… Меня обязали провести беседу с твоими родителями. Гилберт горько усмехнулся и кивнул. — Ясно, — он даже не скрывал разочарования в своём голосе. Ближайшие несколько дней о нормальном питании и сне можно было забыть. — Можно задать вопрос? — немного помедлив, спросил Фриц. У него был такой участливый и проницательный взгляд, словно ему и правда было не всё равно. — Валяйте, — буркнул Гил, глядя куда угодно, только не на него. — Твои синяки, — медленно произнёс историк. Гилберт тут же напрягся и конвульсивно дёрнул рукав, пытаясь спрятать руки. Фриц, конечно, всё понял ещё тогда. Мог бы и не спрашивать. Но спросил. — Твой отец бьёт тебя? — Не ваше дело, — злобно отозвался Гил, холодно уставившись на него. На этом, вероятно, всё могло и закончится, но Фридрих был лучшим человеком из всех, кого он знал в своей юности. Фриц тяжело вздохнул, повертев в руках бумажку и пронзительно взглянул на него. — Ты можешь быть свободен. Гил молча поднялся со стула и протянул руку за запиской, но Фриц её не отдал. — Мне нужно отдать её родителям, — глухо произнёс Гилберт, решив, что Фридрих просто не знает правил. Не сталкивался с такими, как он, видимо. — Нет, не нужно. Ведь ты уже отнёс её, твои родители пришли ко мне, мы с ними побеседовали и ты пообещал нам, что такого больше не повториться, — вкрадчиво произнёс он, — хотя бы ближайшие месяца два. Так ведь? Гилберт оцепенел, непонимающе глядя на него. Медленно, чрезвычайно медленно, но до него дошло. — Да, — с искренней благодарностью и облегчением ответил он. — Да, конечно. — Хорошо, — Фридрих прямо на его глазах разорвал записку на четыре части и бросил в мусорное ведро. — Не подведи меня, ладно? Я бы не хотел терять свою работу. На радостях он был готов пообещать, что угодно. Гил закивал, скороговоркой попрощался и пулей вылетел в коридор.

***

Гилберт проснулся от великолепного запаха кофе. Ещё несколько минут он просто лежал на кровати, пытаясь понять где он и кто он, а ещё кто мог заняться завтраком, когда он всё ещё не встал? Он повернул голову вправо, оглядывая вторую часть кровати и улыбнулся. Людвиг. Ну точно. Гилберт заправил кровать, совершил рейд в ванную, и только после зашёл на кухню, блаженно принюхиваясь. Людвиг буквально порхал по кухне. Его нахождение здесь было таким… Органичным. — Доброе утро, — хрипловато произнёс он. Людвиг повернулся к нему и смущённо улыбнулся. — Доброе… Садись, я сейчас, — Гил послушно сел за стол, наблюдая за тем, как умело он орудует кухонными приборами. — Я уверен, что вчера у меня была лапша быстрого приготовления, шоколадка и пара бутылок пива, — хмыкнул он, оглядывая стол. Тонко нарезанная ветчина, варёные яйца, бутерброды и салат из огурцов и помидоров. Вау. — Я сбегал в магазин, пока ты спал, — неловко признался Людвиг, поставив перед ним кружку. — Хотелось тебя поблагодарить. — Что ж, — усмехнулся Гил, — мне нравится такая благодарность… Спасибо, — вполне серьёзно произнёс он. Людвиг тепло взглянул и кивнул ему. — Слушай, вчерашнее… — Если ты собираешься начать извиняться, то лучше не надо, — предупреждающе произнёс Гилберт, хлебнув кофе. Людвиг смущённо взглянул и сел рядом, опустив взгляд в пол. — Ладно… — он немного помолчал, находясь в поисках темы для разговора. — Ты снимаешь эту квартиру, да? Гил согласно угукнул, отправив в рот кусок ветчины. — У меня есть своя, — зачем-то добавил он, — но отсюда ближе на работу добираться, да и… Не могу я там оставаться долго. — Почему? — удивился Людвиг, обхватив свою кружку двумя руками. Гилберта эта его привычка даже умиляла. — М-м-м… Слишком много воспоминаний, — неохотно отозвался он. — Не в том смысле, что я не хочу туда возвращаться, просто… Он шумно вздохнул, глядя на яйцо в руке как на величайшую загадку. — Моё присутствие как будто разрушает атмосферу того места. Я не хочу, чтобы оно менялось, — медленно произнёс он, пытаясь анализировать свои чувства, — потому что тогда оно станет совершенно обычным, — наконец, закончил он. Глаза Людвига выдавали полное непонимание, но, вероятно, он был слишком вежливым, чтобы спросить: «что за хрень ты несёшь?» — Ну, знаешь, я прихожу туда, когда становится совсем плохо. Там как-то… Легче, что ли, — доверительно пояснил Гил. — Убежище? — с лёгкой улыбкой предположил Людвиг. — Убежище. — Я обычно запирался в ванной. Мне было… Стыдно. Не хотел, чтобы на меня смотрели. Да и… Можно включить воду и перекрыть звук. Гилберта его незаинтересованный вид не обманул. — А что твой опекун? — осторожно спросил он, мягко сжав его плечо. Людвиг ответил ему извиняющейся болезненной улыбкой. — Обычно стучал и говорил, что вода не бесплатная. — Мудила, — буркнул Гилберт раньше, чем подумал, что это может его ранить. Тут же спохватился и собирался начать извиняться, но Людвиг только неопределённо пожал плечами и положил свою ладонь поверх его. — Ну она и правда не бесплатная, — не особо весело пошутил он, а его глаза — это просто преступление иметь такие выразительные глаза — буквально умоляли: «пожалей меня». Гилберт выцепил кружку из его пальцев и притянул к себе. Людвиг прильнул к нему так доверчиво, что у него возник ком в горле. — Надеюсь, у тебя всё было не так, — пробормотал он куда-то в Гилбертову шею. — У меня было не так, — согласился Гил, подумав: «у меня плакать нельзя было вообще».