Передавая власть

Людвиг с жалостью взглянул на собаку. Грустные смышлёные глаза смотрели так пронзительно, прямо в душу. — Спасибо вам, — улыбнулась ему женщина. — Вы очень помогли нашему приюту. — Ничего, — тихо произнёс Людвиг. Он как будто прирос к полу перед клеткой. Со стороны можно было сказать, что смотрели они друг на друга почти одинаково — человек и щенок, разделённые железными прутьями. Людвигу почему-то стало больно. Он медленно поднялся на ноги и с ласковой грустью произнёс: — Пока, малыш. Может ещё увидимся… Людвиг двинулся на выход и ему, несмотря на пальто, стало холодно. В детстве… Разве он не был совсем как тот щенок? На него приходили смотреть, но не выбирали, и с каждым разом Людвиг всё сильнее задавался вопросом в чём же его изъян? Родерих забрал его к себе когда ему только-только исполнилось десять. Людвиг был счастлив. Он, как любой ребёнок, мечтал о семье, в которой ему будут уделять внимание и любить. Он охотно шёл на контакт, делал для опекуна пусть нелепые и неумелые, но зато сделанные с искренней симпатией и теплом поделки. Их он потом находил в мусорном ведре. Родерих вроде был с ним, но на деле Людвиг так и остался тем щенком — запертым в железной клетке, с отчаянной надеждой на чью-то любовь. Родерих учил его нормально читать и писать. Изредка читал ему какие-то заумные книги на ночь. Учил обращаться с деньгами. Помог поступить в университет. При всём желании, Людвиг не смог бы сказать, что он был плохим опекуном. Но проблема была в том, что он так и остался Людвигу всего лишь опекуном, тогда как ему нужна была семья. Довольно часто ему казалось, что Родерих смотрит как бы сквозь него, будто видит кого-то другого. Но как бы то ни было, он был благодарен ему и заботился, как мог. Периодически приносил продукты, например. Людвиг зашёл в магазин и набрал три полных пакета. Продукты, бытовая химия, средства гигиены… Сумма вышла приличная, но у него и мысли не было выставлять Родериху чек, пускай сейчас у него было приличное состояние. Пружинистой походкой направился к дому опекуна. Поздоровался с соседкой, зашёл в лифт и выбрал этаж. Родерих открыл не сразу. Он явно не торопился, но с другой стороны, его темп жизни всегда был достаточно размеренным. — Боже, зачем столько? — недоуменно спросил он вместо приветствия. — Это же куча денег. — Привет, — тихо отозвался Людвиг, тяжело вздохнув. — Я просто хочу, чтобы ты нормально питался… Как твои ноги? — Ко мне приходит инструктор по лечебной физкультуре. Говорят, скоро мне разрешат попробовать встать. — Это здорово. Людвиг принялся раскладывать продукты по холодильнику. — Что ещё нового? — Пришлось разворошить кладовую. Искал кое-что. — И как? — Отвлёкся на просмотр старых фотографий. Так до конца и не закончил, сам на себя злюсь, — признался Родерих. Людвиг заварил ему кофе и накрыл на стол. Ещё одна неприятная тема — прошлое опекуна, о котором он почти ничего не знает. Родерих не разрешал ему брать фотоальбомы, на вопросы отвечал скупо и холодно. Людвиг знает только, что он был женат когда-то. — Приятного аппетита. –Спасибо, — тихо ответил Родерих, придвинув тарелку ближе. — А как у тебя дела? Людвиг выдержал паузу. — Ну… Я познакомился с одним человеком. Этот человек мне очень нравится, — несколько смущённо произнёс он. Дело было в том, что Людвиг не знал, как отреагирует Родерих, узнав о его ориентации. Он не был уверен, что его опекун не придёт в ярость и не выставит его за дверь, велев никогда больше не появляться в его доме. С другой стороны, Родерих мог принять его, ведь Людвиг никогда не слышал от него ни единой гомофобной фразы. Однако, он мог и не принять. И если без принятия Родериха он мог жить, то его ненависть — ненависть единственного, кого он мог назвать семьёй — убила бы в нём всё. И он молчал. — Это хорошо… Она работает? — Да. — Здорова? Ещё при второй их встрече Гилберт принёс ему справку от венеролога. Так что, да, они оба были здоровы. — Да. — Она совершеннолетняя? — Родерих! — возмутился Людвиг. Тот только пожал плечами. — Я твой опекун, я должен быть уверен. — Я уже давно совершеннолетний, — пробурчал Людвиг. Родерих не ответил, тщательно пережёвывая обед. Потом хмыкнул. — Что я тогда могу сказать? Удачи. Людвиг тяжело вздохнул, кивнул и потопал в ванную, там достал из стиральной машины свежевыстиранное бельё, развесил его. Прихватил стопку носков и прошествовал с ней к Родериху в спальню, чтобы развесить их на батарее. Сделав это, он уже собирался пойти обратно на кухню, но тут его взгляд упал на рабочий стол. На нём лежал фотоальбом. Людвиг знал, что трогать его без разрешения опекуна нельзя, но ему было чертовски интересно, а сам Родерих не мог незаметно подкрасться к нему и застать за разглядыванием фотографий. Да и что плохого может случиться, если он просто посмотрит пару фото? Людвиг украдкой глянул на дверь и взял фотоальбом в руки. Он пролистал пару страниц. С фотографий на него смотрели незнакомые люди. Молодой Родерих — очень красивый и чертовски аристократичный, целующий руку какой-то женщине… Ничего криминального. Людвиг вздохнул и собирался положить альбом на место, когда их него выпала фотография. Скользнула на пол с тихим шелестом. Людвиг быстро поднял её и шагнул в сторону стола, переворачивая изображением к себе. Застыл. В груди кольнуло. Накатило непонимание. С фотографии на Людвига смотрел… Людвиг. Маленький, меньше, чем когда он попал к Родериху, и счастливый, прижимающий к груди игрушку, которой у него никогда не было. Нет, это был не Людвиг. Это был другой мальчик, просто очень похожий. Людвиг стоял и пялился на фотографию, чувствуя как его охватывает холод. Пальцы задрожали против его воли. Пазл сошёлся. Ему стало невыносимо больно. Так, что спёрло дыхание. Он царапнул себя по груди в районе солнечного сплетения, потому что по ощущениям там образовалась чёрная дыра. — Людвиг? — позвал его Родерих. Он не мог сказать и слова. Он просто не мог. Если бы сказал — расплакался бы как ребёнок. Он медленно двинулся на кухню, сжимая чужое фото в руке. Против его воли глаза стали влажными. Он чувствовал себя преданным. Брошенным. Щенком в клетке на которого посмотрели и ушли. — Людвиг, что ты… — Родерих осёкся, увидев его лицо. Перевёл взгляд на фотографию и побледнел. Повисла тишина. Людвиг уронил фото на стол. Родерих дёрнулся и прижал фото к груди, как нечто ценное. Как сокровище. Людвиг до боли закусил губу и вырвался из кухни, как зверь из клетки и, схватив своё пальто, побежал к двери, чувствуя как трясутся плечи. — Людвиг! — донеслось ему вдогонку. Он захлопнул дверь. Спустился на первый этаж, вышел на улицу и замер, понимая, что не сможет дойти до дома. Дрожащими руками вытащил телефон из кармана и позвонил Феличиано. Ещё раз. И ещё. Отчаяние начало душить его. Он не знал, что ему делать, не знал… Он взглянул на экран и неуверенно нажал на контакт Гилберта. — Привет, ты что-то… — Гилберт, — у него дрожал голос. Людвиг ещё никогда не слышал свой голос таким. Это напугало его. — Что-то случилось? — настороженно спросил Гилберт. — Людвиг? Людвиг, ответь мне! — теперь испуг слышался и в его голосе. — Забери меня. Пожалуйста. Пож… Пожалуйста, — повторил он, чувствуя, как на глазах выступают слёзы. — Малыш… Хорошо. Хорошо, только скажи где ты и я приеду. Людвиг назвал адрес. Гилберт пообещал приехать в течении десяти минут. В другой момент Людвиг бы оценил его оперативность, но сейчас ему было слишком плохо. — Людвиг… Что бы ни произошло, обещай, что ты не сделаешь… Ничего глупого. Обещай. Людвиг выдавил тихое «постараюсь» и отключился. Потом медленно опустился на скамейку и закрыл лицо руками. Родерих не любил его. Конечно нет, на что он только надеялся, глупый. Это же было очевидно. Ему не нужен был Людвиг, с его проблемами, с его особенностями, с его личностью. Ему нужен был тот, другой, настоящий ребёнок с фотографии. Или его замена. Людвиг зажал себе рот рукой, глуша всхлип. Это не было так же, как когда потенциальные родители выбирали кого-то другого. В конце концов, он не был привязан к ним. Это было в сто, нет, в миллионы раз хуже. Он чувствовал себя использованным, ненужным… Нелюбимым. Чёрный седан припарковался у подъезда. Из него выскочил напряжённый Гилберт, который, увидев его, на мгновение замер, оценивая ситуацию, и подошёл к нему. — Малыш, — утешающе произнёс он, — что случилось? Я могу помочь? Мальчик мой, — проворковал он. Людвигу снова стало больно. Он прижался к Гилберту, вцепляясь в его плечо, и всхлипнул. Его затрясло. — Я здесь, малыш. Я с тобой, — твердил Гилберт, подтаскивая его к машине. Усадил его на заднее сидение, сел рядом, назвал таксисту адрес и крепко обнял. У Людвига пересохло во рту. Он сжимал Гилбертову руку почти до боли, как единственное, что вообще удерживало его от слёз. Он знал, что надо их сдержать, честно пытался, но ничего не выходило. Перед глазами стояла та фотография, Родерих, прижимающий её к себе так бережно, как он никогда не прижимал его самого… Чем Людвиг хуже? Почему даже после стольких лет Родерих не смог полюбить его? Увидеть в нём его самого, а не того мальчика? Он уткнулся Гилберту в плечо, чувствуя как ткань становится мокрой. Гилберт был взвинчен и молча гладил его по волосам, не зная куда себя пристроить и как реагировать. Он расплатился с таксистом и потащил Людвига в какой-то незнакомый дом. Привёл в квартиру — по всей видимости, здесь Гилберт жил. Стянул с него пальто и ботинки, (в другое время Людвиг бы покраснел, увидев Гилберта, стоящего на коленях), и потянул в спальню. Усадил Людвига на кровать, взял его ладони в свои. — Малыш, что произошло? Всё хорошо, ты в безопасности. Я тебя выслушаю. Ничего не бойся, ладно? Расскажи мне, хорошо? — медленно произнёс он. И Людвиг почувствовал как его накрыло. Он расплакался как маленький ребёнок, уткнувшись Гилберту в шею и крепко обнимая. Он дрожал и всхлипывал, выплёскивая всю боль, скопившуюся внутри. Гилберт шептал что-то утешительно-неразборчивое, крепко обнимая его и поглаживая по спине. То и дело целовал в макушку, называл малышом. Людвиг плакал, а Гилберт просто был рядом и не отпускал его. Через какое-то время он уже не плакал, а только всхлипывал. Гилберт поцеловал его в висок. — Давай я сделаю тебе чай. Людвиг кивнул, потому что теперь, когда эмоциональный пик был преодолён, ему стало стыдно. Кто он такой, чтобы вот так нагло вырывать Гилберта к себе? Почему тот вообще всё это терпит — он же не обязывался терпеть чужие истерики… Наверное, всё было понятно по его лицу, потому что Гилберт нахмурился и взглянул ему в глаза. — Людвиг. Ты всё сделал правильно. Ты молодец, — мягко произнёс он. — Хорошо, что ты мне позвонил. — Но… — Кому было бы лучше, если бы ты этого не сделал? Тебе? Мне? Никому. Так что успокойся и позволь мне о тебе позаботиться. Людвиг вдруг взглянул на Гилберта совершенно иначе и осознал одну простую вещь. Он влюбился в этого человека. Людвиг кивнул, нехотя отпуская его руку и прижимая свою ладонь к щеке, в попытке передать тепло чужого касания. Гилберт вернулся через пару минут с кружкой и шоколадкой в руке. Поставил перед кроватью табуретку, сгрузил на неё всё. — Давай-ка это снимем, — Людвиг поднял руки, позволяя стянуть с себя водолазку. Гилберт отложил её в сторону и укутал его в одеяло. Сам сел рядом и осторожно поглаживал по спине, пока Людвиг пил чай. — Я… — начал Людвиг, чувствуя себя обязанным поделиться. — До десяти лет я рос в приюте. Гилберт медленно кивнул и поцеловал его в макушку. — Потом… П-потом, — Людвиг шумно вздохнул, — меня забрал к себе Родерих. Стал моим опекуном. Людвиг сделал глоток, обхватив кружку обеими руками. — Он… Он нормально относился ко мне, но… Но он меня не любил, — эти слова дрались ему ощутимо трудно. Гилберт шумно вздохнул, погладил его по волосам. — Я думал… Я думал, что я сделал что-то не так. Что я какой-то не такой. Он же был таким… Холодным. — Это неправда, ты замечательный, — тихо произнёс Гилберт. — Я сегодня нашёл у него фотографию. Т-там… Там ребёнок. В точности как я. Но не я. Это не я, — он опять всхлипнул. — Ему не нужен был я, ему просто нужна была замена. Двойник. Кружка едва не выскользнула у него из рук из-за внезапного порыва слабости. Её удержал Гилберт. Поставил её на стул. Придвинулся ближе и осторожно повернул его к себе лицом. Гилберту нравилось лицо Людвига, когда он плакал. С одним маленьким, но важным примечанием. Плакать он должен был от удовольствия. А не от боли. Потому что теперь, глядя на него, Гилберт не ощущал влечения. Но и призрения, прививаемого родителями к нытикам не ощущал. Людвиг нытиком и не был. Он был несчастным. И Гилберта это решительно не устраивало. — Маленький мой, — ласково произнёс он, — послушай… — Он выдержал паузу, подбирая слова. Он всё ещё не был в этом силён. — Ты чудесный. Ты замечательный. Ты… Сокровище. Людвиг покраснел. — Мне жаль, что так вышло. И я не знаю, могу ли я чем-то тебе в этом помочь, — медленно произнёс он, — но ты заслуживаешь любви. Ты понимаешь? Не думай, что это твоя вина. Это тараканы твоего опекуна. Ты здесь ни при чём. Людвиг шумно вздохнул и прикрыл глаза, подставляясь под ласкающую ладонь. Щеночек. — Я рядом. Они посидели так ещё немного. Людвига отчего-то начало клонить в сон, хотя был самый разгар дня. Он даже чуть покачнулся. Гилберт погладил его по щеке, внимательно взглянул и поцеловал его в губы. Людвиг ответил на поцелуй, благодарно принимая нехитрую ласку. Через пару секунд до него дошло, что в губы они целуются впервые. Неожиданно даже для самого себя, он снова покраснел. — Ложись, отдохни. Тебе нужно. Людвиг подчинился, позволяя уложить себя и укрыть одеялом. Когда Гилберт отстранился, Людвиг вдруг дёрнулся и сжал его руку. — Не уходи. Пожалуйста. Он казался таким уязвимым, что оставить его и правда казалось едва ли не преступлением. Гилберт кивнул, лёг рядом и обнял его за талию.