****
Кэмерон пристально следила за движениями Хауса. Она уже знала, каким будет результат, чувствовала это. Он снова окажется прав. Как всегда и во всем. Но тогда к чему все это? Она видела, на что он готов пойти ради той, другой. Конечно, это был не первый пациент, над которым Хаус ставил свои эксперименты, проводил тот или иной анализ против воли больного, но сейчас - Кэмерон была уверена - он делал это ради Стейси. - Еще желтая, - невольно сорвалось с губ. И снова этот пристальный взгляд, в котором ей все время мерещилось что-то большее. Вот именно – мерещилось. Это было то, чего она так хотела - не удивительно, что собственное воображение ей подыгрывало. - Отойди, - его резкость в который раз вернула к реальности. - Зачем? – бессмысленно спросила она, затаив на мгновение дыхание от его близости, и не отрывая взгляда от колбы. Это было так странно. Последние дни ее сознание словно раздвоилось. Доктор Кэмерон занималась делом – искала ответы вместе с командой, переживала за пациента, а Эллисон не могла не думать о том, что этот случай значил для Хауса, и о нем самом, не могла забыть о неудачном свидании, и о последовавшем за ним вечере. Мешали сосредоточиться и мысли об отце. Она заходила к нему каждый раз, как выдавалось свободное время. Его состояние было стабильно, но сердце по-прежнему наполнялось тревогой и щемило в груди от страха возможной потери. - Думаете, от лампы что-то изменится? – спросил Чейз. - Органическая химия – больше света, быстрее окисление. Вспоминаешь? Жидкость стала прозрачной, подтверждая его правоту. Кэмерон уже не слушала назначений – она знала их наизусть. Ненадолго задержав взгляд на Хаусе, она последовала за коллегами. Очень некстати, очень не вовремя вместе с искренним восхищением его умом появилось понимание одной простой вещи – он не просто симпатичен ей, не притягивает сложностью своего характера и проблемами, она действительно влюблена. Может быть, даже больше, чем готова признать. И теперь у нее остался только один выход – пережить эту любовь. Справиться с собой. Ведь он – и в этом Кэмерон больше не сомневалась – любит другую. Хаус тяжело оперся о стол в лаборатории, медленно выдыхая. Он сделал это. Поставил диагноз, решил задачу. В этот раз не было удовлетворения, не было короткой вспышки радости, не было тщательно скрываемого от всех облегчения. Только разочарование, тупой занозой засевшее в груди. Стейси любит этого парня. И хотя это совсем не значит, что она больше ничего к нему не испытывает, это же Стейси… она не меняет своих решений. Как и он сам. Новые симптомы не заставили себя долго ждать - словно его решение отпустить смело последний барьер, устранило то, что мешало ему разобраться. Будто загвоздка была не в самой болячке, а в его нежелании лечить Марка. Возможно, именно так оно и было, но Хаус не собирался копаться в этом. Диагноз поставлен, и на этом все - его участие в этом деле, как и в любом другом, окончено. К тому же, психология его поступков - излюбленный конек Уилсона, не стоило лишать друга такой радости. Острая перемежающаяся порфирия. Не самый лучший диагноз. Не то, что можно исправить, о чем можно забыть через пару недель. Теперь ей придется жить с этим. И это не злой рок, и даже не ирония судьбы - просто жизнь, полная чудовищных случайностей. Стейси – красивая, сильная духом женщина снова будет вынуждена проводить дни и ночи напролет в больнице, утешать, успокаивать, принимать сложные решения. И она справится, безусловно. А может, в этом-то и была насмешка судьбы? Испытывать на прочность тех, кто может держать удар. Мутузить до тех пор, пока не удастся нокаутировать. Хаус кривовато усмехнулся собственным мыслям. Ничего не выйдет. Только не со Стейси, которая готова взять в свои руки абсолютно все – даже жизнь и смерть. Которая одной росписью перечеркнула их совместное будущее и, скорее всего, спасла ему жизнь. Точно так же, как сейчас Марку. «Он простит». Эти два слова причинили Хаусу больше боли, чем все, что она говорила раньше. Хотя все ее слова были правдой. Просто это ничего не меняло. Он понимал это и пять лет назад. А простить не смог. Чертово упрямство. Он мог бы быть счастлив с ней прямо сейчас... Но, похоже, эту часть Хауса можно было только ампутировать – еще тогда, вместе с ногой, а изменить нельзя. Спустя пару часов вид обнимающейся на больничной кровати пары уже не вызывает должных эмоций. Ему жаль того, что упущено. Глухая, обволакивающая разум и притупляющая чувства тоска действует не хуже викодина. Ностальгия. Сожаление о том, чего нельзя изменить. В этот раз он сам отдал ее этому парню. Ему уже не будет хуже, а она… после всего, что ей пришлось пережить, она, наверное, заслужила лучшего. Привычное чувство необходимости, которое не отпускало уже пять лет и обострилось за последние несколько дней, неожиданно ослабло. Он любил ее, и это никуда не ушло, но сумел принять верное решение - хотелось бы надеяться, что верное. Было и еще кое-что. Смутное, неуловимое, но беспокоящее Хауса на протяжении этих дней. Стейси была стихией, и после нее остались руины. Разрушения, с которыми он сжился, к которым почти привык. Хаус не сомневался, что с ней было нечто похожее. Конечно, у нее не болела нога, но душа наверняка. И тогда она нашла Марка. Надежного и заботливого, того, с кем не нужно было сражаться или что-то доказывать. Того, кто любит без всяких условий и всегда «простит»… Будет вот так обнимать даже после того, как она рисковала его жизнью, доверившись своему бывшему. Было в этом что-то… знакомое? Близкое? Хаус никак не мог понять. Или же не хотел этого делать. Не хотел рушить еще одну жизнь. Не имел на это права. Хотя, кого он обманывает? Плевать он хотел на чьи-то там права. Он беспокоился о ней, и это делало ситуацию неудобной и неправильной. Его не должны заботить ее чувства, ревность, которую она так хотела и не могла скрыть. Вся сложность заключалась в том, что она отказывалась понимать очевидное - победа станет сокрушительнее самого жестокого поражения. И все, что ему остается – уберечь ее от этой ошибки. Даже против ее воли, и может быть, в какой-то незначительной мере, его собственной… - Доктор Хаус? – Грегори слегка вздрогнул и обернулся. – Как он? Он видел, что она пришла совсем не за этим - просто набирается храбрости. - Отлично. Эллисон показалось, что он посмотрел на нее теплее, чем обычно, и мягче, чем хотелось бы. Чем должен был. Она ненадолго отвела взгляд, собираясь с духом, а Хаусу отчего-то захотелось, чтобы она промолчала, чтобы не нашла в себе сил сказать то, зачем пришла. Сейчас было не лучшее время выяснять их несуществующие отношения. Впрочем, Хаус не был уверен, что оно вообще когда-нибудь наступит - так будет лучше не только для нее, но для них обоих. - Я думала, вы настолько зациклены, что неспособны любить, - слова давались ей с трудом, но она как всегда шла до конца – по-своему, без напора, мягко, но настойчиво, а Хаус не мог оторвать взгляда от ее глаз – пытался прочесть, разгадать, додумать. Это уже переходило границы жалости, было чем-то большим. – Я ошибалась. - Не должна была молодая девушка, у которой впереди целая жизнь, любить его, стареющего калеку со сволочным характером. – Просто вы не смогли полюбить меня. - Он всегда считал, что она склонна делать поспешные выводы. – Это ничего. Я рада за вас. Только она могла выворачивать душу наизнанку, не отводя глаз. Честная, бескомпромиссная, как-то отчаянно смелая, она всегда говорила то, что думала, и делала то, что считала правильным. Решилась признаться ему в любви. Странно, но это не вызывало в Хаусе насмешки, только сожаление – не до конца понятое и осознанное. Просто он не тот, кто ей нужен, а ему... он и вовсе ни в ком не нуждается. Разве что в Уилсоне - чтобы было кому отвезти домой после очередной гулянки, да в Кадди - чтобы продолжать заниматься тем единственным, что по-прежнему приносило удовлетворение. Только вот... Вид ее удаляющейся фигурки как-то неправильно, болезненно тронул сердце. Никакого отражения. Не было игры, фальши, масок, не было сильного соперника - только маленькая храбрая девочка, решившаяся на любовь к «чудовищу». Хаус снова перевел взгляд на палату Марка, скользнул взглядом по прижимающейся к мужу Стейси, и, отвернувшись, пошел в свой кабинет. Слишком много чувств для одного дня. Настолько, что в иной ситуации ему хватило бы лет на пять. Хаус неопределенно хмыкнул - наверное, так оно и было. Чертовы мозгоправы во главе с Уилсоном были бы счастливы. Хаус толкнул тростью стеклянную дверь. Включив приемник, он подошел к окну и раздвинул жалюзи. За окном был ливень. Дождь, кантри и разбитое сердце – Джеймсу должно понравиться. Как и принятое Хаусом решение поступить правильно. Можно было пойти прямиком к другу, но Хаус ждал кое-кого, и она не замедлила появиться. Он действительно хорошо ее знал. Хаус приглушил музыку, выжидательно глядя на Стейси. - Ты его вылечил, - недоверчиво произнесла она, словно сама не верила в это. Что ж, она тоже изучила его вдоль и поперек. - На здоровье, - Хаус развел руками, приближаясь к столу и к ней. - Спасибо. - Она помолчала. - Ты был прав… - Он поправится, - он кивнул, понимая, что она имеет в виду совсем другое. Просто уже не был уверен, что хочет это услышать. - Нет, насчет меня. Я тебя не забыла. – То, что он и так знал, произнесенное вслух, прозвучало как приговор. Недомолвки таили в себе надежду, открытый разговор подводил черту. – Ты был единственным, и ты всегда им будешь, - она улыбнулась, пытаясь сдержать эмоции, но получалось не слишком хорошо. Стейси ненавидела быть слабой, хотя и не боялась этого – в отличие от него самого. – Но я не могу быть с тобой. Он ведь знал это, даже где-то понимал, но все равно не мог промолчать: - Я тот самый. Но ты хочешь другого, который по определению никогда не станет мной, - это был даже не вопрос, скорее попытка убедиться в том, что правильно ее понял. - Прекрасно, что ты всегда считаешь, что прав. И ужасно, что ты действительно почти всегда прав, - она немного помолчала и чуть приблизилась. – Ты талантливый, веселый, необычный, сексуальный. Но с тобой мне было одиноко, а с Марком – всегда тепло. - Ясно, - Хаус кивнул. Он действительно понимал, о чем речь. Просто от этого не становилось легче. Он неотрывно смотрел в глаза Стейси, когда она потянулась, чтобы поцеловать его. В какой-то момент ему показалось, что она готова сдаться, но она лишь мягко коснулась губами его щеки. Грегори закрыл глаза на секунду, наклоняясь к ней, наслаждаясь коротким и недостаточным моментом близости, вдыхая такой до боли знакомый и уже как будто чужой запах волос и кожи. Ему не хватало ее невыразимо сильно, пусть он не всегда находил в себе силы признаться в этом. Он ощутил сковывающий холод, когда она отстранилась и, ненадолго задержав взгляд на его лице, ушла. Давно он не ощущал свое одиночество так остро. Смирившись с ним за эти годы, он почти полюбил свою изолированность от внешнего мира. Ему нравилась роль наблюдателя, циничного скептика с холодным умом и трезвым взглядом на жизнь и окружающих его людей. Но только не сейчас… Сейчас, как возможно никогда раньше, ему захотелось тепла. Того самого тепла, о котором совсем недавно говорила Стейси. Бескорыстного, ничего не требующего взамен, способного залечить душевные раны и унять боль. Хаус пытался отогнать от себя странные, очевидно вызванные разговором со Стейси, мысли. Но от этого они становились только навязчивее. Не помогли и слова Кадди о том, что Стейси взяли на работу в больницу, а значит, он вынужден будет ежедневно встречаться с ней лицом к лицу, каждый раз переживая все это заново. Снова сомневаться и принимать непростые решения - пытаться что-то изменить или держаться в стороне. И он уже дал свое согласие. Оказался бесполезен и алкоголь, который он плеснул себе в стакан сразу по возвращении домой. Ровно, как и попытка опереться на больную ногу, сделать нормальный человеческий шаг. Боль пронзила тело, колено подогнулось, и Хаус рухнул на кресло. Когда должного облегчения не принес даже викодин, Грегори сделал то, от чего хотел уберечь себя, ее... особенно ее. С неожиданной легкостью поднявшись, Хаус схватил трость и вышел из дома.****
- Привет, пап, - мягко улыбнулась Кэмерон, присаживаясь на край кушетки. Она уже навещала его сегодня, но сейчас это было необходимо в первую очередь ей самой. Почувствовать себя нужной, позаботиться о ком-то и ощутить заботу в ответ. Без условностей и недосказанности. Отец всегда был одним из самых близких ей людей, возможно, самым близким. Мама часто была занята на работе – эффектная и успешная, строгая и слегка отстраненная, в детстве она казалась малышке Эллисон почти недосягаемой. Кем-то, кем можно восхищаться, поставить на пьедестал, но приблизиться - лишь условно. Так оно и вышло – Джон обожал Маргарет, готов был носить ее на руках, но именно дочь стала главной женщиной в его жизни. Все нерастраченное тепло и нежность он отдавал ей, поэтому даже мысль о том, чтобы потерять его, вводила Кэмерон в ступор, пугала до дурноты. - Мама уже была? – спросила она, взглянув на приборы и перелистывая взятую в регистратуре карту. Монитор выдавал стабильный, ровный пульс, и, судя по результатам анализов и исследований, отец быстро шел на поправку. Хоть одна радостная новость за этот показавшийся бесконечным день. - Забежала ненадолго, - кивнул Джон. – У них там опять какая-то супер важная выставка, - он добродушно хмыкнул. - Передавала тебе привет. Спрашивала, приедешь ли ты на ужин, просила позвонить. - Позвоню. Насчет ужина не уверена... не сегодня, - пробормотала Кэмерон, опустив карту на колени, и перевела взгляд за окно, на пестреющую зонтами улицу. Погода была под стать настроению. Это оказалось сложнее, чем Кэмерон представляла – словно подаренную в бессмысленном порыве частичку души вернули обратно. Извинились и отказались, а душа так и осталась нецелой, покалеченной, кровоточащей. Для Кэмерон всегда было важно ощущать собственную полезность – она старалась быть среди первых в университете, чтобы оправдать надежды родителей, а потом вышла замуж за умирающего – потому что он был одинок и нуждался в ней. А теперь ей ясно дали понять – ты не нужна. Не нужны твои жалость и сочувствие, не нужна твоя слишком наивная для реальной жизни любовь. Больно задевало и то, что нужна была другая, - холодная и похожая на него. Обиду пришлось проглотить – она застревала комом в горле и мешала говорить, улыбаться, притворяясь, что все в порядке. - Элис, - давно забытое обращение и беспокойство в отцовском голосе заставило поежиться: она и забыла, как это - быть маленькой девочкой Элис, а не ответственным доктором Кэмерон, – ты выглядишь расстроенной. У тебя все в порядке? – он всегда был внимательным к ней. А еще проницательным. - Да, все хорошо, - слабо улыбнулась Кэмерон - она ненавидела ему врать, и взяла отца за руку, с удовольствием ощущая теплоту кожи и ровный пульс. – Просто тяжелый день. Новый пациент, сложный диагноз… Отец легонько сжал ее пальцы, подбадривая. - Да, кажется, твой начальник упоминал об этом. - Хаус? – вырвалось против воли. Кэмерон была почти уверена, что это не он. Не мог быть он. Просто она слишком часто произносила это имя – вслух и мысленно, а еще, кажется, продолжала слепо на что-то надеяться. Все же Хаус был прав – она просто дурочка. - Он, - кивнул отец, чуть более пристально взглянув на дочь. – Почему ты так удивилась? - Нет, просто… - она пожала плечами, пытаясь не выдать себя, - это не в его духе. Чего он хотел? Ей просто необходимо было понять, что значит для него происходящее. Разгадать игру Хауса и сделать следующий шаг. Или это не игра? Обычное проявление вежливости? Вежливость и Хаус - Кэмерон едва не рассмеялась, неожиданно понимая, что слишком взвинчена. Покорность судьбе и спокойствие оказались не более чем удобной иллюзией. - Проверил, что назначали, поинтересовался, как дела, - пожал плечами Джон. – Кажется, он неплохой парень. И он нас здорово выручил. - Он сволочь, поверь мне. Кэмерон прикусила язык, но было слишком поздно. Отец покачал головой и понимающе хмыкнул. Слишком много эмоций. Он очень хорошо знал свою девочку. - Он тебе нравится, - утвердительно произнес он. Кэмерон задержалась с ответом, не зная как лучше поступить – признаться или все отрицать. - Я ему не нравлюсь, - наконец, обронила она, передернула плечами и отвернулась. Все равно скрывать что-либо от отца было совершенно бессмысленно. - Я бы так не сказал, - заметил Джон, внимательно изучая профиль дочери. Не то чтобы он был в восторге от подобного увлечения – Хаус был почти вдвое старше Эллисон и, судя по всему, действительно был тем еще засранцем, но дочка слишком долго никем не интересовалась. - Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Кэмерон, стараясь не выдать серьезности положения, с одной стороны, и пресечь на корню любые надежды - с другой. - Я мужчина, Элис, - усмехнулся Джон, - и могу отличить вежливость от личной заинтересованности. - Честно говоря, для Хауса даже вежливость это уже слишком, - сказала Кэмерон, ощущая одновременно и неловкость, и облегчение от представившейся возможности выговориться. – Но ты ошибаешься. Он четко дал понять это. Я слишком обычная для него, молодая и наивная. Он не верит, что из этого может что-то получится. И мне он тоже не верит, - Кэмерон отвела взгляд. - Ну, может быть, в этом и кроется проблема, - сказал отец. – А насчет простоты… Ты знаешь, что я ухаживал за твоей мамой больше трех лет, прежде чем она согласилась выйти за меня? За это время она встречалась с разными парнями. С особенными, как ей казалось, - с яркими выдающимися личностями… - Почему она передумала? – вырвалось у Эллисон. Она впервые об этом слышала. - Не знаю, может, просто устала от сложностей, а я со своей простой любовью пришелся как раз кстати. Мне бы хотелось так думать, - отец улыбнулся. Кэмерон порывисто обняла его, утыкаясь носом ему в шею. - Ты самый лучший, - искренне сказала она. - Ну-ну, - Джон тихонько рассмеялся, поглаживая ее по спине, - и смотри мне – не вздумай расклеиться, - он приподнял ее лицо за подбородок, когда дочь отстранилась. – Пусть он расстраивается и кусает локти. Потому что тебя нельзя не любить. - Ну да, - Эллисон закатила глаза и хмыкнула, представив кусающего локти Хауса. - Я люблю тебя, пап, - она вздохнула. Пусть ненадолго, но стало легче. - Я тебя тоже. Езжай домой, - погладив ее по щеке, сказал Джон. - Тебе не будет скучно? – засомневалась Эллисон, которая действительно хотела побыть наедине со своими мыслями. - Твоя мать принесла мне целую стопку журналов. Так что мне будет, чем заняться. Давай, иди. Твой усталый вид меня расстраивает, а мне нельзя расстраиваться, - с деланной строгостью напомнил он. Эллисон улыбнулась. Она не устала, она вымотана и вывернута душой наизнанку. Это пройдет. - Да, поеду, - согласно кивнула она, целуя отца в щеку и поднимаясь. В раздевалке оказалось пусто, а чуть позже на улице – холодно и сыро. Раскрыв зонт, Кэмерон не спеша шла к автобусной остановке и старалась не думать. О том, как завтра будет смотреть в глаза Хаусу, о том, зачем вообще решила снова поднять эту тему именно сегодня, о том, сможет ли отпустить так просто, как хотелось бы… Ни о чем не думать. Родная квартира встретила темнотой и каким-то тоскливым одиночеством. Одиночество хотелось чем-нибудь разбавить, и Кэмерон налила в бокал немного вина. Заливаться алкоголем в пустой квартире – это так по-хаусовски. Она не похожа на него. Она знала, что он не смог бы избавить ее от одиночества, даже если бы захотел. Она смогла бы избавить его. Но этого не захотел он… Звонок в дверь стал неожиданностью. Рука дернулась, и на ковер выплеснулось несколько капель бордо. Неожиданно для себя Кэмерон тихонько ругнулась и пошла открывать. Наверняка соседка сверху – ей вечно что-то надо. Хуже, если мама - компания пришлась бы некстати. Хотя, это вряд ли - когда мама занята своими проектами, ей мало до кого есть дело. - Теперь мы знаем, в чем дело – у тебя атрофирован инстинкт самосохранения, - низкий с хрипотцой голос обрушился на нее, почти оглушая, стоило распахнуть дверь. - Хаус… - пробормотала она, чуть не поперхнувшись его именем. Не давая ей опомниться, он сделал шаг и оказался вплотную к Кэмерон. - Ты задавалась вопросом, на сколько тебя хватит? – пристально глядя ей в глаза, спросил Грегори. - Что?.. О чем вы? – она попыталась отодвинуться, хоть немного прийти в себя, но его ладонь легла на талию, заставляя вздрогнуть всем телом и обмереть. Он наклонился, так низко, что она могла слышать его тяжелое дыхание, различить в нем слабый запах алкоголя. - О том, что я не изменюсь, не стану лучше. О том, что буду продолжать хамить и издеваться, может быть, даже изменять. Может быть, с проститутками, - чеканя каждое слово, жестко проговорил он. – А ты будешь это терпеть. Сколько сможешь, конечно. Так ты задавалась вопросом – на сколько тебя хватит? - На сколько потребуется, - дрогнувшим голосом ответила Кэмерон, понимая, что не может сейчас нормально соображать – мысли путались в голове от его близости, от его напора, от его жестоких, но правдивых слов. И неожиданно она разозлилась. Он хотел напугать ее, хотел, чтобы она сдалась. Потому что сам не мог принять решение. Внутреннее ликование смешалось со злостью и вполне понятным страхом, превратившись в безумный коктейль и придавая Кэмерон сил. Она вздернула подбородок и с вызовом посмотрела на Хауса. - Я буду терпеть столько, сколько нужно, чтобы вы поверили, что я не предам, - чеканя слова, сказала она. – Я знаю, что у вас всегда были другие женщины. Такие же, как вы. Но к чему это привело? Что… Он с силой привлек ее к себе, закрывая рот поцелуем. Он хотел, чтобы она замолчала. И он хотел ее. Ее тело, душу, ее чистой любви, которую непременно втопчет в грязь. Эта уверенность причиняла боль и приводила в бешенство, заставляла чувствовать острее, чем когда-либо. - Ты просто дура, - в сердцах произнес Хаус, отстраняясь от нее и убирая руки, - я сломаю тебе жизнь. - Прости, но это не твое дело, - на удивление ровно проговорила Эллисон, хотя казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. – Эта жизнь – моя, и только мне решать, что с ней делать, - и прежде чем он успел еще что-то сказать, обвила его шею руками и сама потянулась к его губам…