сияние рапсовое

      — Вставай… доброе утро.       Обычно ты просыпаешься раньше всех, и это не доставляет тебе вообще никаких сложностей, но сейчас что-то тянет тебя вниз, к илистому дну бессознательного, так отчаянно, что ты не можешь разлепить веки и ощутить реальность, как бы ни старался. Ты слышишь родной голос, и почему-то он звучит очень глухо и убаюкивающе, словно колыбельная песнь сквозь толщу воды. Тебе холодно и почти мокро, ты еле-еле шевелишься, но дыхание дается тебе достаточно просто, чтобы ты был спокоен… чтобы ты почти не хотел проснуться. Не хотел вынырнуть.       Но он зовет тебя.       — Просыпайся, Шэди. У меня есть кое-что для тебя…       Сквозь сон ты тянешь руку, ища его касания — ты надеешься, почему-то почти до боли, что сейчас твою ладонь обхватит хрупкая, с длинными тонкими пальцами ладошка, мягкая, миниатюрная, белая…       … с хлопком ты схватываешь в руку лишь воздух и его же кусаешь, втягивая в легкие — клыки щелкают; только после ты начинаешь приходить в себя хоть сколько-то. Ожидавший коснуться света над водной гладью, ты вдруг находишь себя в своей комнате, по одну сторону полуторной кровати — на второй ее половине даже не помята простынь. Там никто не спал. Там спать… уже некому, и это все еще не может стать привычным. Хоть переселяйся в прихожую на коврик.       Когда мокрый холод отходит от тела, ты тянешься к телефону и смотришь на время: до будильника остается полчаса, за окном сегодня выпал снег — зрение позволяет тебе различить его тонкий слой на подоконнике. И пушистые снежинки, оседающие наземь в тихом мраке — словно вот-вот поднимется ветер, но еще пока нет.       Обычно Сильвер снится тебе не так.       Твое сердце замирает. На миг тебя поглощает тревога — вдруг он погиб? Тогда… тогда ты не сможешь сегодня встать с постели, верно? Тебе меньше всего хочется даже пытаться пошевелить ногами, даже попытаться проверить, как все на самом деле; слишком силен — до сбившегося стука сердца — оказывается страх вдруг узнать, что ты потерял в этом мире всё до единого. От надежды до возможности приложить к ней усилие.       Однако облегчение приходит к тебе сразу же, как ты все же находишь в себе смелость повести лапами по простыням. С тобой, а значит и с твоим зверенышем, все в порядке. Или почти в порядке. Сон был настолько тревожным, что тебе очень сложно верить в нормальность состояния своего… истинного? Того, в общем, кого ты выбрал для себя родственной душой, создав через Хаос связь: и он подарил глаза, а ты ноги. И страх стать калекой, страх потерять после этого события у Сильвера остался где-то на фоне всего иного, будучи пересиленным жаждой любить и быть любимым.       Сильвер, совсем мальчишка, был просто безмерно счастлив, а ты не жалел никаких рисков просто для того, чтобы он улыбался тебе даже сквозь перманентно приглушенные чувства, чтобы терял свой страшный холодный разум от легкого касания к плечу. Не потому что случается, а потому что действительно любит своего Шэди, искренне-искренне… И каждый момент близости был по определению чем-то большим, чем сухое удовлетворение физиологических потребностей. (Ты чувствовал его тонкие пальцы на своих плечах, на бедрах — худые длинные ноги, полусогнутые, дрожащие не меньше, чем голос: его мягкий хриплый голос стонал, почти вскрикивал, от каждого движения, но на фоне этих стонов твое имя было чем-то сакральным и особенным. Чаще всего оно звучало тебе прямо в ухо, полушепотом и с такими жаждой и привязанностью, что внутри от каждого хрипа все передергивало и замирало. Невидимая снаружи юношеская наивность старшего в паре — ты никогда не показывал Сильверу, насколько тебя разносит от собственного же имени, но из его уст. Ты старше него, крупнее и крепче, но ты никогда не делал ничего, на что Сильвер взглянул бы косо или чего попросил бы не делать. И он любил тебя так, что каждый вечер снова и снова сходил с ума — громко и отчаянно. Ты просто не веришь, что такой мальчик мог бы уйти по своей воле. Если он не сам, значит, его кто-то держит силой. Поэтому ему не может быть хорошо… а насколько было б лучше, если б можно. Лишь бы он не страдал. Лишь бы сон был просто таким придурочным — лишь бы не дурной знак, не черные вороны над сухим рапсовым полем.)       Ты отключаешь будильник, чтобы тот не затрезвонил на пустом месте, перепугав всех вокруг. Ты вскакиваешь с постели сразу после этого, тебе немного холодно после ночи под теплым одеялом, но приятно потянуться в стоящем положении уже можно. При взгляде в зеркало в темноте видно только то, как растрепались за ночь шерсть и иголки. Чтобы привести себя в порядок, приходится, морщась, включить в комнате свет.       У тебя на столе, прямо перед этим же зеркалом, разве что… разве что многовато барахла: щетка для шерсти, перевернутая фоторамка, пару брусков какого-то подарочного мыла, запасной тюбик зубной пасты, пустая аляповатая кружка от кофе. Еще — раскрытая книга, но ты не уверен, что сам читал ее… может, Метал или Соня внезапно заинтересовались и не нашли места лучше. Тебе-то не то чтобы была интересна тематика и не то чтобы ты хочешь, листая странички, растекаться мыслию по древу на пустом месте.       Там про Иблиса что-то.       Ты закрываешь книгу парой пальцев и ищешь взглядом халат. Просто накинуть, потому что холодно по утрам в доме. Впереди тебя ждет день обычный настолько, что хочется забыть тревожный сон и просто не поверить в то, что хоть что-то в течении времени может измениться. Тем более, за один обыкновенный серый день.       Ты еще не привык к вере в то, что одна маленькая тучка в чистом небе способна на сотрясающий гром.       Ты собираешься быстренько привести себя в порядок и спуститься вниз. Может, сваришь на всех кофе.

***

      — Говоришь, снился… — лисенок, рыжий, с двумя смешными пушистыми хвостищами (больше него самого каждый), усаживается на стол и достает из широкого кармана какое-то устройство. Комбинезон великоват для мальчишки, а устройство запускается не сразу. — Ты думаешь…       Ты заканчиваешь споласкивать кружки и косишься на оставшиеся после еды тарелки. После завтрака все уже ушли с кухни, и сейчас с тобой рядом находится только Тейлз. Ну и… Метал, если он вообще считается: Метал сложил лапы на стол, улегся поверх них жестяной башкой и теперь невозмутимо наблюдает за тобой и разговором. Не вмешивается, конечно. Только зыркает порой с сомнением то на тебя, то на лисенка, и лучше бы он посуду помыл, раз ему настолько нечем заняться.       — Не могу быть уверен, но чутье подсказывает.       Что твоему зверенышу там, где он сейчас находится, приходится очень-очень плохо, а ты, ебаный кретин, даже не можешь его найти. То есть ты порой чувствуешь биение его сердца, как свое; так почему ты не можешь просто взять и найти его?!       Ты отставляешь последнюю кружку на полотенце несколько несдержанно, и она, соскользнув, летит на пол.       И когда Метал бросается ее ловить, почему-то он смотрит не на нее и не в твои глаза.       Почему-то все равно звенит стекло. (Но сразу ты ничего понять не можешь.)       Ты чувствуешь крепкие металлические когти под поясом и наплечник, уперевшийся тебе под мышку — Метал издает какой-то невыразительный звук, прежде чем твои ноги приподнимаются над полом. Разбитая кружка откатывается в сторону, а Метал Соник пристально смотрит на тебя алыми кругами зрачков и лишь сжимает в лапах теснее. Тейлз подскакивает, спрыгивает вдруг на пол:       — Метал, в чем дело?! — в недоумении спрашивает лисенок, и за его спиной топорщатся и растопыриваются хвосты.       Метал в ответ молчит, зыркает с тревогой и только пытается перехватить тебя окончательно на руки.       — Блять, железка! — Тебе чертовски не нравится, когда тебя беспричинно хватают и мацают, а со стороны консервной банки это с каждой секундой кажется все более диким.       Заглючил, что ли? Ты хватаешься за его голову, крепко сжимаешь когтистыми руками, и переформируешь положение ног для смачного такого пинка по дурной морде…       … но только ноги тебя не слушаются — и ты понимаешь это лишь чуть позже, как твой мозг уже проецирует успешный удар.       Твои ноги просто не движутся.       — Что с твоими ногами, Шэдоу.       Метал смотрит на тебя по-прежнему пристально — учтиво не стряхивает с поцарапанной уже башки твоих рук, — а ты нервно лишь сжимаешь пальцы сильнее, дергаешься, пытаешься вырваться и вскочить, наконец, на лапы; ты пытаешься задергать хотя бы пальцем или кончиком хвоста, но от твоей чувствительности не остается ничего.       Ты просто не чувствуешь ног.       — … нет… нет… нет, постойте… (ПОДОЖДИТЕ, ПАРУ СЕКУНД, Я СЕЙЧАС)       — Тейлз. Иди за Соней, — четко проговаривает, перебив тебя, Метал.       — … нет, нет, подожди!..       Твои руки разжимаются, и Метал медленно, словно в киселе, чуть склоняет голову набок. В один миг его яркие зрачки режут тебе глаза настолько сильно, что ты жмуришься, а потом…       … голову заполняет звенящая, оглушающая, вязкая-вязкая пустота. Ты вновь погружаешься в холодную воду, к илистому дну, глубоко в мутное-мутное; но больше некому тебя позвать, чтобы ты вынырнул. Ты не слышишь любимого голоса, разбудившего тебя сегодняшним утром.       — Шэд. Тихо. Держись.       Перед твоим помутившимся взглядом проносится рыже-зеленое хвостатое пятно, на тебя смотрит оптика робота и с тобой говорит голос, который вообще говорит редко, но тебе это… Да какая разница?! Как бы ты ни старался, твои ноги… твои ноги… а это… это только одно значит ведь, да?..       — … он умер?..       Внутри стискивает до липкой, холодной боли, пронзающей множеством тонких и длинных игл, китовых усов на таящемся в слоях ила скелете — ты медленно погружаешься все глубже, и в грязной зелени меркнут последние лучи света. Никто не позовет. Некому больше звать. (а если сорвать кольца с запястий?)       Метал крепко перехватывает их, когда усаживает тебя, старательно пытающегося вздернуться, на край стола. Он держит тебя и смотрит тебе в глаза по-прежнему пристально, словно пытаясь быть нитью, удерживающей тебя в реальности.       — Или нет, Шэдоу. Не торопись.       — Херовее сказать не мог?!       Ты пытаешься крикнуть на него, но твой голос поразительным образом садится так резко, что ты почти хрипишь в железную морду. Метал только продолжает играть в гляделки и ждать. Чего-то.       Ты чувствуешь, как тебя начинает тошнить. Что-то заедает в твоей голове — что-то холодное, звеняще полое; ты должен утонуть и медленно сгнить на этом дне или восстать в последней попытке выжить. Ты дергаешься снова — снова пытаешься сбросить ограничители, и в следующий же миг перед твоими глазами, в сдавленной до гула голове, начинает темнеть.       — Шэдоу, — (острые когти впиваются в твои ладони, но ты не чувствуешь, чтобы из тебя рвалась кровь), — Шэд. Все будет в порядке. (херовее сказать не мог, тупая ты банка с болтами?)       Кровь выходит из-под кожи безболезненно.       Ты все равно утопаешь сразу же, как вместо железяки перед тобой оказываются зеленые глаза Сони.       Ты не можешь перенести все и сразу. Даже ты.