Сны и видения Фирузе

Если любовь достаточно сильна, ожидание становится счастьем. Симона де Бовуар.

      Краешек неба, что был виден в дверном проёме, выходящим на террасу, сиял и манил своей невинной чистотой и изящной нежностью. Рваные клочья перистых облаков, рассеянные тёплым воздухом по контуру, лениво обволакивали шёлковую ткань горизонта, предвещая скорый рассвет. Малиновый свет проливал свои текущие воды над крышами Дворца, вытягивая на поверхность проснувшейся солнце. Птицы купались в ласковых каплях его несмелых лучей, подпевая истокам позднего ветра, и своим пёстрым оперением напоминали о скорой осени. Укромные тени терялись в разноцветном одеянии старых деревьев, источая слабый аромат пожухлой листвы. Каждый треск, слышный при малейшей тревоге воздуха, создавал мнимую иллюзию полыхания огня, а потемневшая травка в скором времени должна была приютить его искры в своих мягких объятьях.       Каждый удар умершего сердца продливал жестокую пытку, заставляя делать новый вдох и снова созерцать потухшим взглядом знакомые покои, в которых Хюмейра, отныне, держалась как пленница. Обволакивающая свежесть только что застеленного постельного белья клонила в сон, но хатун вот уже несколько дней не смыкала глаз, терпеливо ожидая свою смерть. Тяжёлая усталость давила на её исхудалые плечи, впалая грудь едва заметно колыхалась при затруднённом слезами дыхании, прохладный ветерок приятно остужал разгорячённое лицо, однако Хюмейра не чувствовала его дуновения, будто тонкая, безжизненная оболочка её тела осталась пустой и равнодушной к самой природе. Поцелуи солнечных лучей, прикосновения воздуха, объятья осенней стужи – ничего из этого не могла ощущать Хюмейра. Её душа раз и навсегда была заперта за решёткой дрожащих рёбер, став пленницей бренного тела, нуждающегося в необходимых потребностях. Хатун будто потеряла связь со своим существом. Каждое движение она видела издалека, словно кто-то другой выполнял за неё привычные действия, управляя затёкшими конечностями. Её сознание блуждало где-то за пределами реальности, балансируя на краю пропасти между сном и явью. Порой она уходила глубоко в себя, отрезая все связи с грешным миром, копалась в укромных уголках своей памяти, но не могла понять, что ищет. Внутренний взор впервые оказался слеп, светлый разум заволокло тенью беспощадного мрака, темнота наступала, неумолимо вытесняя счастье, радость, а вместе с ними и желание жить. Хюмейра по-настоящему потерялась в своих мыслях, эмоциях и целях, впервые с горечью осознав, что потратила большую часть своей единственной жизни впустую, пытаясь исполнить приказ своего властелюбивого брата. Она осталась совсем одна во власти страха и боли, не знала, что делать, и к ней всё яснее приходило осознание своей беспомощности и ненужности. Для кого ей теперь существовать в этой плотной оболочке? У неё не было больше ни брата, ни детей, ни друзей. На этот раз Хюмейра была действительно одинока.       Находиться целыми днями в четырёх стенах было невыносимо. Поднос со вчерашним ужином остался нетронутым и даже никем незамеченным. Хюмейра изнывала от голода и жажды, её внутренности будто сжались в несколько раз и прилипли к позвоночнику. Горло царапала сухость, потребность в еде и сне сопровождалась галлюцинациями и беспричиными атаками неудержимой дрожи. Чудовищная слабость норовила сломить закалённый дух Хюмейры, но она твёрдо решила, что не станет молить Тахмаспа о прощении. Пусть лучше она сгниёт в собственных покоях без права покидать их хоть на секунду, чем станет унижаться перед шахом! Время протекало незаметно и для несчастной пленницы давно уже перестало иметь даже малое значение. По приходящим друг другу на смену луне и солнцу она отличала ночь и день, в поведении ветра угадывала приближение осени, но при этом была слепа и глуха ко всему, что происходило вокруг. Если в один прекрасный день служанка зайдёт, чтобы унести полный поднос, и обнаружит среди простыней бездыханное тело Хюмейры, то никто не проронит и слезинки. Она тихо и незаметно покинет несправедливый мир, освободившись наконец от умирающего тела.       Какие бы мысли не посещали измотанное сознание Хюмейры, она не могла понять, что чувствует. В её груди с недавних пор царил лютый холод, отрешённость и безразличие захватили её сердце, чьи равномерные стуки сводили хатун с ума среди мучительной тишины. Ничто не откликалось в её душе даже разочарованием или злостью, поскольку она оказалась вечным рабом пустоты и стеклянного покоя. Мгновения уходили одно за другим, и Хюмейра по неволе следовала за ними нетвёрдым шагом, бережно ступая по стеклу, которое покрывалось призрачными трещинами за её спиной. Когда она наконец дойдёт? И что случится, если стекло внезапно разобьётся и уронит её в темноту?       – Ибрагим...       Бестелесный шёпот мягким касанием нежности сорвался с высохших губ Хюмейры. Она не услышала собственный разбитый голос, но зато ясно почувствовала, как боль накатила с новой силой, вынудив её согнуться пополам от пульсирующей раны на сердце. Вот всё, что у неё осталось. Слабое присутствие когда-то пылающих чувств, что оставляет такие страшные шрамы внутри неё. Уставшая от всего этого, Хюмейра крепче сжала гладкий флакончик с ядом ослабевшими пальцами, почувствовав разряды дрожи от контакта с нагретым в её ладонях стеклом. Тонкая кожа на руках без труда перенесла на себе его идеально отпалированную текстуру, слабо дотянулась до объёмной крышки, отличающейся своей формой и шершавой поверхностью. Хюмейра глубоко вздохнула, чего не делала уже несколько дней, и, будто окрылённая новыми силами, подняла флакон на уровень опухших глаз, разглядывая бесцветную жидкость. Яд поднимался со дна бутылочки маленькими пузырьками, словно порываясь оказаться на свободе, и Хюмейра судорожно втянула воздух, внезапно вздрогнув. Она может закончить свои муки одним только движением. Она может просто уйти и дождаться Ибрагима и Зульфию на небесах. Она покинет их для того, чтобы быть рядом призрачной тенью.       Стоило хатун углубиться в эти мысли, как щёлкнул замок, и скрип открываемой двери подсказал ей, что кто-то вошёл. Хюмейра тут же спрятала яд в ладони, но не обернулась на пришельца, сгорбив сутулые плечи и обречённо уронив голову. По тихой плавной поступи, шуршащей над ковром, она узнала Фирузе. Хюмейра не пошевелилась, предсказывая каждый осторожный шаг госпожи, и демонстративно не стала вставать и приветствовать её. Вот, кто во всём виноват! Её племянница уговорила Тахмаспа не казнить сестру, а посадить её под замок. Она спасла Хюмейре жизнь, и теперь ей приходится мучиться.       Фирузе подошла совсем близко и без разрешения пристроилась рядом с хатун. Кровать прогнулась под её весом, одеяло зашелестело, отвечая на прикосновение чужой руки. Хюмейра отвернулась, показывая, что не желает никого видеть, и уставилась невидящим взглядом в пол, до боли в пальцах сжимая флакон.       – Я так давно тебя не видела, – первой нарушила молчание Фирузе, и её голос показался Хюмейре как никогда мягким и тёплым. – Дай, думаю, зайду.       Повисла неловкая пауза, поскольку Хюмейра не собиралась продолжать этот бессмысленный разговор. Ни один мускул не дрогнул на её застывшем лице, умело сохраняя маску отстранённости.       – Как ты, крошка? – с намёком на нежность побеспокоилась Фирузе. Касание её тонких сильных пальцев возбудило заснувшие рецепторы хатун, застав её врасплох.       Хюмейра покачала головой, по-прежнему не реагируя на слова племянницы. В глазах собрались невольные слёзы, но она зачем-то их спрятала, решив, что больше не станет выставлять напоказ свою слабость. Фирузе тяжело вздохнула, не сумев скрыть досаду, однако руку не убрала и настойчиво потянула чужое запястье на себя, побуждая Хюмейру развернуться.       – Ты опять ничего не съела? – строго спросила госпожа, кинув неодобрительный взгляд на нетронутый поднос. – Сколько раз тебе говорить, что без еды ты умрёшь?       Снова нет ответа. Хюмейра, не моргая, сверлила в полу дырку потусторонним взглядом, и слова Фирузе долетали до неё, словно сквозь толщу воды. Она лишь ощущала на себе тяжесть её суровых глаз, сопровождающуюся обеспокоенным дыханием. Тогда госпожа потянулась к подносу, взяла с него серебряный стакан и без обиняков поднесла к губам Хюмейры. Пахнуло жизнедарующей свежестью, так что рот хатун мгновенно наполнился слюной. Всеми жилами и усохшими клетками своего тела она требовала необходимой влаги, но разум её останавливал, напоминая о решении умереть от жажды и голода. Она упрямо отклонилась, выставив вперёд обтянутые кожей кости ключиц, и отвернулась.       – А ну пей, – сурово приказала Фирузе, снова приближая к ней стакан, так и манящий своим содержимым. – Пей, я сказала! Эмре, не вынуждай меня!       Хюмейра внезапно махнула рукой, выбивая стакан из хватки Фирузе, и свирепо повернулась к ней, сверкая покрасневшими глазами. Вода разлилась по полу, зеркально отражая слабое свечение разгорающейся зари, а в покоях на секунду застыл звон от упавшего на мрамор серебра. Госпожа изумлённо отклонилась, не ожидая, видимо, такой реакции на предложенную помощь.       – Ну и пусть! Пусть! – закричала Хюмейра, потревожив оцепеневшие связки, и её голос тут же сорвалась на жалкий хрип. – Пусть я умру, Вам-то что?! Повелитель будет только рад избавиться от меня!       – Хюмейра... – ошарашенно пролепетала Фирузе, впервые на памяти хатун лихорадочно забегав зрачками по комнате. – Я всего лишь хотела помочь. Видит Аллах, тебе нельзя умирать. Не смей так говорить! Подумай о дочери!       «Зульфия», – пронеслось в голове Хюмейры, и милое детское личико предстало перед её глазами как вживую. Блестящие тёмные глазки, завитые локоны, искренняя белозубая улыбка. Острая тоска жалом впилась в грудь хатун, стоило ей восстановить в памяти свою любимую дочь.       – Я потеряла её, госпожа, – глухо напомнила Хюмейра, в первый раз одарив Фирузе взглядом. Её неокрепший голос всё ещё дрожал в результате долгого молчания. – Я всё потеряла. Возвращаясь сюда, я думала, что Тахмасп утешит меня, поддержит как брат и снова сделает меня счастливой. Но я жестоко ошиблась. Мне легче умереть, чем томиться взаперти в собственном Дворце!       На поверхности глаз Фирузе мелькнуло сочувствие и понимание, но меньше всего Хюмейре хотелось, чтобы её жалели. Она пробежалась скользящим взором по стройной красавице госпоже и отвернулась. Кожей она чувствовала сквозящее отчаяние и растерянность племянницы, чьи сбитые эмоции кололи её руку и шею. Она всем сердцем желала Фирузе счастья и покоя, поэтому пыталась её прогнать. Не предстало незамужней зрелой женщине сидеть тут, рядом с ней, словно няньке.       – Уходите, прошу Вас, – умоляюще прошептала Хюмейра, горько зажмурившись. – Мне уже ничем не помочь. Для чего я плыву по течению времени, если мне не к чему идти? Кто я такая?       Крепкая ладонь легла на её плечо, заставив вздрогнуть. Хатун различила мерные вздохи Фирузе над своим ухом, а позже уловила спиной вибрацию её неспокойного сердца. Ткань рубашки защекотала кожу в глубоком вырезе сзади, и Хюмейра догадалась, что госпожа пытается её обнять. Она не сопротивлялась, но и не отвечала, безвольно обмякнув на её сильных руках.       – Ты Хюмейра, – твёрдо выговорила Фирузе и свесила голову с её плеча, заглядывая ей в глаза своими тёмными алмазами. – Ты рождена, чтобы жить, Хюмейра. Ты здесь, потому что должна исполнить своё предназначение. А оно у всех одинаковое. Ты должна просто жить! Живи, моя Эмре! Ты слышишь? Живи, а не чахни в этих жестоких стенах! Во что бы то не стало, ты обязана вырваться на свободу и последовать зову своего сердца!       Хюмейра подняла на Фирузе покинутый взгляд, но отчего-то в её груди отчётливым жарким пламенем зародилась юная надежда. Тут же сердце откликнулось на этот зов и встрепенулась, перехватив ей дыхание. Она обхватила руку Фирузе на своём плече, обращаясь к госпоже.       – Но что мне делать? – в слабом трепете спросила Хюмейра. – Куда я пойду?       – В мире ещё столько неизведанного, моя дорогая Хюмейра! – воскликнула Фирузе, восторженно улыбаясь. – Например, ты никогда не думала, где заходит солнце? А откуда приходит к нам лютая зима со своими снегопадами? Наша жизнь полна чудес!       – Я бы очень хотела снова вдохнуть полной грудью запахи этой жизни, – честно призналась Хюмейра, бросая мечтательный взгляд на террасу, – но Тахмасп мне не позволит. Он ни за что не выпустит меня, пока я жива.       – С Тахмаспом я поговорю, – пообещала Фирузе, хитро прищуриваясь. – Уговорю его, как следует.       – Не смейте! – перебила Хюмейра, схватив госпожу за запястье и испуганно расширив глаза. – Он же убьёт Вас! Не рискуйте так ради меня!       Фирузе засмеялась, давая хатун возможность лицезреть её изящную длинную шею, и в её непоколебимом взгляде зажёгся непреступный упрямый огонёк.       – Ну уж нет! Я сделаю это. А потом мы вместе уедем в другой город, и я покажу тебе, что значит вкусить свободу!       Лёгкая, но благодарная и довольно живая улыбка озарила осунувшиеся лицо Хюмейры. Её лёгкие неожиданно наполнились кислородом, тело несмотря на изнеможение налилось силой, в груди нетерпеливо забилось восторженное предвкушение, мощным потоком разогнав пасмурные тучи над её головой. Слова Фирузе как и её присутствие вдохнули в хатун новую жизнь, вытащили из плена тьмы и одиночества, возродив давно забытые чувства привязанности и доверия. Воодушивлённая разгоревшейся надеждой, Хюмейра прильнула к госпоже, обняв её, и в упоении забрала себе частичку её усыпляющей уверенности. Фирузе ласково усмехнулась и взаимно обняла хатун, похлопывая её по спине.       – Спасибо Вам, – прерывисто выдохнула Хюмейра, окуная пальцы в льющиеся волосы госпожи и прощупывая сквозь тонкую ткань рубашки её натренированные мышцы. – Вы спасли мне жизнь. Я в вечном долгу перед Вами, моя госпожа.       – Не стоит вспоминать о каком-то долге, Эмре, – усмехнулась Фирузе ей в шею. – Я готова спасать тебя снова и снова. Но у меня есть одно условие.       Они одновременно отстранились, и Хюмейра подняла на госпожу прояснившейся удивлённый взгляд.       – Какое? Я всё сделаю!       Не ответив, госпожа скользнула рукой по руке Хюмейры, а затем разжала её собранные пальцы, в которых она прятала злополучный сосуд с ядом. Госпожа без лишних слов взяла его себе, не встретив сопротивления, и спрятала за пояс, удовлетворённо улыбнувшись.       – Больше даже думать не смей о таких вещах, понятно? – со всей серьёзностью наказала Фирузе, однако взгляд её смотрел мягко и покладисто.       – Да, госпожа, – склонила голову Хюмейра, пряча мелькнувшую в глазах улыбку. – Не могли бы Вы подать мне стакан? Что-то пить хочется.       Фирузе прыснула от заливистого смеха, но всё же исполнила просьбу, попутно заражая Хюмейру своим беспричинным весельем. Глоток охлаждённой воды остудил опалённое разговором горло, приятной свежестью растёкся по телу, утоляя мучительную жажду. Хюмейра даже закрыла глаза, наслаждаясь каждой новой порцией влаги, почти физически ощущая, как клетки жадно всасывают в себя жидкость, подгоняя густую кровь в венах и улучшая работу сердца. Блажённо осушив стакан, Хюмейра вздохнула и перевела взгляд на поднос, наполненный аппетитными блюдами. Чего только стоил её любимый манный пирог! Наверное, Фирузе его сюда положила.       – Госпожа, – улыбнулась хатун, вставая на слабые ноги. Племянница тут же подорвалась следом, придерживая её под локоть. – Пойдёмте вместе на террасу. Разделите со мной утреннюю трапезу!       Фирузе согласно кивнула и бережно повела Хюмейру к распахнутым дверям. У хатун тут же потемнело в глазах, голова налилась тяжестью, но она не позволила себе упасть, хотя каждый шаг был сделан словно в невесомости. Птичьи трели, раскинутые для объятий солнечные лучи, заполняющие светом пространство балкона, манили Хюмейру, звали её к себе, внушая отголоски радости. Она с удовольствием продставила лицо и шею тёплому дождю из падающих с неба искр, жадно впитала в себя осенний воздух, прислушиваясь к ублажающим слух природным звукам. Рассвет занимался за городом, и с высоты террасы Хюмейра отлично видела, как разгорается пламя нового дня, предвещая скорые перемены в её унылой жизни. Рядом встала Фирузе, и вдвоём они любовались степенным восходом солнца на небесный трон, прославляя его долгое и всегда справедливое правление. Глядя на раскинувшейся под ногами город, она подумала об Ибрагиме, и незаметно прижалась боком к боку Фирузе, молчаливо делясь с нею своими внезапными мыслями.       – Госпожа, – позвала Хюмейра и, дождавшись вопросительного мычания, продолжила: – А куда мы отправимся?       – В Рей, – блеснула глазами Фирузе, ободряюще подмигнув хатун. – Я слышала, туда привозят качественные ткани!