Сны и видения Фирузе

Время – это монета вашей жизни. У вас есть только эта монета, и только вы вправе определить, на что ее следует потратить. Остерегайтесь, чтобы ее не потратил за вас кто-нибудь другой. Карл Сэндберг.

      Покои блестели чистотой: мраморный пол был настолько отпалированным, что в нём можно было рассмотреть своё отражение. Кем-то заботливо убранная постель манила хрустящей свежестью, чтобы как можно скорее окутать хозяина шёлковыми простынями. Сквозь открытые двери с террасы задувал студённый ветерок, оставляя в знакомых стенах прохладу и внушая непрошеное спокойствие. Хюмейра медленным шагом прошлась по своей родной комнате, чувствуя до боли приятное ущемление в груди светлой тоски. Её слезящийся от накативших воспоминаний взгляд обвёл стены, неизменное зеркало в углу, большую кровать с резными балдахинами, и замер в дверном проёме, откуда всё ещё можно было рассмотреть волшебный закат. Сердце Хюмейры отбивало сладостную дробь, сопровождая уставшее тело умиротворением и чувством безопасности. Спустя несколько месяцев она наконец-то вернулась домой.       Хлопнула входная дверь, и Хюмейра обернулась, встречая подоспевшую Фирузе счастливой улыбкой. Госпожа ввалилась в покои, запыхавшись, и поставила у порога тяжёлый мешок с вещами, которые пригодились им в путешествии. Хатун чуть не сдержала добродушный смех, наблюдая, как племянница облокачивается на деревянный косяк, восстанавливая дыхание. Несмотря на усталость и немного потрёпанный вид в глазах Фирузе плясала радость и ни с чем не сравнимое удовлетворение. Хюмейра одобрительно отметила этот хороший знак, уже не сомневаясь, что длительная поездка оставила у них обоих лишь счастливые воспоминания.       Маниса запомнилась Хюмейре тихим величественным городом, в котором почти каждый житель поголовно знал всех его обитателей. Дружелюбная, ненапряжная обстановка и роскошные лесные пейзажи глубоко запали в душу хатун, при одном упоминании вызывая на её губах искреннюю улыбку. Снова и снова она прокручивала в голове все яркие моменты этой поездки и каждый раз оставалась безмятежной и расслабленной, по-настоящему отдохнувшей. Они пробыли в этом городе немного дольше, чем планировали изначально, поскольку Фирузе там так понравилось, что она не хотела уезжать. Пришлось напомнить госпоже, что их ждут другие неизвестные им города, которые так же жаждят принять закалённых путещественниц на своих улицах. В итоге они покинули гостеприимную Манису спустя месяц и только к вечеру мартовского дня вернулись во Дворец.       – Ух, ну и тяжело же мне было, – устало пропыхтела Фирузе, сгибаясь пополам от рези в боку. В её глазах загорелось напускное возмущение. – Признавайся, это ты подложила мне драгоценные серебряные кубки?       Хюмейра засмеялась, не скрывая хитрости во взгляде, и присела на краешек кровати, с наслаждением стянув с головы прозрачную чадру.       – Как хорошо снова вернуться домой, – мечтательно протянула она, блажённо вздыхая. – Я очень устала с дороги. Думаю, нам надо отдохнуть.       Фирузе пристроилась рядом и повалилась спиной на мягкий матрас прямо в дорожном кафтане. Хюмейра хотела было её осадить, но вспомнила, что в силу своего зрелого возраста госпожа нуждается в заслуженном отдыхе, и не стала её тревожить. Она с любовью пробежалась беглым взором по лицу племянницы, невольно подмечая новые морщины и ненавязчивую седину в тёмных прядях. Почему-то только сейчас она вдруг осознала, насколько быстро пролетело время, что госпожа даже успела состариться. Натянутые мышцы шеи дали её глазам задеть уродливый шрам, от которого осталась лишь тонкая полоса оттенка чуть посветлее, чем смуглая кожа Фирузе. Хюмейра скрепя сердце вспомнила Тахмаспа и тут же поспешила отогнать мысли о нём прочь. Она уже много лет с ним не общалась и была уверена, что ему глубоко безразличны долгие отлучки сестры и племянницы из Дворца.       – Куда мы потом поедем, Фирузе? – сгорая от любопытства спросила Хюмейра, надеясь, что госпожа уже подобрала для них новый маршрут. Задерживаться во Дворце они решительно не собирались.       – Хочу посетить Амасию, – после недолгих раздумий ответила Фирузе, прищурившись. – Говорят, там сейчас правит шехзаде Мустафа.       Хюмейра натянуто улыбнулась, стараясь не показывать, что слова подруги по неведению задели её старые раны прошлого. В памяти сам собой всплыл Топкапы, хотя лица всех его обитателей и когда-то изученные тропинки Дворцового сада остались для неё недоступными и смытыми течением времени. Сердце сжалось, но Хюмейра не хотела углубляться в тоску о своих юных летах, поэтому усилием воли заставила себя переключиться на что-нибудь другое.       Вот уже несколько лет Хюмейра постоянно покидает родной Дворец в компании Фирузе, и вместе они разъезжают по разным городам Османской империи и Ирана, каждый день проживая с приключениями и насыщая память бурными эмоциями и счастливыми моментами, которые раз и навсегда укрепили их дружбу. Ещё восемь лет назад Хюмейра сидела на этом самом месте и пыталась умереть, и одному Аллаху известно, что бы случилось, если бы не Фирузе. Хюмейра не переставала благодарить госпожу за ту помощь, и с тех пор они не задерживались во Дворце Тахмаспа надолго, успевая посетить один город за месяц. Теперь счастью Хюмейры не было предела, поскольку за границей стен своих покоев она вкушала отрадную свободу, что окрыляла её сердце и наполняла жизнь незабываемым мгновениями. В её памяти сохранился каждый город, в который они вместе приезжали за всё это время. Слабое эхо минувших боли и печали лишь в особенно тёмные ночи посещали душу Хюмейры, и то совсем скоро от них осталась лишь прозрачная тень, блуждающая где-то на задворках её сознания. Она смогла справиться со своим прошлым и принять его, как часть своей жизни, но отныне к нему не возвращалась, мечтая только о будущем и наслаждаясь настоящим.       Чувствуя приятную усталость и ломоту во всём теле, Хюмейра последовала примеру Фирузе и прямо в утеплённом плаще упала на чистые простыни, с улыбкой разглядывая потолок. Медленно, оттаивая и просыпаясь от снегопадов, наступала весна, колыша за окном молоденькие листья. Молочные пальцы заката ненавязчиво дотронулись до щеки Хюмейры, и она ласково усмехнулась, не находя объясний внезапно появившемуся восторженному всплеску, что волной веселья и детской безмятежности поднимался в её груди, обвивая тело уютом и теплом. Хатун закрыла глаза, подумав, какое это счастье, вот так нежиться на мягкой постели рядом с лучшей подругой. Её сердце распирало от гордости и нетерпения увидеть что-то новое, что непременно ждало их в Амасии. Что же готовит им судьба в этом городе?       Негромкий стук застал их обоих врасплох, но Фирузе первой спохватилась и поспешила к двери, на ходу бормоча какие-то недовольства. Хюмейра выпрямилась и вытянула шею, желая разглядеть нарушителя покоя, но госпожа спрятала его с глаз своей спиной, а потом и вовсе закрыла дверь, так и не пустив пришельца на порог.       – Кто там? – громко спросила она, нахмурившись.       Фирузе в каком-то странном оцепенении развернулась, и в её руках Хюмейра с удивлением обнаружила тубу, в которой традиционно отправляли письма. Госпожа с интересом рассматривала её, но в глазах застыло недоумение и даже беспокойство. Хюмейра начала терять терпение, когда этот взгляд позже остановился на ней.       – Что это? – резче, чем хотела спросила Хюмейра, кивнув на послание.       – Служанка передала письмо, – наконец оправившись после замешательства, доложила Фирузе, подходя к подруге и протягивая тубу ей. Заметив непонимание на лице Хюмейры, госпожа понизила голос: – Для тебя.       – Что? – невольно вырвалось у хатун, и она опустилась взгляд на послание, не решаясь принять его. Мысли лихорадочно заметались у неё в голове, нагнав давно забытую тревогу. Кто мог написать ей письмо? Кроме Фирузе у неё никого нет! Справившись с секундной растерянностью, Хюмейра нервно сглотнула. – От кого?       Наверно, Хюмейре показалось, что на лице Фирузе мелькнула лукавая улыбка. В её глазах зародилось нечто странное, отчего сердце хатун пустилось вскачь, а руки мгновенно сделались влажными и холодными. Она с трудом подавила в горле сухой ком, с замиранием ожидая ответ.       – От Ибрагима, – на одном дыхании выпалила Фирухе и снова улыбнулась, на этот раз более явно.       Звук этого имени взбудоражил воображение Хюмейры, опалив когда-то утихшим огнём её лёгкие. Ей внезапно стало трудно дышать, весь мир стремительно покачнулся перед глазами, а грудь сдавила совсем не страшная боль от того, насколько трепетно ответило на это известие её спокойное сердце. Хюмейра на миг испугалась, совсем сбитая с толку столь неожиданными переменами в своём состоянии, и всё никак не могла поверить в услышанное. Потом её бросило в жар, кровь вскипела, разбудив по спине дрожь предвкушения, а вздохи участились и забрали оставшееся самообладание хатун, до последнего пытающейся скрыть изводящее ожидание. От госпожи не укрылась реакция подруги, поэтому она с понимающий улыбкой кивнула, как бы подбадривая её. Хюмейра всё смотрела на письмо, переживая атаку размытых воспоминаний, и ей показалось, будто в воздухе она почувствовала сладостный аромат весенней гвоздики, что вечно цеплялся за кафтан Великого визиря.       «Восемь лет, – пронеслось в её голове пугающее осознание. – Восемь лет ты не писал мне писем».       Время для Хюмейры остановилось. Словно через сопротивление густого сна она подняла руку и коснулась дрожащими пальцами рельефной поверхности тубы. Её тело пронзило разрядом молнии, стоило ей принять драгоценное послание из рук Фирузе и поближе рассмотреть на нём подпись Ибрагима. Задыхаясь в собственных шумных вздохах, Хюмейра неспеша обследовала позолоченную тубу, кропотливо изучая каждый её участок, а затем, сделав глубокий вдох и чувствуя, как сердце пропускает отсчитанный удар, открутила крышку, освобождая свёрнутый лист пергамента. Ноздри защекотал запах свежей бумаги и специфичных чернил, но так же отчётливо присутствовал родной дух Ибрагима, чьё лицо ей никак не удавалось забыть. Перед глазами встал его светлый лик, изогнутые брови, властные глаза и умело подобранная улыбка. Глаза наполнились слезами, но Хюмейра всё же нашла в себе силы развернуть письмо и углубиться в его содержание. С первых строк, откуда-то издалека, она расслышала вкрадчивый глубокий темрб Великого визиря.       Я уйду, и не останется на грешной земле никого, кто будет помнить моё имя. Только лишь небеса прольют свои слёзы, холодное мерцание звёзд заберёт в объятия одиночества мою облегчённую душу, а тьма навеки поглотит мой разум, не дав мне в последний раз узреть твои неизменные черты. Каждый уголок этого Дворца, где меня приследует эхо твоего голоса, помнит мои тихие слёзы, сотканные их тумана забвения и равнодушного звучания скрипки. Я бы никогда себе не простил, если бы однажды, проснувшись унылым утром, я не вспомнил твой лик, твои глаза и твою улыбку. Я ищу тебя в своих мрачных снах, я ищу твой золотой свет, что должен пролиться на мои страшные раны. Сердце моё истерзанно тоской и сожалением. Все эти годы я искал в тебе своё спасение, даже не подозревая, что счастье находится совсем рядом.       Зульфия, твоя прекрасная дочь, – моё лекарство от боли и печали. Наверное, я бы давно уже умер от тоски, если бы не она. Твоя чудесная девочка подарила мне всё, что я до сих пор был не в силах приобрести. В ней я нашёл своё счастье, рядом с ней забываются мои страдания, а душа наполняется негой и начинает петь. Струны моего сердца открылись перед ней. Отныне она стала моим талисманом, оберегом от бед и одиночества. У неё твои глаза, принцесса. Я смотрю в них и вижу знакомый блеск, хочу смотреть в них вечно и никогда больше не отрываться. Глубокое уважение и моя сильнейшая привязанность к Зульфии вынудили меня просить у Аллаха нашего воссоединения. Я мечтал об этом, молился и изнывал от бушующей страсти нашей взаимной любви. Но вот наконец пришёл этот радостный день. Спешу сообщить тебе, что с этого момента мы связаны узами справедливого брака, да будет на то благословение Аллаха! Я бесконечно счастлив поделиться с тобой этой благой вестью, а также надеюсь, что сердце твоё теперь обретёт покой. Твоя дочь под моей надёжной защитой, и я клянусь, что ни за что на свете не брошу её, пока смерть не вонзит в мою грудь злой рок судьбы. Наше счастье не описать словами, наши слёзы навеки в твоих ладонях, а невидимые нити воспоминаний всегда тянутся в твоей душе. Мы желаем тебе счастья и с благоговением целуем твои руки! Ибрагим.       Слёзы сами текли по листу, не останавливаясь, а сама Хюмейра не могла ничего сделать. Стесняющая дыхание тяжесть исчезла, наградив волнующееся сердце умиротворением и облегчённой радостью. Внутри затеплилась гордость, любовь захватила хатун в свои сети без шансов на спасение, и она как никогда обрадовалась саднящей боли в груди, говорившей ей о том, что она всё ещё помнит. До сих пор её душа была не на месте, на протяжении стольких лет Хюмейра несла в себе тревогу и скорбь, и вот, наконец, счастье расправило свои крылья. К одурманивающей радости примешивался горький привкус светлой тоски. Как же ей не хватало Зульфии и Ибрагима! Как ей хотелось лично передать им свои поздравления и пожелания, но она понимала, что им не суждено больше увидеться. Паша и так рисковал, отправив ей это письмо, так что теперь она могла только разделять их совместное счастье и по-прежнему скучать по ним, бережно воспевая в памяти тяжёлое прошлое.       – Ну? Что там? – нетерпеливо пристала Фирузе, сверкая глазами.       – Они счастливы, – севшим от слёз голосом прошептала Хюмейра, судорожно сворачивая письмо в руках. – Зульфия и Ибрагим заключили никях. Ты представляешь, Фирузе, моя дочь стала совсем взрослой! Я так ею горжусь!       – Вот это новость! – воскликнула Фирузе, похлопав хатун по плечу. – Прими мои поздравления! Я безумно рада! Но почему ты тогда плачешь?       Хюмейра покачала головой, уронив подбородок на грудь, и всхлипнула вместе с невольным смехом. В её груди расцветала такая любовь, что она с трудом находила в себе силы говорить.       – Не знаю, – честно ответила Хюмейра, промакивая результат своих переживаний рукавом рубашки. – Наверное, от радости.       Фирузе с нежностью усмехнулась и, не говоря ни слова, заключила Хюмейру в ласковые объятия. Как всегда, она сразу догадалась, в чём именно нуждается подруга, но хатун затруднялась даже выразить ей свою благодарность, поэтому просто прильнула к госпоже всем дрожащим телом и дала волю эмоциям. Она знала, что Фирузе единственная, кто может её поддержать одним своим присутствием. Для этого ей не требовалось никаких фраз утешения.       – Спасибо тебе, – наконец смогла вымолвить Хюмейра, нехотя отстраняясь. – Я так счастлива, что ты у меня есть! С тобой я могу разделить все печали и радости.       – Уж лучше, чтобы у нас не было печали, – тепло улыбнулась Фирузе, с нескрываемой любовью смотря на хатун. – Это же такая добрая весть! Давай отпразднуем вместе в городе? Я куплю тебе самые дорогие ткани и украшения в подарок!       Под весёлый заливистый смех госпожа потянула Хюмейру на себя, побуждая подняться с кровати, и они закружились по комнате, не переставая смеяться. Потом хатун остановилась, чуть не теряя равновесие от лёгкого головокружения, и прижала ладонь к щеке Фирузе, чувствуя под пальцами сухость её кожи. Они смотрели друг другу в глаза, держась за руки, и в груди Хюмейры разгорался огонь благодарности, обжигающий сердце любовью, а душу обволакивая искрами счастья. Её лёгкие расправились, отпустив рыдания, улыбка сияла на её губах, но в глазах всё ещё стояли слёзы. Фирузе была дополнением её жизни, её самой важной частичкой, без которой Хюмейра уже не представляла себе своё существование. Её сильная любовь к ней и привязанность нельзя было выразить даже в искренних словах, только в ласковом взгляде, которым она одарила госпожу. Только рядом с ней Хюмейра будет чувствовать себя собой. Только с ней она остаётся в покое и безопасности.       – Я согласна, – с трепетом выдохнула хатун, когда Фирузе зажала её руку между щекой и плечом. – Но мой самый ценный и важный подарок на такое торжество – это ты. Ты открыла для меня новый мир. Ты вернула меня к жизни. Ты важна для меня!       – Ты тоже мне важна, крошка-Эмре, – усмехнулась Фирузе шелестящим голосом, а затем выпрямилась, с новым азартом посмотрев на подругу. – Ну что, спустимся в город?       – Спустимся, – со смехом кивнула Хюмейра. – Но сперва я хотела бы переодеться. Ты видела, какие чудесные платья я привезла из Манисы?