если и венчаться, то только на царство

— Вот я озадачен. Ты как бы правишь. Мы уже в который вечер спокойно беседуем вот так на веранде о Боге и многих других главных вопросах, пока я пью вино, а ты смотришь, как я пью вино. Вопрос: а где, собственно говоря, Бог? То есть он же, конечно, в курсе, что ты царь, и это его воля. Тогда отчего ты недоволен? Или он не знает? Разве это возможно? — только чтобы заполнить пустоту проговорил Иуда, глядя притворно-удивлённо на скучающего Христа. Иисус строго глянул от дерзости, к которой несомненно уже привык, и смягчился. Иуда отпил ещё вина из бокала. — На всё воля Господа. Ему прекрасно ведомо, что происходит. Это всё, что мне известно. Как я думаю, ты помнишь — его пути неисповедимы. — Но ты-то пытаешься в них проникнуть, — с ухмылкой перебил Искариот. — Я не знаю, — Иисус сердито уставился в пол, и Иуда, предчувствуя облёкшийся на себя гнев, переменился. — Гляди, что я купил у недавно приезжавших персидских торговцев, — Иуда показал роскошный перстень с большим камнем у себя на руке. — Нравится? Иисус хмуро взглянул на переливающуюся красным драгоценность, думая, что всего лишь эта одна безделушка была бы способна прокормить многих умиравших от голода на окраинах. Христос устроил множество домов для нищих, где их могли бы накормить и дать работу, однако даже он был не способен отследить всё в совершенстве, так что бедность продолжала наполнять города. — Ну что ты молчишь? Если не нравится, я выброшу, — намеренно наивным тоном изрёк Иуда. — Оставь, — ответил Иисус, подойдя к окну, где разжигался закат. — Как пожелаешь, — и Иуда самодовольно подлил себе ещё вина. — Отчего ты тогда в переулке, в колеснице, боялся так смерти, раз утверждаешь, что безразличен к ней? — равнодушно спросил Христос. — Отчего тогда? Потому что неожиданности испугался, боли испугался, — сверкая глазами, видно, вспомнив тогдашние чувства, с жаром ответил Иуда. — Унижения испугался. — Своего? — но тут же запнулся и переменил Иисус. — Конечно, своего. Не моего же. — Думаешь, я не способен? — льстиво опроверг Искариот, играя перстнями. Христос лишь отмахнулся, изрядно устав от этого. — Почему униженья испугался? Иуда усмехнулся. — Почему бы не испугаться? Есть, конечно, унижения приятные. От тебя, например. От тебя ни оскорбиться, ни обидеться нельзя. — Почему нельзя? — Как же? Ты полубог, а я так. Червь. Ты же намного выше, чем я, да и кто бы то ни было. От тебя оскорбления большая честь, вот, дескать, заметил. А вот от всех остальных я не потерплю, это как они смеют? Меня? — он разгорячился и совершенно поддался тщеславию. — Я бесспорно выше их. — Отчего? — Потому что ближе к тебе, — Иуда устремил на него прямой, твёрдый взгляд. Христос увернулся от этих глаз и, взяв протянутый к нему пустой бокал, пошёл к дальнему кувшину с вином. — Ох, кто бы глянул. Царь, пророк, полубог мой виночерпий, — усмехнулся Иуда, ласково глядя на Христа. Иисус было хотел возразить, но встретившись с непривычной добротой в этих глазах, умолк. Наступило молчание. — Ты иногда будто зверь. Тебе нравится пугать, хотя и для тебя самого это бремя, — Христос аккуратно наполнил узорчатый бокал вином и подал его растянувшемуся в кресле Иуде. Иуда отхлебнул вина и, помедлив, сказал: — Пожалуй, и бремя. — Ты знаешь, я больше не прошу тебя перестать. В этом всём слишком много самого тебя, — у Христа был тот же взгляд, как перед тем, как он тогда его поцеловал. Всепрощающий и печальный. Такое нельзя было долго выдержать. — И я не знаю, в моих ли силах помочь тебе. Было тяжело слышать это почти что признание своего поражения от него. Ведь если в нём пропадёт надежда, то и в меньших она непременно иссякнет. То же упование на Рай, только уже в других лицах. — Я думаю, это от любви, — с лёгкой усмешкой, пытаясь словно укрыться от этого мучительного взгляда, предположил Иуда. Христос вопросительно вздёрнул брови. — От желания, чтобы меня любили. Интересовались мной, — как-то совсем по-юношески, без обыкновенного, почти никогда ныне его не оставляющего злорадства произнёс Искариот. — Разве тебе недостаточно моего интереса? — Я не про сейчас, — довольство слышалось в его голосе. — Я про то, тогдашнее. А сейчас уже поздно. И, как тебе нравится выражаться, я «уже заражён». Снова в глазах Иуды вспыхнул прежний огонёк озлобленности, и он, будто наслаждаясь обладанием этой болезни, продолжил: — Я хотел интереса. Интерес идёт от удивления. От бо́льшего удивления — страх. Интерес и страх — родственные чувства. Коли не вышло вас заинтересовать, так я вас напугаю. И он оскалился, глядя в теперь уже совсем не строгие, а только тоскливые глаза Христа.