если и венчаться, то только на царство

— Нет, я же верно поступаю, начав всё это? — спросил, но не Иуду, а скорей какую-то высшую силу Христос, и в его обычно уверенном голосе слышалась долго копившаяся тревога, — ведь прежние святые не редко бывали и царями. — Да, бывали, — желая угодить, согласился Искариот, — Соломон, мудрейший из людей, был и царём и, как и ты, взошёл на трон через государственный переворот. Иисус почувствовал снисходительно-успокаивающий тон Иуды и вновь холодно глянул на собеседника, оскорблённый льстивым сочувствием. — Это не я пролил кровь. Я хотел мирно, — будто неожиданно оправдываясь, обронил Иисус. — Но ты позволил ей пролиться. — Мне принесли головы Ирода, его жены Иродиады и дочери Саломеи после того, как я только вступил на трон. Я не думал. Я хотел мирно. Я отвлёкся. Люди, принесшие их, были так рады и всем своим существом жаждали мне угодить. Мне, проповедующему любить ближнего, хотят угодить кровавой местью! — резко выпалил Христос, и в нём за мраморным идолом явился человек. Иуде было приятно вызвать в Христе чувства, откровенность. Это льстило ему, теперь, очевидно, занявшему первое место около него, сместившего и Иоанна, и Петра. — Соломон, как мне помнится, пролив кровь, искупил это дальнейшим послушанием нашему Господу Богу, а ты по чьему указу делаешь это? Своеволие? — и Иуда сладостно растянул последнее слово. Христос бросил на Иуду строгий взгляд. — Не смей об этом говорить. На всё есть воля Божья, и она единственная и есть, — как по заученному опровергнул Иисус. Иуда притворно-удивлённо глянул на Христа. Иисус продолжил: — Ты еретик. Ты Богу перечишь. — Да, я Богу перечу. Это прискорбно. А ты отцу своему перечишь. Это ужасно. Христос потерял надежду сохранить тайну и уныло отвёл глаза в пол. — Я хорошо помню тебя прежде, тем каким ты был и каким стал теперь, — устало, без желания постоянной их словесной борьбы проговорил Христос, — Ты был от природы насмешлив, скрытен, я замечал иногда краем глаза тебя в тёмном углу комнаты. Но ты был тих и ответственен, тебе доверяли деньги. А сейчас ты словно помешался после произошедшего. Стал ужасно раздражителен, истеричен, болен, — Иисус сожалеюще, впитав в себя всю печаль, взглянул на Иуду, — Знаешь, когда после смерти я сошёл в ад и освободил тамошних праведников, я хотел и тебя оттуда вызволить, но не нашёл. — Ты злишься за то, что я не убил себя? — совсем неожиданно серьёзно сказал Иуда, отбросив маску паяца. — Что? Нет. Искариот усмехнулся, но скорей сожалеюще, чем насмешливо. — Злишься. На мне, может быть, один из самых тяжких грехов за историю человечества. Если бы я покаялся как следует, ты бы не разуверился в людях, ибо веровал ты, что если я исповедался бы, то и все куда меньшие грешники, подобно мне поступили бы. Тогда все твои действия имели бы смысл. Да, пускай грешат, но в конце пути обретают Бога. Однако во мне ты не встретил искупления. Ещё тогда, наверное, в аду ты разочаровался во всём. Иисус странно глядел на Иуду, ловя каждое слово. Искариот продолжил: — Ведь как это красиво вынести такие ужасные муки, а после великодушно простить и высвободить своего предателя. Какой широкий жест! Одной только этой мыслей можно было вытерпеть все те страдания, не так ли? Христос перевёл взгляд с пола на Иуду, будто с мольбой не заставлять соглашаться его вслух. Иуда отступил и обернулся к окну. Христос тихо и размеренно произнёс: — Они называют меня человекобогом, но видят во мне лишь бога. Без сомнения и ошибок, хотя, устраивая потоп, Бог этим признаёт и за собой право ошибаться. А ты видишь во мне человека. Пожалуй, только человека. Оттого так и смеёшься, называя меня «богом».